Нетрудно заметить, что в последние три века шестидесятые годы являлись десятилетиями прогрессивных перемен, были временными отрезками, оставлявшими след в истории и бодрящее дыхание которых ощущалось в эпохи последующие. Начало 1760-х связано с воцарением Екатерины Второй, обретшей, как и ее далекий предшественник на русском троне Петр Первый, титул Великой. На пору 1860-х пришлась эпоха освободительных реформ императора Александра Второго, а на 1960-е выпала череда событий подлинно гигантских — как в планетарном масштабе, так и в повседневной жизни людей.

царицын наказ

Первый в русской истории шестидесятник — это наш неудачный император Петр Третий, царствовавший с декабря 1761 по июнь 1762 года. Невзирая на краткость правления, этот монарх успел издать ряд актов, из которых особое внимание вызывает Указ о вольности дворянства. Данным рескриптом российские дворяне освобождались от обязательной государственной службы, узаконенной еще Петром Великим, могли сами избирать жизненный путь, получали возможность учиться, ездить за границу. Указ о дворянской вольности послужил мощным стимулом для развития русской провинции. На его основе стало формироваться усадебное зодчество, возникли «дворянские гнезда», где их владельцы могли по собственному усмотрению рационализировать хозяйство, предаваться собирательству, заниматься литературой, живописью, музыкой, театром, составлять библиотеки. От этого акта стала развиваться русская дворянская культура, получившая, на зависть прочему миру, пышный расцвет в XIX и начале ХХ столетия. Между прочим, Петр Третий ликвидировал Тайную канцелярию, учреждение зловещее, изрядно поломавшее русские косточки как в предшествующую эпоху, так и после Петра III, когда многое, этим государем начатое, было либо отменено, либо предано забвению. Им был издан Указ о прекращении преследования раскольников — один из ранних актов веротерпимости в нашей стране. С того момента таланты и энергия многих людей вне зависимости от их убеждений могли в полной мере служить благу Отечества. Данным императором был учрежден Государственный банк России — акт, не нуждающийся в комментариях, поскольку известно, в сколь плачевном состоянии к моменту его воцарения пребывали русские казна и промышленность. Не стоит также задерживаться на факте великодушного прощения молодым самодержцем тех, кто подвергся опале, преследовался или несправедливо потерпел от прежних властителей. Многие из некогда знаменитых, но пострадавших получили возможность возвратиться из далеких ссылок и восстановить прежний статус. Наконец, при Петре Феодоровиче было закончено строительство Зимнего дворца, и царь стал первым его августейшим новоселом. В общем, довольно много для всего лишь нескольких месяцев правления. Только за эти деяния Петр III заслуживал бы глубокой национальной благодарности и доброй по себе памяти. И тем не менее его быстро пресекшееся царствование, обещавшее так много, в силу эксцентричности и иных особенностей характера этого государя могло принести стране больше вреда, нежели блага.

Заняв трон свергнутого супруга, императрица Екатерина Вторая начала с малого. В видах облагорожения новоприобретенных чертогов в 1764 году она выкупила у берлинского купца Иоганна Эрнста Гоцковского 225 полотен европейских живописцев, среди коих присутствовали имена подлинно великие. Данным актом было положено начало Эрмитажу, знаменитому музею, до 1917 года только богатевшему, расширявшемуся и прошедшему путь от уединенного уголка самодержицы до мировой сокровищницы изящных искусств. И в том же году государыня решила приняться за российское законодательство.

К моменту восшествия на престол Екатерина жила в России порядка пятнадцати лет и неплохо представляла себе ситуацию с российскими законами, зачастую путаными и противоречивыми. А потому монархиня решила законы подвластной страны упорядочить, для чего ею была созвана комиссия по составлению законодательного уложения. Для этого ареопага императрица собственноручно составила Наказ, дабы ученые мужи постоянно помнили мнение государыни и учитывали его в работе. Называя своими именами, то была для Законодательной комиссии инструкция, которой следовало руководствоваться при составлении законов. Источниками Наказа, включавшего 526 статей, послужили труды выдающихся европейских мыслителей Шарля Монтескье и Чезаре Беккариа, что само по себе знаменательно. Документ аккумулировал в себе большой объем идей, выработанных западноевропейской цивилизацией и до той поры в российском законодательстве не только не присутствовавших, но считавшихся преступными.

Никому не говоря ни слова, в полном уединении самодержица занималась документом более полутора лет. В общих чертах высочайший Наказ был готов к лету 1766 года, когда государыня решилась показать проект двум близким ей людям — графу Никите Панину и Григорию Орлову. После этого императрица призвала группу вельмож, придерживавшихся различных воззрений, предоставив им право удалить из скрижалей все, что они сочли бы не соответствующим российским реалиям. Воспользовавшись такой привилегией, оторопевшие сановники поспешили вычеркнуть из Наказа, как потом вспоминала царица, более половины его статей.

Вершившаяся более двух с половиной столетий назад процедура описывается так подробно, дабы показать, сколь далека была государыня от единоличных решений и как взвешенно подходила она к коренным вопросам государственного устройства. Наибольшим правкам подверглись положения о свободе крестьян, о крестьянском самосуде и о разделении властей.

Императрицын Наказ зиждился на двух неколебимых столпах. Первый — Россия есть государство европейское, второй — незыблемость самодержавного монархического правления. Эти две основополагающие идеи пронизывали все двадцать глав высочайшего наставления. Равенство граждан перед законом; первенство закона, а не лиц; недопустимость пыток; исключительность ареста; сбережение народа; рачительное использование земель и многое, многое прочее… Когда читаешь екатерининские сентенции, может сложиться впечатление, что ее величество из глубины времен каким-то образом заглянула в день сегодняшний. И от увиденного обомлела.

После 1767 года екатерининский Наказ неоднократно печатался на русском (в Москве и Петербурге), немецком, французском, итальянском, греческом, польском языках и на латыни. Немецкий экземпляр Наказа государыня отправила прусскому императору Фридриху Второму, а французский — Вольтеру. Тем более что во Франции (в 1769 году) Наказ был запрещен — так распорядился королевский министр Шуазель. Вдуматься только: когда такое бывало?! Запретная литература печатается в России (!), причем автор ее — не кто иной как сама монархиня! Можно быть уверенным: в последующие времена Россия, традиционно стоящая на позициях обскурантистских, в подобном качестве не выступала никогда. Скорее наоборот, да так, что впору открывать памятники Шуазелю! Впрочем, где-где, а в России в запретителях нехватки не было никогда. Хотя историки и летописцы последующих эпох отзывались о екатерининском Наказе критически, указывая, в частности, на непоследовательность основных его положений (типично женская черта), этот документ не утратил значения и сегодня. Всякий, знающий деяния Екатерины Второй и на досуге пролиставший ее Наказ, легко убедится, что здравые намерения императрицы во многом не реализованы по сей день, когда Россия сошла с пути европейской цивилизации, проложенного Петром, а Екатериной продолженного. Тем более не были претворены они в жизнь спустя сто лет, в шестидесятые годы следующего, девятнадцатого столетия. Например, положение двадцатой главы, утверждавшее, что «слова не вменяются никогда во преступление», не являлось безусловной истиной даже во времена, ознаменованные историческими преобразованиями, в чем можно убедиться сей же час.

пристрастный суд

Бедная наша страна! Несчастная… Все века и десятилетия, что стоит Россия как суверенное государство, не покладая рук вела и ведет она борьбу с преступными воззрениями. Для того-то и была ею создана цензура и некоторые другие органы: для искоренения вредных идей, всякого инакомыслия и, между прочим, для борьбы с теми умниками, кто данные идеи вынашивает, пестует и мыслит не так, как велит постовой будочник. Именно в 1860-е годы был сформулирован основополагающий закон российской жизни — тащить и не пущать! Но не стоит так уж скорбеть. Ведь в те же шестидесятые данное положение подверглось серьезным испытаниям, и чтобы убедиться в этом, можно вспомнить некоторые события полуторавековой давности. Полезно будет оценить, далеко ли в сторону прогресса продвинулись с того времени наши государство и общество, понять, сколь тернист был путь свободы, и что с тех пор безусловно устарело, а что, наоборот, в своем значении возросло и вынуждает сурово сдвинуть брови и острей заточить секиру возмездия. В 1860-е годы, на пике александровских преобразований, когда случилось эпохальное раскрепощение и прошли реформы военная и судебная, вопрос свободы слова, оказывается, положительно решен еще не был, за робкую попытку вкусить этой самой свободы вполне нешуточно заводили уголовные дела.

15 июня 1868 года в уголовном департаменте Санкт-Петербургской судебной палаты рассматривалось дело отставного артиллерийского поручика Флорентия Павленкова. Какое же злодеяние совершил означенный поручик, пусть и отставной? По всей видимости, тяжкое, поскольку к разбирательству были привлечены столь грозные инстанции. Действительно, будучи книгоиздателем, подсудимый Павленков тиражом 3000 экземпляров напечатал в типографии Головачева вторую часть сочинений Писарева. Собственно, не вся данная книга отличалась преступностью, а только две первые писаревские статьи. Но и этого было достаточно для ареста всего издания и скамьи подсудимых для Павленкова. Что же инкриминировалось издателю? На это стоит обратить внимание, поскольку многое из нижепоименованного удивительно напоминает день нынешний.

Во-первых, оскорбление чувств верующих. Разбирая давнюю статью славянофила Киреевского, сочинитель Писарев, по мнению прокурора, насмешливо отзывается о ней (а обвиняемый Павленков это злостно публикует) и о православно-христианском мировоззрении, какового придерживался давно покойный к тому времени Киреевский.

Во-вторых, Писарев преступно позволил себе критически оценивать деятельность Петра Великого, в чем выразились антимонархизм Писарева и, следовательно, его антигосударственность. А значит, по логике прокуратуры, в том же повинен и Павленков.

И в-третьих, издатель обвинялся в попрании общественной нравственности и благопристойности. Дело в том, что Дмитрий Писарев в своих статьях вольно высказался в пользу свободы взаимоотношений полов (интимные вопросы почему-то всегда волнуют государственную власть).

Пункты звучат страшновато. Что же теперь за это грозит Павленкову? Нахмурившись, прокурор Тизенгаузен просит суд взыскать с подсудимого… 300 рублей штрафа, а при денежной несостоятельности наказать его сколькими-то сутками ареста. (Дети!.. Кто же так обвиняет! Поучились бы, что ли, у нынешних…) Обращает на себя внимание тот факт, что криминальные статьи и преступные мысли принадлежали не Павленкову (он лишь издатель), а литератору Писареву, к началу судебных слушаний уже отбывшему четырехлетний срок заключения в казематах Петропавловки. Казалось бы, ну и что же, что отсидел? Могли и вновь привлечь! Как известно по недавним временам, отбытие неугодным одного уголовного взыскания не является препятствием для дальнейших преследований, коль уж власть решила упечь. Но судят все же издателя — за распространение вредоносных мыслей.

Нужно отметить, что выступление в прениях обвиняемого Павленкова выглядело очень убедительным, уровнем красноречия и доказательности превзойдя обвинительную речь прокурора, тоже, справедливости ради скажем, логичную и стройную, хотя не без судебной казуистики и всяческих прокурорских софизмов. Отставной артиллерист говорил столь ярко, что не единожды председатель суда Чемадуров, откровенно принявший сторону обвинения, вынужден был подсудимого прерывать и за прокурора заступаться. Между прочим, представители судебной власти, разбиравшиеся с делом Павленкова, далеко не последние люди в чиновной иерархии того времени, как и вообще в российской истории. Сенатор Чемадуров, в частности, в дальнейшем участвовал в процессе Нечаева и нечаевцев, а тайный советник Тизенгаузен поддерживал в суде обвинение по делу демонстрации 1876 года перед Казанским собором, где держал речь Плеханов и где впервые развернули красное знамя. Но, невзирая на очевидную предвзятость, даже столь несущественное взыскание, что испрашивал прокурор, Петербургский суд назначать не стал (что значит — шестидесятые!) и вместо того Павленкова полностью оправдал, а со второго тома сочинений Писарева снял арест и разрешил выход в свет. Вот так-так!

Но все это было бы слишком хорошо, чтобы сбыться. Приговор был опротестован в Правительствующем сенате, где сенаторы приняли соломоново решение: «либеральный» приговор подтвердить, но из второго тома писаревских сочинений одну из двух вредных статей все-таки изъять. Павленков в точности исполнил приговор и сенатскую кассацию, однако дополнил многострадальный том, вокруг которого поломано столько копий, стенограммой судебного заседания, что очень ценно. Эта стенограмма — памятник свободе шестидесятых — очень украсила издание, ибо сама по себе намного увлекательнее писаревских статей. В этом виде данная книга осталась в истории и таковой пребывает ныне.

Всю свою жизнь Павленков посвятил деятельности издательской, просветительской, а потому не раз преследовался по политическим мотивам. Например, за прощальное слово над гробом утонувшего на рижском взморье Писарева, издание трудов которого имело столько неприятных последствий, а также за сбор денег на сооружение могильного памятника погибшему писателю Павленкова поместили в Петропавловскую крепость, на место, не столь давно освобожденное покойным Писаревым. И это еще не все. В Вятской губернии, куда был определен ссыльный Павленков, он имел неосторожность (преступный умысел) напечатать просветительский календарь на 1878 год «Вятская незабудка», за который против издателя было возбуждено очередное уголовное преследование. В дальнейшем Павленкову довелось еще много чего претерпеть от Российского государства — например, сибирскую ссылку в Ялуторовск. Несчастья преследовали Павленкова из-за того, что этот выдающийся просветитель, издатель и учредитель бесплатных «павленковских» библиотек, основоположник серии «Жизнь замечательных людей», стоял на твердых демократических началах. Его горькая судьба наглядно показала, каково быть просветителем в такой стране, как Россия, и что значит в ее пределах придерживаться демократических взглядов. Впрочем, за эти взгляды ни в 1860-е, ни позже Павленкова не судили.

перелом

Говоря о шестидесятых годах очередного, двадцатого столетия, надо отметить, что прежде всего они, конечно, ознаменовались прорывом человека в космическое пространство. И в эти годы не просто начались регулярные полеты в космос — и с пилотом-женщиной, и с выходом из космического корабля. Этого мало! Если начало того десятилетия ознаменовалось первым в истории человечества витком Гагарина, то в конце шестидесятых люди уже высадились на поверхность Луны. Невероятный скачок в развитии земной цивилизации!

Для нашей страны шестидесятые годы оказались революционными еще и потому, что в ту пору народ начал узнавать, что такое отдельное жилье, стал выбираться из пропахших коммуналок, постылых общаг и гнилых бараков в дома нового типа, по имени первого лица государства прозванные хрущевками. Это было, конечно, не первого класса жилище, чем-то напоминавшее фурьеристский фаланстер — мечту революционных демократов предыдущего столетия. Но это был путь решения насущной проблемы. А потому целые кварталы новых «хрущоб», по столичному шаблону названных Черемушками, появились тогда едва не в каждом городе

Российская власть, как, может, никакая другая, внимательно и нервно следила не только за частной жизнью подданных, но с неизменной грубостью вмешивалась в область изящных искусств, и в частности литературы, то есть, занималась делом, нормальному государству не свойственным. Происходило это, возможно, оттого, что во все времена наша власть не пользовалась доверием и полной поддержкой подданных и потому в своей пропаганде часто прибегала к иносказаниям, подтасовкам, а то и к прямой неправде. В связи с этим правящие структуры подозрительно относились к любому, кто тем или иным путем раскрывал карты узколобых начальников и посредством своего таланта сообщал народу столь неприятную для властей истину. Чтобы всяческую ересь пресекать и изводить, в стране интенсивно работал разветвленный аппарат. Правда, впоследствии тем, кого государство преследовало и унижало, пришлось устанавливать памятники, а их именами называть улицы. Но тогда, в шестидесятые, обновительское движение столь быстро ширилось и нарастало, что у охранителей не хватало рук (и, кстати, образования). Молодые дерзкие поэты-шестидесятники Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко и Роберт Рождественский, блиставшие на вечерах в переполненном зале Политехнического музея, не были в числе любимых руководством и явно не пестовались.

В конце 1962 года в журнале «Новый мир» появился рассказ «Один день Ивана Денисовича» прежде неизвестного рязанского писателя. Вроде бы что тут особенного? Ну, очередная публикация очередного провинциального автора. Сколько таких было! Но именно так и именно тогда начался литературный путь нобелевского лауреата Александра Солженицына, своей жизнью и творческой судьбой показавшего пример несгибаемой твердости. Начался новый взлет отечественной литературы, изрядно пострадавшей в диктаторскую эпоху. Рождение нового, как всегда, вызывало попытки соглядатаев и охранителей стать на пути прогресса. То десятилетие было отмечено уголовными процессами над «тунеядцем» поэтом Иосифом Бродским, также будущим нобелевским лауреатом, над писателями Синявским и Даниэлем. В противовес этому в стране стало нарождаться диссидентское движение, катализированное вооруженным вторжением в Чехословакию.

Как компонент освежающего дыхания шестидесятых можно рассматривать бардовское течение, в творческой основе имевшее исполнение автором стихов под собственный гитарный аккомпанемент. Явление, казалось бы, сугубо любительское, вскоре авторская песня стала профессиональным видом искусства, а авторы-исполнители — подлинно знаменитыми. Достаточно назвать несколько имен, чтобы убедиться в правоте подобного суждения: Галич, Визбор, Окуджава и, наконец, актер московского Театра на Таганке Владимир Высоцкий, своими балладами и песнями, живущими поныне, снискавший любовь народа и неприятие разного рода столоначальников. Своей популярностью барды во многом были обязаны техническому прогрессу шестидесятых, и прежде всего телевизору и магнитофону, ставших компонентами быта всякой средней семьи. Телевизионные программы 1960-х удивляли и радовали граждан страны новыми передачами: КВНы, «Голубые огоньки», «Кабачок «13 Стульев»… Первые телевизионные сериалы режиссера Колосова «Вызываем огонь на себя», «Операция «Трест» манили людей из привычных подворотен и пивных — домой, к голубому экрану. Упомянутый Театр на Таганке также стал одной из примет того времени, символом шестидесятых; подобных творческих коллективов, ведомых режиссером-новатором, каким был Юрий Любимов, Москва и страна прежде не знали.

Шестидесятые годы были отмечены революцией в отечественном кинопрокате. То было время знаменитых комедий Леонида Гайдая, на экраны вышла эпопея «Война и мир», а также зарубежные шедевры: «Клеопатра», «Спартак» и другие… Но летом 1965-го случилось нечто доселе небывалое. «Фантомас»!!! Жан Маре и Луи де Фюнес! Французская кинотрилогия потрясла население страны, не только детей и подростков. При этом никто, включая взрослых, не воспринимал картину как заурядную пародию, каковой она задумывалась, но принимал за чистую монету. О «Фантомасе» громоздились невероятные слухи: что, мол, фильм имеет шесть серий… Нет! Нет!.. Двенадцать! (О шести писал «Советский экран», а ко всему советскому люди уже относились скептически.) Рождались анекдоты — верный признак народной любви, а также прибаутки и стишки.

Мне нужен труп, я выбрал вас, –

захлебываясь от восторга, декламировали мальчишки и девчонки, а также их родители, –

До скорой встречи, Фантомас! –

и делали страшное лицо, наподобие сине-зеленой «маски-фантомаски».

В начале 1960-х земная цивилизация столкнулась с небывалой доселе популярностью одного музыкального коллектива. Им был английский квартет Битлз (The Beatles). В этих парнях пленяла буквально каждая деталь. Все, что бы они ни делали, казалось небывало талантливым и творчески свежим. Мелодии, сочиненные молодыми ливерпульцами, их игра на инструментах, песенный вокал, стиль одежды, прически и сам облик этих музыкантов (хотя трудно называть Битлов просто «музыкантами») — все мигом обращалось в культ. Пиджаки без воротников, электрогитары, названия дисков, стиль жизни кумиров немедленно становились супермодными и порождали множество подражателей. Даже в столь тяжелой стране, как СССР, где все новое и прогрессивное подавлялось, в мгновение ока распространилась и охватила значительные круги молодежи, прежде всего учащейся, такая новация, как битломания, явление экстерриториальное и не только узкомузыкальное, но культурная волна, продвинувшая земное общество далеко вперед, за прежние горизонты. Сравнивая снимки и записи ливерпульской четверки начала и конца их карьеры, нетрудно видеть, как на протяжении шестидесятых эволюционировало творчество Битлов, менялся их внешний вид, к концу десятилетия приблизившиеся к тому, что мы имеем сегодня. Можно утверждать, что бытующие сейчас мода, музыка, даже облик нынешних людей сформировались именно тогда, полвека назад, в шестидесятые, явившиеся своеобразным цивилизационным гребнем, точкой перелома, перехода от старых времен к нынешней эпохе.

Практика по крайней мере двух последних столетий, когда укоренилась регулярная история России показывает, что каждый век приносит свои шестидесятые, с насущными именно для данного столетия преобразованиями, реформами, инновациями и порождаемыми ими надеждами. Данная закономерность придает силы оптимистам, вопреки всему убежденным в лучшем будущем. Наивные и легковерные, эти идеалисты во многом правы. Каков бы ни был предшествующий девяностолетний этап, пусть был он тяжек, мрачен, смутен и зыбок, обязательно наступают времена «оттепелей», «проталин» и «просветлений», дающие импульс развитию страны, когда на общественную арену выходят свои шестидесятники, когда зарождаются формы, определяющие людскую жизнь на многие десятилетия вперед. Почему-то это происходит именно в шестидесятые.
Почему? Одному Богу известно. Так уж повелось.