В ноябре 1973 года мне как литературному консультанту правления Ленинградской писательской организации по общим и организационным вопросам пришлось побывать у старейшей детской писательницы Антонины Георгиевны Голубевой, автора знаменитой книги « Мальчик из Уржума» о детстве Сергея Мироновича Кирова. Вскоре наше знакомство переросло в приятельство, а потом и в дружбу.

Приближалось 90-летие со дня рождения Кирова. Во время моего очередного посещения Голубевой мы говорили об этом юбилее. Антонина Георгиевна раскрывала передо мной все новые и новые страницы биографии Кирова. Вдруг дверь в комнату распахнулась и на пороге возник разъяренный… Сергей Филиппов. Знаменитый кинокомик. Будто сошел с экрана его Казимир Алмазов из «Укротительницы тигров». Только держал он в руке не поводок тигра Пурша, а пустую кастрюльку за большую дужку:
— Что это за безобразие! — заревел он. — Барабулька! Жрать опять нечего! Я на съемках продрог, с одним бутербродом весь съемочный день провел!
Потом, заметив меня, буркнул: «Здрасти!» И выскочил на кухню.

Все это было для меня как гром среди ясного неба. Откуда тут взялся Филиппов? Почему он позволяет себе кричать на нашу ветераншу детской литературы? Почему он называет ее какой-то Барабулькой? Я с трудом перевел дыхание и тихонечко спросил Антонину Георгиевну:
— А чего тут Филиппов делает? Как он сюда попал?..
— А я почем знаю! — взъерепенилась Антонина Георгиевна. — Сперва пропал, носило его черт знает где и сколько, а теперь явился и сразу же — на кухню! А у нас и ведро не вынесено стоит, и за квартиру не плачено!

Тут я было совсем лишился дара речи, но все же выдавил из себя вопрос:
— А почему, Антонина Георгиевна, Филиппов должен вам ведро помойное выносить и за квартиру идти в сберкассу платить?
— Нет, а ты скажи, должен быть в доме хозяин или нет? — уперла руки в боки крошечная, едва доходящая до локтя Филиппов Голубева. А потом замерла и залилась смехом. — А ты что, не знал, что он — мой муж! А еще писательский кадровик называется!

По роду работы я действительно занимался и оформлением документов, и пенсиями, и предоставлениями документов и материалов на литературные премии, но без надобности лишний раз личные дела не брал и, скажу прямо, меньше всего интересовался семейными делами наших литераторов. Меня гораздо больше волновало, чтобы новые книги были упомянуты, переводы на другие языки обозначены, экранизации, инсценировки и так далее.
— А у вас, Антонина Георгиевна, в графе « семейное положение» Филиппова нет! — ответствовал я несколько растерянно.
— Чего там в документах! И в мыслях-то Филиппова у нее нет! — послышался знакомый миллионам кинозрителей филипповский голос. Это слегка перекусивший Сергей Николаевич направлялся к нам из кухни, успев услышать обрывки разговора. — Ну, давайте знакомиться, молодой человек! Меня вам представлять не надо, а про вас мне Барабулька кое-что порассказала. Значит, стихи пишете, рецензии, кино занимаетесь. А про комедии статьи писали? Рецензии на комедийные фильмы? О природе комического специально не собираетесь писать?..

Филиппов, держа в руках громадный самодельный бутерброд и жестяную кружку с чаем, подсел к нам за стол. Начав разговор об искусстве, он сразу же изменился: стал сосредоточенным, углубленным…

В моем мозгу с кинематографической скоростью замелькали кадры из всех фильмов, которые я видел с Филипповым. Разве что Братишку из «Шторма» Биль-Билоцерковского как драматическую роль припомнил, а в остальном — все роли комедийные, причем чем серьезнее он был на экране, тем смешнее выглядел, тем громогласнее звучал смех в зрительских залах. Недаром его кинокритики называли мастером короткого эпизода, снайпером смеха.

Конечно, чего-то я не знал вовсе в силу возраста своего и принадлежности к послевоенному поколению. Вот, говорят, в довоенную пору сколько замечательных сатирических киноминиатюр он сыграл: и белофинна, и матроса-анархиста в фильме «Яков Свердлов», и театральных ролей десятки… Я как зритель его узнал и полюбил впервые в «Карнавальной ночи» в роли незадачливого лектора из «Общества по распространению…». Да и все вы прекрасно помните эти филипповские слова с его неподражаемой интонацией: «И вот вы видите на небе одну звездочку, две звездочки, три звездочки… Но лучше всего, конечно, пять звездочек!..»

Я таким и представлял себе Филиппова, и вдруг он оказался книгочеем, любящим теорию, артистом с широким творческим кругозором…
— Вот я недавно из Москвы вернулся. Мы там «Иван Васильевич меняет профессию» снимали. Я — шведский посол. Требую под шведскую руку русские владения! Смотри и слушай!..

И Филиппов при мне и жене сыграл сценку, которую мы все помним и любим и которая стала подлинно классической: «О, я, я! Кемска волост, Кемска волост!..» Мы с Антониной Георгиевной со смеху чуть не попадали со стульев, а Филиппов просиял:
— А-а! Смеетесь!.. Значит, получилось! Ты знаешь… — Он очень легко перешел со мною на «ты», хотя, как я потом убедился, с чужими, а тем более чуждыми людьми сходился трудно, держался холодно и настороженно. — Самое важное в нашем деле, как говорят в Одессе, научиться «делать смешно». Это очень трудно! Очень! Гораздо легче научить зрителя и читателя любить, заставлять их грустить, скорбеть, быть в унынии. А самое трудное — это умный и многозначительный смех! Слушай, а ты сам смешное пишешь?

Я писал маленькие юморески на темы литературной и редакционной жизни, самые мои излюбленный мишени — это литераторы-халтурщики и графоманы…
— А про нас с Барабулей напишешь? — неожиданно не столько спросил, сколько потребовал Сергей Николаевич. — Тут у меня скоро день Возрождения. Мы тебя приглашаем. Будут два гостя — нейрохирурги, которые мне жизнь спасли, и мы с Барабулей (барабулька — это такая рыбка вертлявая!)…
— Я тебе покажу — вертлявая! — взвизгнула Антонина Георгиевна…
— Не мешай давать человеку задание! Так вот, Коля. Мы тебя на наше торжество приглашаем, но ты без подарка не приходи. А подарки — остроты про меня и про Голубеву, да и про нейрохирургов напиши!..
— Но я же их, Сергей Николаевич, совсем не знаю! Вас я только как зритель кино (театральные постановки с вашим участием не видел), Антонину Георгиевну — как читатель, а их…
— А что — «их»? Вот тебе «юмор» в двух словах! Они меня с того света спасли! Опухоль в мозгу вырезали, к творческой работе и жизни вернули, а зарплата у них — по сто шестьдесят рублей в месяц! Вот тебе и юмор, правда черный! — вздохнул и довольно грубо выругался Сергей Николаевич. — Приходи обязательно. У нас будут особые пирожки с белыми грибами! Зимой! Ну, каково?..

…И вот наступил праздник дня Возрождения. Так Антонина Георгиевна отмечала годовщины выздоровления своего мужа. Над праздничным столом висело четыре елочных красных шара, что означало — четыре года со дня начала новой, после выздоровления эры. Видел я потом пять шаров и шесть… Продлили ему жизнь, а нам, зрителям, радость встреч с комедийным талантом нейрохирурги с зарплатой 160 рублей! Я сидел с ними за столом. Милые скромные мужчины, немного стеснительные, молчуны. Они в кругу литературно-артистическом немного тушевались. Зато в операционной были богами. Так и начиналось мое к ним шуточно-патетическое обращение: «О, нейробоги, нейробоги!..» — как бы стихотворный монолог от лица Филиппова. Так что могу похвастаться — и я хоть одной миниатюрой хоть для одного творческого вечера, пусть и семейного, пополнил репертуар мастера смеха.

Антонине Георгиевне я посвятил шуточное послание как бы ее к мальчику из Уржума, намекая на то, что она сама давно ничего нового не пишет (Филиппов язвил — «авторучки теряет, как курица перья!»), и на то, что переиздание этой книжки — главная статья ее литературного дохода:

Досталось и самому Филиппову — в дружеской эпиграмме я съязвил, что такому маленькому мальчику (всего-то четыре года — шаров-то над столом у елки четыре тогда было!) нельзя: 1) не слушаться Барабульку, 2) пить горькую водичку с крепкими градусами, 3) ругаться нехорошими словами и т. д. Заканчивалось мое послание словами о том, что пусть всем зрителям на радость растет «артист народный крошка Серж»!

«Вот теперь тебя люблю я — Мойдодыру угодил!» — забасил Филиппов, и тихонечко затрепетала, давясь от смеха, Голубева. Громко, раскатисто хохотали нейрохирурги. Все при этом уписывали особые пирожки с белыми грибами.
— Ешь, ешь! — приговаривала Голубева. — Заслужил, сатирик ты эдакий!..

Смех был кумиром их маленькой дружной семьи. Смеху молились. Смех почитали. Смеху служили. Хотя и горестей у пожилых, больных и, прямо скажем, довольно одиноких людей было хоть отбавляй, а с каждым годом — все больше и больше. Вскоре они совсем замкнулись и не устраивали у себя даже таких малолюдных приемов. Трижды я был у них на днях Возрождения, и каждый раз все грустнее они проходили… Годы, болезни, невзгоды брали свое. Но я все яснее и яснее с каждым годом вижу наш первый совместный праздник, нашу, как пошутил Филиппов, «карнавальную ночь».

Да, он тогда был воистину «в ударе»! Пространно и с большим знанием дела углублялся в историю постройки и украшений Грановитой палаты, вступил со мною в длительный спор о предмете социологии искусства как философской науки (я до этой встречи как раз редактировал несколько брошюр и статей на эту тему), разыгрывал перед нами сценки из своей жизни. Особенно хороши были три пантомимы: первая — о том, как Филиппов учился на балетного артиста, вторая — о том, как он до войны проходил военные сборы в так называемой терчасти по специальности «телефонная связь», а третья была пародией на пушкинского скупого рыцаря.

Филиппов немного помолчал, потом загадочно улыбнулся и вдруг неожиданно спросил:
— А ты когда-нибудь в гробу лежал?..
— Не-ет, — ответил я, зябко поеживаясь.
— А я лежал! Меня уговорил Сергей Михалков. Он только-только стал выпускать свой киножурнал «Фитиль». Твердо было решено, что наряду с документальными сюжетами в каждом номере непременно будут и игровые. Михалкову очень понравился один фельетон про хитреца-многоженца, который ловко от всех «жен-вдов» и алиментов улизнул. Он попросил своего друга сфотографировать его в гробу. Снимки были весьма выразительными, и все бывшие жены, рыдая, верили — как-никак не совсем чужой человек «дуба дал»! И конечно же, после этого прекращали отправлять повсюду алиментные листы. Отличная комедийная миниатюра, но... никто из известных актеров не согласился лечь в гроб! Говорят, нехорошая примета... Время идет, никто не соглашается. Тогда Михалков через Тоню уговорил меня. Так меня моя супруга в гроб загнала! Я снялся. Хохот шел по всей стране. Филиппова узнали. А кончался сюжет упоминанием подлинных «папаш» и «муженьков», которые такие финты проделали. Их оказалось на весь Советский Союз несколько человек. Идея эта, оказывается, носилась в воздухе — опыт друг друга они не перенимали.
— Ну и как, Сергей Николаевич, в гробу этом лежать?
— А ты знаешь— удобно. Я, пока съемка шла, чуть там не заснул. Мне еще и подушечку под голову положили. Прожекторы светят, жарковато. Меня и разморило...

Мы с Антониной Георгиевной, слушая этот рассказ, буквально помирали со смеху.
— А в какой-то мере, Сергей Николаевич, вы в авторский текст вмешивались? Ведь во многих фильмах появились какие-то подлинно авторские, филипповские фразы, реплики, ставшие поговорками, пословицами у нескольких поколений зрителей...
— Ну, в классику я не вмешивался, понятное дело! А вот в «Новых приключениях неуловимых» аптекарь изобретает гранатку в виде биллиардного шара и пробует силу заряда. Там довольно длинный был текст, а я предложил так: чуть только при первом опыте стол покачнулся — аптекарь сокрушенно произносит: «Мало!» При повторном опыте разворочена вся аптека, и он с досадой вздыхает: «Много!» И — все. Хохот неизменно сопровождает этот эпизод, когда зрители даже по второму, третьему разу смотрят этот фильм.
— А что самым страшным было в работе, Сергей Николаевич?
— Ну, ясное дело — тигр Пурш! Мне очень непросто было стать Казимиром Алмазовым из «Укротительницы тигров». Я и собак-то не очень жалую, а тут такой котище огромный!.. А вообще, при всей моей любви к комедиям я все время мечтал и сейчас мечтаю сыграть глубокую драматическую и, может быть, даже трагическую роль. Я, как мне кажется, несмотря на все свои сто ролей, так до конца как актер себя и не реализовал.

«Запомни, — наставлял меня Филиппов, — если ты хочешь в сатире себя испытать или даже в юморе, смех должен слегка горчить! Нельзя объедаться смехом! Не делай из него крема или взбитых сливок тем паче!»

Мудрый совет этот я вспоминаю каждый раз, когда в прозе, в стихах ли берусь за юмористическое или тем более сатирическое произведение.
Была у него и еще одна роль, о которой почти никто не знает, роль-мгновение, роль невольная… Среди многих трагических, известных во всем мире фотографий ленинградской блокады не затерялся портрет пожилого, донельзя исхудавшего ленинградца с блокадным хлебом в руках. Это подлинный шедевр фотоискусства! Недавно я вновь видел эту фотографию на плакатах в центре города. Обычная подпись под ней: «Блокадник», бывает и иной вариант: «Блокадный хлеб». Увидите — вглядитесь пристально! Кого вам напоминает этот изможденный блокадник? Неповторимые черты все равно проступят. Да это же Филиппов! Он жил в блокаде. Он был блокадником. Поэтому он так блистательно сыграл роль рабочего-кировца, который аплодирует из последних сил при известии о прорыве блокадного кольца!