В удивительном городе Санкт-Петербурге постоянно происходят совершенно необычайные происшествия. К примеру, каждый день на Невском проспекте можно повстречаться с Носом. Правда, это не тот хрестоматийный Нос, который покинул лицо майора Ковалева и разъезжал по столице в карете. Сегодня в Петербурге развелось преогромное количество Носов, рассекающих главную петербургскую магистраль на дорогостоящих автомобилях с мигалками. Эти важные Носы с высоко задранными носами оставили с носом всех остальных петербуржцев. Я не буду водить читателей за нос и уверять в правдивости истории, которая недавно приключилась со мной на Невском проспекте. Однако каждый трезвомыслящий человек понимает, что в мире нет ничего правдивее фантазий, поскольку в фантазиях не бывает ни слова лжи...

Как-то на Невском проспекте я заметила странную пару. Двое мужчин, одетых как Евгений Онегин на картинках из учебника литературы, неспешно шли по Казанскому мосту в сторону Адмиралтейства. Сначала я подумала, что это актеры, которые за небольшую плату фотографируются с туристами, но потом пригляделась повнимательнее — и обомлела. Вьющиеся волосы, бакенбарды и затаенная грусть в серо-голубых глазах. Сомнений не было! По Невскому прогуливался Пушкин! Рядом с Александром Сергеевичем шествовал мужчина лет тридцати с аристократически бледным лицом. Признаюсь честно, спутника нашего великого поэта я никогда раньше не видела ни в мраморе, ни в бронзе, ни в книжных иллюстрациях. Оглядевшись по сторонам, я заметила, что прохожие не обращают ни малейшего внимания ни на Пушкина, ни на его спутника. Туристы с упоением фотографировались на фоне достопримечательностей, а горожане устало брели, уткнувшись носом в обыденность.

«Неужели галлюцинация? — подумала я. — Переутомилась, устала... Надо постоять в тени с закрытыми глазами, и все пройдет!»

Я так и сделала, но Пушкин и его приятель никуда не пропали. Их высокие цилиндры плыли над толпой.

Я бросилась вдогонку и пошла максимально близко, чтобы слышать беседу гостей из прошлого.

— Любезнейший Александр Сергеевич! — сказал Незнакомец. — Много воды утекло, и как значительно изменился физический быт!

— Лет чрез пятьсот дороги, верно, у нас изменятся безмерно: шоссе Россию здесь и тут, соединив, пересекут... — задумчиво продекламировал Пушкин, глядя на проносящиеся автомобили.

— Помню, когда я прочел эти строки из «Евгения Онегина», то подумал: «Нет! Пятисот лет на поправку русских дорог маловато», — усмехнулся незнакомец, — а прошло менее двух столетий, и люди передвигаются на электроходах... По крайней мере, я думаю, что именно так называются эти машины...

— Провидение не алгебра. Ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик.

А вам, князь, как угадчику просто нет равных, — улыбнулся Пушкин. — Предположили, что порода лошадей обречена на истребление, и вот мы видим на дорогах движущееся железо!

— Полагаю, Александр Сергеевич, что меняется лишь внешняя оболочка жизни, а люди всегда останутся людьми, как это было с начала мира. Останутся все те же страсти, все те же побуждения, — ответил незнакомец.

— Неужели сохранилось отсутствие общественного мнения, равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, циничное презрение к человеческой мысли и достоинству?! — воскликнул Пушкин.

Приятели повернули на набережную реки Мойки. Шум воды и возгласы туристов заглушали их голоса, и я могла слышать только обрывки фраз. Около дома № 12, где располагается квартира Пушкина, друзья распрощались. Александр Сергеевич легко открыл тяжелую деревянную дверь и вошел во двор. Я последовала за ним, но дверь оказалась закрытой, и на ней красовалась табличка «Музей закрыт. Выходной день». Я посмотрела вслед незнакомцу. Он переходил Мойку по Большому Конюшенному мосту.

— Милостивый государь! Князь! Ваше сиятельство! Подождите! — закричала я и наконец в отчаянии выпалила: — Гражданин! Товарищ! Стойте!

Незнакомец остановился и поглядел на меня с удивлением.

— Сударыня, позвольте узнать, с кем я имею честь говорить? — любезно спросил он.

— Я корреспондент популярной петербургской газеты «Секретные материалы». Наши читатели — любители и знатоки истории. Им будет чрезвычайно интересно узнать о пребывании в нашем времени Александра Сергеевича Пушкина и князя... — Тут я сделала небольшую паузу.

— ...князя Владимира Федоровича Одоевского, — учтиво подсказал мой собеседник.

— Уважаемый Владимир Федорович! Я невольно услышала, что вы предсказывали будущее, — призналась я. — Нашим читателям будет интересно узнать ваши пророчества.

— «4338»... Вы читали мою повесть «4338»? — спросил князь.

Мне ничего не оставалось, как только отрицательно покачать головой.

— Очевидно, мой труд забыт, — грустно произнес Одоевский.

— У вашей повести очень необычное название, — сказала я, чтобы поддержать беседу.

— По вычислениям некоторых астрономов, комета Вьелы должна в 4339 году встретиться с Землею, — пояснил князь Одоевский. — Действие романа начинается за год до сей катастрофы. Герой моего романа захотел проведать, в каком положении будет находиться род человеческий накануне гибели.

— И что же он увидел?

— В России исчезли две главные беды: дураки и дороги. В 4338 году дороги станут не нужны, поскольку летать по воздуху есть врожденная способность человека, — увлеченно рассказывал князь Одоевский. — К услугам путешественников будут гальваностаты и аэростаты. Каждым воздушным кораблем будет управлять особый профессор. Многосложные приборы будут показывать перемены в слоях воздуха и направлениях ветра. Русские люди к полетам привыкнут быстро и не будут страдать воздушной болезнью. В самых верхних слоях атмосферы никто не почувствует ни стеснения в груди, ни напора крови. В городах будут построены прекрасные дома с выпуклыми крышами, на которых огромными хрустальными буквами будет изображено: «Гостиница для прилетающих».

— Уже есть и самолеты, и ракеты, однако это никак не повлияло на количество дураков. Их популяция пока не уменьшается... — заметила я.

— Россия будет самой просвещенной страной в мире, — горячо возразил князь Одоевский. — Мы не уподобимся одичавшим американцам, которые за недостатком других спекуляций будут продавать свои города с публичного торга. Все страны мира будут вынуждены содержать войска, чтобы противиться алчности американцев, нападающих и грабящих другие народы!

По неширокому Мошкову переулку мы дошли до набережной Невы. Огромное водное зеркало вскипало серыми волнами.

— А знаете, что будет здесь, в самом широком месте Невы? — спросил князь.

— Не дай бог, намоют остров и построят несколько многоэтажных уродов, которые и так уже обезобразили Петербург до неузнаваемости, — со страхом предположила я.

— Здесь появятся изящные арки, которые послужат для сообщения между невскими берегами, а в центре реки устроят гигантский водомет. Он спасет город от наводнений, — мечтательно проговорил князь.

Я рассказала князю Одоевскому, какую бурную полемику в XX веке вызвала идея строительства сооружений для защиты города от наводнений. Как знаменитые актеры, активные домохозяйки, пассивные бездельники и все прочие, ничего в гидротехнике не понимающие, с пеной у рта доказывали, что дамба не нужна.

— К несчастью, пустомели будут всегда: один лепит нелепости, другой хвалит, третий продает, кто больше продаст — тот у них и великий человек. От беспрестанных денежных сделок у них беспрестанные ссоры, или, как они называют, партии: один обманет другого — вот и две партии. — Князь грустно улыбнулся.

— Да, благородные лошади почти истребились, а мошенники и воры живы и процветают, — вздохнула я.

— Они большею частью пришельцы из разных стран света, незнакомые с русским духом. Они чужды любви к русскому просвещению: им бы только нажиться, а Россия богата. Надобно надеяться, что с большим распространением просвещения исчезнут и эти пятна на русском солнце.

Мы замолчали. Тучи рассеялись, и в ореоле солнечных лучей воссиял златовласый ангел на шпиле Петропавловского собора. Любоваться этой величественной картиной можно бесконечно.

— Простите, сударыня, но я вынужден вас покинуть, — сказал князь. — Смеются надо мной, что я всегда занят! А сколько дела на свете! Надобно вывести в свет поэтические мысли, которые являются мне и преследуют меня. Надобно вывести философские мысли, которые появились у меня после долгих опытов и страданий. У простого народа нет книг, у нас нет своей музыки, своей архитектуры. Медицина в целой Европе еще в детстве. Старое забыто, новое неизвестно. Наши народные сказания теряются. Древние открытия забываются. Надобно двигать вперед науку. Надобно выкачивать из-под праха веков ее сокровища...

Солнечный луч на секунду ослепил меня, а когда глаза привыкли к свету, князя уже не было рядом. На гранитном парапете лежала небольшая черепаховая табакерка, которую забыл или оставил мне на память князь Владимир Федорович Одоевский.

— «Городок в табакерке», — вспомнила я. — Любимая детская сказка о мальчике Мише, который волшебным образом попал в табакерку, где располагался городок Динь-Динь.

В нем жили мальчики-колокольчики, дядьки-молоточки, господин Валик и царевна Пружинка. Все вместе они создавали прекрасную музыку, но Миша дотронулся до Пружинки, она лопнула, и вместо музыки зазвучала дребедень, а городок погиб...

Я немедленно направилась в Национальную библиотеку и узнала, что кроме литературы князь Одоевский увлекался исследованием древнерусской музыки, изобрел клавесин с необычным звучанием. Инструмент сохранился, но как на нем играть, сегодня никто не знает. На государственной службе князь занимал всевозможные должности: разрабатывал устав цензуры, отвечал за улучшение работы пожарной части Петербурга, за усовершенствование печей и кухонных очагов. Одоевский даже участвовал в испытаниях сомовьего клея. Сомовий клей, сваренный из плавательных пузырей сомов, должен был заменить дорогостоящий клей из осетровых рыб. Однако сомовий суперклей не смог приклеить князя к канцелярской рутине. На крыльях вольной фантазии Одоевский улетал в созданный им сказочный мир.

В каталоге Национальной библиотеки я отыскала издания сказок Владимира Одоевского, опубликованные в советское время. Оказалось, что тиражи были просто астрономические — более 20 миллионов экземпляров! Княжеский титул автора на обложках не указывали. Детишкам младшего возраста знать об этом ни к чему: главное, что сказки поучительные и написаны великолепным русским языком. Повести Владимира Одоевского для взрослой аудитории тоже издавались, и тиражи были такие, что нынешним авторам и во сне не приснятся, а вот фантастический роман «4338» был опубликован лишь один раз в 1929 году.

...Чем больше я читала сочинения Одоевского, тем больше увлекалась его творчеством и необыкновенной личностью князя-мечтателя. И однажды мне захотелось вернуться на набережную Невы, где мы беседовали с Владимиром Федоровичем. Я шла по Мошкову переулку и думала, что не нашлось мудрого литературоведа, который бы сказал читающей публике:

— Люди! Сколько можно прославлять путаные и заумные вирши Нострадамуса? Князь Одоевский — наш русский пророк и один из первых русских писателей-фантастов. Он предвидел будущее, и для этого не нужны магические кристаллы и гадания, достаточно хорошего образования и творческой фантазии!

— Да, да, вы совершенно правы, сударыня. Книги Одоевского незаслуженно забыты. И совершенно непонятно, почему столько глупых книг незаслуженно помнят? — произнес какой-то странный голос.

В переулке никого не было, если не считать черного кота с белой манишкой и белыми кончиками передних лап. Выражение кошачьей морды было высокомерное. Ни дать ни взять эдакий аристократ кошачьей породы.

— Простите, вы прочли мои мысли? — спросила я кота, уже не удивляясь его способности разговаривать.

— Конечно! В этом нет ничего сложного. Позвольте представиться. Меня зовут Мурр, любимец князя Одоевского. — Кот учтиво склонил голову. — Князь нынче занят. Он попросил меня ответить на ваши вопросы.

— А почему вы сидите в тени? На той стороне переулка солнечно, тепло... — поинтересовалась я.

— Какой нелепый вопрос! — недовольно зашипел Мурр. — На этом месте располагался дом гофмаршала Ланского, тестя моего хозяина. Князь Одоевский, его супруга Ольга Степановна и я занимали три комнаты во флигеле, — тоном всезнающего экскурсовода промурлыкал Мурр.

— У князя была трехкомнатная квартира? Маловато, — удивилась я.

— Бог не дал князю детей, а нам троим вполне хватало. Тем более что кабинет князя был такой просторный, что по субботам, когда принимали гостей, всем места хватало. Коты и философы считают, что ночь — лучшее время суток, поэтому гости собирались к одиннадцати часам вечера, — добродушно замурлыкал Мурр. — Князь появлялся в длинном сюртуке из черного бархата и черном шелковом колпаке.

Я всегда шел следом и садился на диван. Ах, какие у нас бывали гости! Можно сказать, что рядом со мной на диване пересидела вся русская литература. Господин Пушкин — почетный гость. На него молодые литераторы глядели с благоговением издалека, потому что он всегда сидел в кругу светских людей и дам. Иногда Пушкин приходил с Натальей Николаевной. На мой кошачий вкус, мила, но ничего особенного, однако мужчины просто головы теряли, шептали: «Богиня, богиня...» Дантес заходил. Премерзкий тип, воплощенная спесь. Ах, если бы я знал, глаза бы мерзавцу выцарапал!

Спина кота Мурра выгнулась дугой, и он грозно зашипел.

— Вы очень просвещенный и смелый кот, — сказала я. — И вам повезло видеть таких замечательных людей. Наверное, Александр Сергеевич Пушкин вас по шерстке гладил?

— Да, моя слава была велика! — Мурр от удовольствия закатил глаза. — Поэт Жуковский присылал записки с таким адресом: «Князю Одоевскому и его коту». Кстати, князь тогда заметил, что в будущем люди перестанут обмениваться письмами. В каждом доме будут выпускать свою домашнюю газету. Лакей будет записывать все, что хозяин хочет рассказать своим знакомым, и с помощью фотоаппарата пересылать по всем домам. В домашней газете будут помещать извещения о здоровье, разные мысли, замечания, небольшие изобретения, а также приглашения и меню обеда.

— Так это же Интернет! — воскликнула я. — Правда, сегодня обходятся без лакеев, сами печатают!

— Скажите, пожалуйста, а магнетический телеграф, по которому господа беседуют друг с другом на большом расстоянии, уже появился? — поинтересовался Мурр.

— Люди в гости ходить перестали, скоро совсем разучатся общаться, только и говорят по магнетическим телеграфам, — вздохнула я.

— Печальное последствие прогресса. Князь не раз говаривал, что книги исчезнут, истлеют, многие слова и понятия забудутся. Не станет Петербурга и Москвы... Две русские столицы соединятся, и возникнет единый огромный город. Интересно, как его назовут — Мосбург или Петерква? — Мурр задумался, вылизывая белоснежные кончики своих лапок.

— Москва и Петербург еще не объединились, но все к тому идет, — заметила я. — А новое название выдумывать не надо. Сколько же можно Петербург переименовывать?

Мурр вскочил и нервно почесал за ухом.

— Невероятная сила предвидения! Невероятная! Сколько раз хозяин говорил, что Петербург несколько раз поменяет название, — никто не верил! И вот сбылось! От имени и по поручению всех котов ученых я требую, чтобы книги князя Владимира Одоевского были переведены на стекло!

— На какое стекло? — спросила я.

— Ну, на какое-то особое, точно не знаю. На этом стекле тексты будут храниться вечно. В будущем все будет из стекла. На богатых домах крыши будут из цельного хрусталя или покрыты хрустальной белой черепицей, а имя владельца дома будет сделано из цветных хрусталей. Вечером хрустали будут светиться: и красиво, и полезно для освещения улиц. — Мурр замолчал и очень внимательно посмотрел на меня. — Дамы будут одеваться в платья из эластичного хрусталя всех цветов радуги. В стеклянные ткани будут вплавлять разные металлические кристаллы, редкие растения, бабочек, блестящих жуков и даже живых светящихся мошек.

— Эластичные хрустали — это же синтетика! Она уже из моды вышла. Теперь покупателям подавай все натуральное! — сказала я, одернув свою старенькую синтетическую курточку.

— Не сочтите мои слова дерзостью, — Мурр лукаво потупил глазки, — но в будущем дамы вашей комплекции будут в большой моде. Худощавость и бледность будут считаться признаком невежества. О тех, кто не умеет беречь своего здоровья, особенно о худых дамах, будут говорить, что они худо воспитаны.

— Когда это произойдет? — обрадовалась я. — Когда естественная женская полнота перестанет считаться недостатком?

— В 4338 году, — уверенно заявил Мурр. — Лично я ратую за натуральность во всем! Особенно в сметане и молоке. Мне кажется абсолютной нелепицей идея князя, что в будущем люди станут питаться какой-то химической гадостью. Владимир Федорович даже разработал меню такого обеда: на первое — крахмальный экстракт на спаржевой эссенции, на второе — порция сгущенного азота со вкусом апельсина, на десерт — ананасная эссенция и добрая бутылка углекислого газа с водородом вместо освежительного напитка.

— Видимо, алкоголь исчезнет навсегда, — предположила я. — Введут вечный сухой закон.

— Ни в коем случае. В графинах с золотыми кранами будут подавать смесь возбуждающих газов с запахом вина. Понюхал — и пьян без вреда для здоровья. Ну, как вам такой обед?

— Мы уже опередили фантазии князя Одоевского и питаемся химикатами, которым придают вид еды! Не дай вам бог, господин Мурр, попробовать современную колбасу или сметану — без привычки смертельное отравление неизбежно.

— Я на княжеской кухне такие кулинарные шедевры пробовал, что страшно вспомнить, — махнул лапой Мурр. — Князь обожает изобретать новые блюда, особенно соусы. Бывало, придет на кухню и давай варить, мариновать, парить, а потом зовет меня для дегустации. Лизну для приличия и спрячусь под стол, а гостям-то бежать некуда — едят да нахваливают. Только баснописец Крылов никаких кулинарных новшеств не признавал. Когда он в гости приходил, обязательно подавали поросенка со сметаной и квас.

— Они любили друг друга? — мечтательно спросила я.

— Кто? Кого? Любил ли Крылов поросенка под сметаной? — зафырчал кот. — Однозначно — да!

— Простите, я спрашивала о князе Одоевском и его супруге. Они поженились по любви? — оправдывалась я.

Но вместо милой кошачьей речи услышала призывное «мяу». Мурр, позабыв о моем существовании, перебежал на солнечную сторону переулка, где серенькая, довольно грязная кошечка строила ему глазки.

— Господин Мурр! Вернитесь!

У меня еще очень много вопросов. Кис-кис-кис, — звала я, но все было тщетно.

Мурр и его спутница юркнули в открытое окошко подвала.

...Табакерка, подаренная мне князем Владимиром Федоровичем Одоевским, лежит на моем письменном столе как напоминание о том, что фантазер может прожить сто жизней — за себя и за других, в прошлом и будущем. Только в настоящем ему неуютно...