В апреле 1974 года в самой юго-западной стране Европы произошел почти бескровный военный переворот. «Революция гвоздик» придала неплохое стартовое ускорение почти отсутствовавшей торговле между Португалией и Советским Союзом. Прилавки винно-водочно-ликерно-коньячных секций гастрономов нашей страны обогатились дороговатыми, но манящими бутылками, латинские буквы на этикетках которых складывались в известное каждому, кроме разве что грудных младенцев, слово «портвейн»!

«ТРИ СЕМЕРКИ» И ВСЕ ЖЕНЩИНЫ МИРА!

Заглянем навскидку в несколько книг, мельком затронувших кое-какие аспекты «портвейновой темы». В «Театральном романе» Михаила Булгакова герой собирает на ознакомление с только что написанной книгой узкий круг знакомых. Приглашенные на читку дамы отказались от купленного специально для них портвейна и «лихо выпили водки». 

Примерно через четверть века после Булгакова начинавший тогда литкарьеру Василий Аксенов сочинил вполне соцреалистический, но до сих пор в чем-то трогательный роман «Коллеги». Героями автор выбрал троих выпускников мединститута, которых заставил мучительно в прямом и в переносном смысле искать свои приемлемые по материальным и моральным причинам ниши в жизни. Вечером после распределения юные врачи бредут по Ленинграду, и один из них (его образ позднее воплотил в кино Василий Лановой) начинает «оборачиваться на проходящих девушек» с вполне оправданным комментарием: «Черт побери, сколько хорошеньких!» Его более сдержанный друг поддакивает, признавая, что ему «хочется танцевать со всеми». На эту чуть эпикурейскую, но все же довольно целомудренную в духе времени (1956 год!) реплику следует вполне практичное замечание: «Это нетрудно сделать. Хлопнем по бутылочке «777», и тебе покажется, что ты танцуешь с женщинами всего мира. Гарантирую полный фестиваль! Так пойдем, выпьем?»

Происхождение лаконично и притом весьма емко воспетого Аксеновым названия, которое сейчас иной раз звучит как «Три топора», по сию пору никем внятно не объяснено. В самом деле, подобная нумерация должна бы подразумевать, что ему предшествовало 776 номеров разновидностей того же напитка. Существует, правда, шаловливое объяснение, что в незапамятные времена экспертная комиссия Наркомата пищевой промышленности так вдохновилась объектом дегустации, что напробовалась до утроения в глазах. Другая трактовка гласит, что комиссию возглавлял забубенный картежник и, будучи поклонником игры в «21», увековечил название любимого, но коварного времяпрепровождения в цифрах на этикетке!

Будем надеяться, что рано или поздно найдется энтузиаст, способный надолго зарыться в архив Минпищепрома СССР и отыскать-таки заветный для любителей подобных истин протокол дегустационной комиссии. Отмечу только, что «Три семерки» царили далеко не всюду. В моей любимой Алма-Ате, к примеру, этот портвейн отнюдь не властвовал над непросвещенными в винных тонкостях умами. Тогдашняя столица Казахстана отдавала приоритет советскому портвейну местного производства номер 12 с тремя медалями ВДНХ на этикетке.

ХМЕЛЬНЫЕ ПЛОДЫ КОРОЛЕВСКОЙ МЕСТИ   

На самой родине портвейна меня уверяли, что истоки опьяняющих полмира винных рек следует искать в XVII веке. Поводом якобы стал… запрет «короля-солнце» Людовика XIV поставлять французские вина в Англию в качестве мести после низложения парламентом его запроливного коллеги Якова (Джеймса) II. Островные выпивохи вынужденных ограничений в этой деликатной сфере не стерпели и стали искать других поставщиков, обретя их в Португалии. Но в эру парусного флота доставлять бочки с вином за тридевять тогдашних земель было делом не только опасным, но и затяжным, так что вина попадали в порты назначения, сильно отличаясь цветом, вкусом и ароматом от исходных параметров.

Лет этак через двести Луи Пастер изобрел процесс, названный в его честь пастеризацией, когда нагревание до определенной температуры прерывает брожение и позволяет транспортировать вино без особого ущерба для его качества. Португальские виноделы задолго до французского гения пошли своим путем, и кто-то додумался добавлять для сохранности при перевозке в уже известный продукт перегонки вина, то бишь винный спирт. Потом другой безвестный самородок сообразил, что прерывать брожение надо до того, как сахар полностью окажется переработанным бактериями, и подметил, что полученный напиток обретает приятную сладость.

Есть более шаловливый вариант генеалогии портвейна, связан он с легендой о том, что в одном из бесчисленных тогда монастырей настоятель, вернувшись с зимней прогулки, приказал приготовить ему нечто согревающее типа глинтвейна или грога. Но исполнители поленились соблюдать технологию, а просто щедро плеснули в предназначенный главе обители «сосуд для сугрева» местного аналога бренди, от души добавив сахара...

Но поверья поверьями, а истина одна, и состоит она в том, что путь от первых стихийных экспериментов к новому зелью занял более полувека, хотя британцы влюбились в портвейн быстро и бесповоротно. Суровый островной климат вынуждал хлестать напитки покрепче.

Чернь пила джин. Те, кто побогаче, предпочитали вино, однако сухие вина в кресле у камина пьются не столь приятно, как более веселящий португальский продукт, появившийся на свет благодаря придури французского короля.

В общем, Англия наслаждалась, португальские купцы и виноделы богатели, но этак через три десятка лет оказалось, что удержать птицу портвейнового счастья в руках непросто. Под названием, подразумевавшим происхождение вина именно из гроздей, выращенных близ города Порто (Порту), в Англию часто отправляли вино с недоказуемой родословной. Уже привычный, приятный для глаза коричневатый цвет другим сортам вина придавали... добавляя бузину.  

Британцы стали воротить от портвейна носы, продажи падали. Трудно сказать, куда бы завела выгодную экспортную отрасль королевства стихия тогдашнего рынка, но миссию спасителя портвейна взял на себя великий португальский реформатор маркиз Помбаль. В 1750-е годы он жестко пресек любые импровизации тех, кого теперь именуют недобросовестными производителями, постановив, что портвейном может именоваться только вино с террасных земель у реки Дуэро (Доро). Так что славный город, основанный еще римлянами, поделился своим именем не только со страной, в которой он находится, но и с ее главной визитной карточкой. При этом в самом Порто (Порту) портвейн, собственно говоря, почти не производят. Главные винодельни с помбалевских времен расположены на другом берегу реки в городке Вила Нова де Гайя. Другое дело, что экспорт вин с незапамятных времен шел и идет именно отсюда. Достаточно прокатиться на речном трамвайчике по стремительным водам Дуэро и самому ощутить открывающееся за ней безбрежье Атлантики, чтобы расстаться с малейшими сомнениями насчет прав города на торговую марку.

По сути дела, Помбаль ввел один из первых стандартов качества, на который никто не посмел посягнуть до сих пор. После смерти короля Жозе, безраздельно доверявшего Помбалю, маркиз простился с премьерством и угодил в опалу. Многие его реформы сошли на нет, но виноградно-портвейновые новшества остались незыблемыми.   

Стандарты реформатора, однако, не распространялись на многочисленные колонии. В индийском штате Гоа, принадлежавшем Португалии до начала 1960-х годов, с легкой руки колонизаторов неплохо прижился виноград, расцвело виноделие, и местная разновидность портвейна до сих пор продается на каждом шагу. Правда, куда более жаркий, чем в бывшей метрополии, климат повлиял на крепость и на содержание сахара. Этот аналог заметно слабее и не столь сладок, как в Старом Свете.

Хотя… что понимать под Европой и под тем, что она льет себе за воротник. Не нуждающийся в представлениях Фридрих Энгельс в 1845 году выпустил брошюрку «Положение рабочего класса в Англии». На ее страницах он привел обширную цитату из газеты Liverpool Mercury, повествующую, что приходилось есть и пить британскому простонародью: «К сахару подмешивают толченый рис или другие дешевые продукты и продают по цене чистого сахара. Отбросы производства, получаемые при мыловарении, также смешивают с другими веществами и продают под видом сахара... В какао очень часто подмешивают мелко истолченную бурую глину, которую растирают с бараньим салом, чтобы она лучше смешивалась с настоящим какао. В чай часто подмешивают терновый лист и тому подобный сор или же спитой чай высушивают, поджаривают на раскаленных медных листах, чтобы вернуть ему окраску, и продают как свежий. К перцу подмешивают стручковую пыль и т. п. Портвейн попросту фабрикуют (из красящих веществ, спирта и т. д.), потому что общеизвестно, что в одной Англии выпивается больше портвейна, чем могут дать все виноградники Португалии… (курсив мой. – О. Д.)».

Франция, отделенная от Британских островов проливом, который ее автохтоны именуют Ла-Маншем, а их соседи Английским каналом, в общем и в целом португальские вина никогда не жаловала – подданным ее королей, впоследствии гражданам республики, веками было что пить и из чего питье выбирать. А вот несведущим гостям страны от французского винного радушия порой приходилось тяжеловато. Доказательством тому изящная новелла Проспера Мериме «Голубая комната».

В провинциальном отельчике, где попытались уединиться сбежавшие из Парижа влюбленные, их случайный попутчик-англичанин заказал бутылку портвейна. Горничная, еще сохранившая остатки профессиональной гордости, наивно ответила, что требуемого вина у них нет и нарвалась на нелицеприятный разнос хозяина:

«Дура! У нас есть все вина. Я найду ему портвейн! Принеси мне бутылку сладкой настойки, бутылку красного в пятнадцать су и графин водки». Смесь, которую хозяин сфабриковал за одну минуту, оказалась весьма забористой, так как портвейнолюбивый британец спьяну разлил адский напиток, который просочился в номер этажом ниже. Счастливые любовники приняли его за кровь, струхнули и, страшась скандала, едва не сбежали из гостиницы раньше намеченного срока. Но англичанин оказался живехонек и даже заказал в номер еще одну бутылку пришедшегося ему по вкусу фальсификата. 

А вот другому известному любителю мешать портвейн с водкой повезло куда меньше. В булгаковском шедевре «Мастер и Маргарита» проходимистого персонажа Степу Лиходеева Воланд уличил в этом и в других грехах посерьезней, после чего забросил незнамо как из Москвы в Ялту!

Завершая краткий обзор литературной портвейнианы, припомню второй роман саги Александра Дюма о похождениях д’Артаньяна и его друзей. Неугомонную компанию авантюристов-мушкетеров заносит в Англию, где они безуспешно пытаются спасти от плахи короля Карла I. На обратном пути весь квартет едва не взлетает на воздух вместе с фелукой «Молния», на которой четверка спешит к родным берегам и к не менее родным бордо, божоле, бургундскому, анжуйскому и шампанскому. Спасителем нечаянно оказался слуга Атоса Гримо, который проникает к бочкам в трюме, обнаруживая, что в них не вино, а порох.

Этому эпизоду Дюма посвятил две главы, в которых содержится забавный своей казусностью диалог двух слуг. Один из них мечтательно говорит другому – слуге Портоса Мушкетону, что слыхивал ранее, будто портвейн – «превкусное испанское вино»! Собеседник радостно поддерживает разговор: «Отличное, – сказал Мушкетон, облизываясь, – превосходное. Оно имеется и в погребе господина барона де Брасье».

Дело даже не в том, что в первой половине XVII столетия портвейн еще не успели изобрести и Портосу приходилось ублажать желудок и органы вкуса, а также туманить рассудок чем-то другим. Проблема посерьезней и в теории могла бы превратиться в «казус белли», ведь Дюма или кто-то из его литрабов беззаботно лишил приоритета Португальское королевство в пользу Испанского! Конечно, слугам, привыкшим обкрадывать по мелочи хозяев, разбираться в таких нюансах совершенно ни к чему, но сам Дюма-отец в винах несомненно знал толк, хотя и допустил очевидный ляп. Остается развести руками и сослаться на райкинскую миниатюру с ее нестареющим вопросом-утверждением «рекбус-кроксворд».

ГЛОТОК СЕМНАДЦАТОГО ГОДА

В том, что лизнуть прошлое, попробовать его на вкус, цвет и запах вполне реально, я впервые прочел у Андрея Вознесенского: «На антарктической метстанции / нам дали в дар американцы / куб, брызнувший иллюминацией, – / «Лед 1917-й»! / Ошеломительно чертовски / похолодевшим пищеводом / хватить согретый на спиртовке / глоток семнадцатого года!».

На запечатанные сургучем и покрытые подобающим слоем пыли бутылки портвейна, помеченные злочастным годом падения Российской империи, я с любопытством смог посмотреть в подвалах фирмы Graghams в пригороде Порто (Порту).

Времена революционных восторгов Вознесенского давно минули, так что никаких особых эмоций у меня это лицезрение не пробудило, но журналистское и чисто человеческое любопытство заставило справиться о вероятной цене дегустации «революционного» портвейна и о том, почему вино именно этого года, выставлено в качестве достояния, близкого к статусу общенационального.

Насчет стоимости подобной дегустации внятного ответа я не получил. Сама фирма может расстаться с такими уникумами разве что в каких-то чрезвычайных обстоятельствах. Даже нефтяным баронам из Техаса, возжелай они обзавестись подобным сокровищем, придется отлавливать раритеты на особых аукционах. А вот с годом «революционного» урожая ясности куда больше.

Современное винтажное вино – изготовленное из гроздей особо удачного для винограда сезона и выдержанное в бочках не менее полувека – обходится любителям красивой жизни не менее чем в 6 тысяч евро. Можно, оказывается, использовать портвейн и в качестве эквивалента банковского вклада. Бутылка коллекционного вина, купленная сегодня, но не выпитая, а сбереженная впрок, может лет через тридцать подрасти в цене до стоимости недешевой виллы. Злочастный для многих1917-й был, бесспорно, благодатнейшим для портвейноделов. Небеса пролили дождей именно столько, сколько надо. Виноград уродился сладким и не водянистым, словом – топчи (а в то время еще не перестали давить грозди «всем миром» и босыми ногами) не хочу!

Куда больше позабавила меня экспозиция, посвященная самым почетным потребителям булькающих сокровищ. Graghams, основанная около двухсот лет назад выходцами из Шотландии и поныне принадлежащая их потомкам, обладает статусом, сравнимым со старороссийским званием «Поставщик императорского двора». В хранилище монументальных бочек, величием и объемом слегка напоминающих железнодорожные цистерны, гордо красовался в день моего визита портрет Елизаветы Второй и пара бутылей из партий, отправленных на торжества в Букингемский дворец. Одна из них предназначалась для празднества по случаю брильянтовой годовщины – шестидесятилетия восшествия королевы на трон, а вторая адресовалась гостям приема в честь рождения первого правнука Елизаветы Джорджа Кембриджского…

Отправляла ли фирма свой портвейн на недавние поминки по королеве-долгожительнице и удостоилась ли Graghams заказа на портвейновое сопровождение будущей коронации Карла III, мне пока неведомо.

Фото автора