«Малыш, баю-баю! Нас ночь укрывает, / Зеленые волны гуляют средь тьмы – / И только Луна с высоты наблюдает, / Как в ямке меж волнами нежимся мы». 
Суровый бард «британского империализма», как в недавнем прошлом именовали у нас Редьярда Киплинга, посвятил эти строки морским котикам – изящным, живучим, грациозным созданиям, которых… сам автор очаровательного стихотворения никогда воочию не видел! 

Он наверняка держал в руках их мех, подавая котиковые шубки или манто знакомым дамам, он проплывал на пассажирских пароходах по тихоокеанским водам, где мигрируют ластоногие красавцы, он слышал легенды о зверобоях в Японии, «где гейши живут и кумирни тонут в цветах, / И матросы спирт глушат и орут в горящих огнем домах, / И ветер опасных плаваний доносит шум морской / В часы, когда в спящей гавани полощется прибой». Однако сами ластоногие красавцы могли попасться ему на глаза разве что с борта океанского лайнера, и то вряд ли, ибо тогда писатель не преминул бы упомянуть их в своих путевых заметках, но в них об этом ни слова. Довелось ему разок увидеть неподалеку от страны Ниппон брошенную экипажем, полузатонувшую промысловую посудину, и не более того! 

Тем не менее шапочное знакомство с котобойными реалиями ничуть не помешало знаменитейшему литератору написать в одной из поэм или баллад (точного определения жанра этих стихов я давать не берусь, сам автор в оригинале назвал их просто «Рифмами») строк, которые в переводе Геннадия Фиша выглядят так: «Подтвержденные пулей и сталью – таковы законы Москвы: / котиков на Командорских трогать не смеете вы». 

Впервые прочитав эти строки в незапамятном прошлом, я и представить не мог, что настанут дни, когда судьба занесет туда, где по сию пору живы и здоровехоньки те самые звери, которые побудили великого британского поэта отвлечься от родной Индии и воспеть наше тихоокеанское достояние. 

ЛАСТОНОГИЕ «МУШКЕТЕРЫ»

Песцы торили свою дорожку не для людей, поэтому одолеть ее оказалось непросто. Я и не ожидал прежде за верткими командорскими зверьками привычки к обрывистым кручам. Проложенная бесчисленными поколениями пушистых четвероногих стежка юлила по кромке природного откоса, круто падавшего к песчаной полоске пляжа, а на пляже возлежали морские котики.   

Инспектор Вертянкин шел впереди. Походка его давно, со студенческих островных практик, приноровилась с беринговским стежкам-дорожкам, и он далеко оторвался от меня, приостановившись только возле самого спуска. Мы сбежали до половины склона, там Владимир вновь повторил для меня лаконичное, но строгое наставление о потребности строжайшей тишины и, проведя линзами бинокля по прибою с резвящимися зверями, песку и зарослям, жестом дал сигнал осторожно продолжить путь. 

Северо-западное лежбище – гигантский живой ковер, драгоценный узор которого сложился из десятков тысяч котиков, обитавших на нем, осталось позади за скалами. Следующую бухточку, куда мы спустились, впору было назвать по-зоопарковски «площадкой молодняка». На ней обосновались не обзаведшиеся еще собственными гаремами, не заматеревшие, а потому и ведущие себя непринужденней звери.  

На рифе метрах в пяти от берега восседал на задних ластах полутораметровый примерно ластоногий, напомнивший мне безымянного персонажа из «Трех мушкетеров». Помните, наверное, первое появление д’Артаньяна у де Тревиля?! На лестнице перед кабинетом стоял один из будущих коллег гасконца и, развлекаясь, отмахивался шпагой от своих товарищей по службе, не пропуская их вверх по ступеням. Котики вели себя примерно так же. То один, то другой воистину с мушкетерским упрямством пытались забраться на скальный выступ, владелец которого безапелляционно сталкивал их обратно в волны. Немудреная забава привлекла еще нескольких ластоногих, один из которых оказался находчивее собратьев. Выждав момент, когда хозяин рифа сбрасывал конкурентов за право обладания собственным, так сказать, жилищным пространством со стороны пляжа, этот котик обогнул риф с тыла и, застав соперника врасплох, вытеснил его с насиженного камня. Предшественник по обладанию рифом, однако же, не смирился и вновь ринулся в бой!.. 

Владимир записывал в блокноте данные своих подсчетов зверей, вполголоса рассказывал о повадках ластоногих. Мы наткнулись на спящего в зарослях маленького котика, обошли его и отправились дальше. Над прогалиной приподнялся секач, тягуче заревел и зашлепал ластами к прибою.

Сумерки торопил туман. Мой провожатый и наставник в едином лице повторил несколько раз предупреждение о необходимости хранить абсолютную тишину. Потом инспектор поводил линзами бинокля по копошащемуся гигантскому живому ковру и повел меня дальше в сторону мыса Кирпичный, который за удивительное сходство каменных очертаний с профилем знаменитого завоевателя нередко именуют на острове «мыс Наполеон». Впереди до самой Камчатки дыбились океанские валы.

Сотворенный шаловливой природой «портрет» самого знаменитого из корсиканцев ни меня, ни Вертянкина сам по себе не привлекал, но возле «наполеоновской» скалы Владимир поднес к глазам бинокль и тут же передал мне, подсказав, куда наводить линзы. Котик, привлекший его внимание, издали не отличался от тысяч других, но оптика приблизила так, что стало различимо голубоватое пятно на правом ласте. Мы пригнулись, чтобы не напугать ревущих хозяев берега, и, прячась за пышными дебрями прибрежных трав, подобрались поближе. Подозрения, увы, сбылись. Юный обитатель океана что было сил кружил на песке вокруг своей условной оси, силясь избавиться от прочно облепившего его куска рыболовной снасти. Отслужившая свое сеть, выброшенная с какого-то траулера за ненадобностью и принесенная к острову Беринга океанскими течениями, мертвой хваткой держалась на котиковом тельце. 

– Сам не справится, – невесело сказал Владимир, извлекая из рюкзака солидных размеров нож, – придется помочь!..

Он выждал момент, когда зверь отшлепал на ластах подальше от соседей по пляжу, но поближе к нам, короткой пробежкой настиг зверя, прижав его к песку, принялся перепиливать нити синтетической ловушки. Не осведомленный о причине атаки котик замер было от неожиданности, но тут же попытался вырваться. Будь он постарше, справиться с ним бы не удалось. К матерым секачам подобная благотворительность и подавно не применима – риск слишком велик, но котятам и не вполне еще возмужавшим ластоногим недорослям иной раз все же можно помочь…

Вертянкин вернулся под прикрытие трав и упрятал метровый примерно обрывок в рюкзак для отчета. В его кабинете таких «сувениров» набралось на целый шкаф. Каждый был снабжен биркой с указанием даты и примерного возраста спасенного зверя. Получалось, что в придачу к исполнению других служебных обязанностей Владимир на момент нашей встречи избавил от неминуемой гибели больше сотни потенциальных жертв цивилизации. Привычные слова об охране среды обитания обрели остроту на глазах, а древняя заповедь – посади дерево – применительно к моему провожатому и его коллегам обернулась обязанностью спасать привычных к любым штормам, но бессильных справиться с сетевыми ошейниками морских зверей! 

После ухода котиков на зимовку в более теплые моря и перед их майским возвращением лежбища чистят от принесенного волнами всевозможного хлама, в том числе и от мусора, сброшенного в воду промысловиками. Основной «поставщик» этой опасной «прелести» – дрифтерный промысел. Многокилометровые порядки сетей зачастую уносят в свободное плавание шторма. Поврежденные снасти, не подлежащие «штопке» в рейсе, далеко не всегда везут обратно, а швыряют за борт, полагая, что океан все стерпит. От подобной плавучей нечисти страдают не только морские котики. Гибнут дельфины, морские птицы, а иной раз даже киты. Ныне Российская государственная дума использование дрифтерных сетей запретила. Однако другим странам наши законы, увы, не указ! 

Океанским течениям и ветрам прислушиваться к парламентским решениям тоже недосуг: никто не в силах их заставить чтить человеческие законы: откуда угодно, что угодно и куда угодно принесут без спроса. В одну из командорских прогулок я подобрал на береговом песке расческу с эмблемой отеля на Аляске. Так что тему школьных уроков о круговращении воды в природе пора бы дополнить темой о круговращении мусора в Мировом океане…

До темноты оставалось еще часа полтора, и наставник мой отправился осматривать другие заливчики, наказав ожидать его прямо… на каменной треуголке Наполеона и строго-настрого запретив спускаться на пляж и посоветовав поменьше двигаться до его возвращения. Ослушание в таких случаях грозит на будущее неминуемым отлучением от новых неповторимых маршрутов, так что я выбрал местечко посуше, расстелил врученный мне коврик из толстого поролона (его, кстати сказать, тоже океанские волны из-за горизонта на остров пригнали) и, продолжая любоваться котиками, ударился в размышления о роли этих ластоногих… в мировой и отечественной литературе. 

КОТИКОВАЯ БАЛЛАДА «ЖЕЛЕЗНОГО РЕДЬЯРДА»

Процитированная выше русская версия киплинговских стихов увидела у нас свет еще в 1936 году в единственном почти за полвека советском издании поэзии «железного Редьярда». В переводе Михаила и Владимира Гаспаровых, появившемся на исходе XX века, это двустишие звучит несколько иначе: «Свинцом и сталью подтвержден, закон Сибири скор. / Не смейте котиков стрелять у русских Командор!» 

Нетрудно заметить, что второй вариант прочтения киплинговской суровой лирики куда более эмоционален. Но при всем уважении к творчеству всех троих переводчиков нельзя не сказать, что в английском оригинале… нет «закона Москвы», а есть «Закон Московита» – именно так, с прописных букв! В тех же почти двухстах строках опять же никоим образом не говорится конкретно о Командорах, Киплинг говорит о только о неназванных прямо островах в океане, хотя использует при этом определенный артикль, что по правилам английского языка подразумевает не абстрактный безымянный архипелаг, а определенную, хотя не названную сушу.  

Конечно, российские котики водятся не на одних только Командорских островах. Немалые лежбища имеются и на острове Тюленьем близ Сахалина, однако один из героев описанного Киплингом «сражения» просит устроить для него последний приют в песке, чтобы умереть как Беринг. А уж этот знаменитый мореплаватель на Тюленьем точно не бывал: датчанин на русской службе трагически замкнул свой круг земной в полузасыпанной песком землянке на том самом острове, где я вспоминал приправленные порохом и пулями браконьерские страсти и размышлял о причудах преображения реальных событий в поэтические. Так что у создателей этого фрагмента русской стихотворной киплингианы были все основания безапелляционно конкретизировать место действия переведенных ими стихов.  

Сюжет командорских зверобойно-героических стихов Киплинга не слишком мудрен. Капитаны трех зверобойных парусников в надежде на персональную улыбку Фортуны вступили в беспощадную схватку на богатом котиками острове, но после ожесточенной кровавой перестрелки, которая вполне могла происходить как раз на обозреваемом мной пляже, все же смогли переступить границы вражды и, уже отдавая богу свои многогрешные души, приказали выжившим коллегам по браконьерству на равных поделить добытое между уцелевшими. 

Стоит обратить внимание, как именовал Киплинг браконьерские суда. Одно именуется «Северное сияние» или «Северный сполох» – ничего удивительного в этом нет. А вот два других зовутся «Балтика» и «Штральзунд». О Балтийском море все наслышаны, а второе название перекочевало на борт в честь немецкого города-порта, где издавна строили, да и сию пору строят суда разных назначений и конструкций. Поэтому я вряд ли ошибусь, предположив, что от балтийских берегов до тихоокеанских побережий капитанов и экипажи их завел отнюдь не азарт «открывателей новых земель» – таковых уже почти не оставалось нигде, кроме Антарктики, да и само понятие «терра инкогнита» в конце XIX века уже почти превратилось в достояние истории. Зато желание поживиться пушными сокровищами островов, над которыми уже около полутора веков развевался российский триколор, ничуть не ослабело! Авантюристы со всего света, стекавшиеся в тихоокеанские порты США, используя их как базы своих живодерно-грабительских вылазок на пушные сокровища России, нередко сентиментальничали, называя свои суденышки в честь родных городов и морей.        

Творившееся на тихоокеанских просторах отлично иллюстрируют другие строки автора «Книги джунглей»: «Японец медведя русского рвет, и британец не хуже рвет, но даст американец-вор им сто очков вперед». Все участники этого пушного пиратства отлично знали, на что идут, свидетельство в тех же «Рифмах»: «Горько бросить корабль и груз – пусть забирает черт! – но горше плестись на верную смерть во Владивостокский порт». 

Именно такая участь грозила не только литературным героям Киплинга. «Во глубину сибирских руд» запросто мог угодить Джек Лондон – тогда еще не писатель и тем более не классик, – поскольку заработка и приключений ради тоже отправлялся за котиками на браконьерско-пиратских судах. Попадись его «Софи Сазерленд» русским сторожевикам, и мир, по всей вероятности, никогда не прочел бы ничего из многотомного наследия автора «Мартина Идена». А звенеть цепями по дороге на рудники или копи было за что. Биограф Лондона писал об этом эпизоде биографии своего героя: «Настал день, когда… они наткнулись на огромное стадо котиков. Вслед за стадом они шли на север… до самых берегов Сибири, безудержно опустошая стадо, убивая и снова убивая, выбрасывая освежеванные туши акулам». 

Сам Лондон ластоногих не губил, для этого занятия сноровка нужна, которой у него, естественно, не было. Его работа матроса заключалась в том, чтобы подгребать поближе к беззащитным зверям, тогда уже наступал черед бывалых котикобоев браться за свое малопочтенное ныне, но вполне рутинное в эпоху полного пренебрежения правами животных дело. Зато потом «Джек принимался орудовать длинным, как у мясника ножом, освежевывая котиков. Каждый день приходилось работать на скользкой от крови и жира палубе, заваленной шкурами и тушами… Это была жестокая грубая работа, но в глазах Джека она превращалась в славное приключение». Как бы то ни было, а «Морского волка» и некоторых рассказов без этих малоаппетитных впечатлений ему написать уж точно не удалось бы.

ПОГИБАВШИЕ ИЗ-ЗА МЕХА

Уж не знаю, жалел Лондон морских зверей или нет, а вот у Киплинга явно заметно некоторое раздвоение восприятия описываемого. С одной стороны, он, несомненно, испытывал к страдавшим из-за своего меха зверям откровенную симпатию, иначе не написал бы чудесной сказки «Белый котик», а с другой… ему очень уж были по душе забубенные, но лихие искатели зверобойной удачи, о которых он немало наслушался в Иокогаме, где собирались браконьеры перед рейсами и где отмечали окончание рейсов и хороший заработок. А плохим в случае везения он быть не мог. 

Модные ныне зеленые разболтались, так сказать, «во весь голос» только через столетие. Мехами на плечах гордились и даже кичились как показателем благосостояния. Вновь заглянем в томик Киплинга: «Но жены наши любят мех, есть деньги у них, и вот / Шхуны в морях, запретных для всех, рискуют из года в год». Это в относительно мягком по отношению к дамским потребностям переводе Геннадия Фиша. Отец и сын Гаспаровы куда резче: «Но бабы любят щеголять и платят без помех, / И браконьеры из года в год идут по запретный мех». 

В оправдание щедрых покупательниц котиковых и многих других мехов нельзя не сказать, что до прихода эры глобального потепления пушнина была не блажью модниц. Без нее даже в почти бесснежной ныне, а тогда еще достаточно морозной Европе, а тем более в традиционно студеной России было просто не обойтись. Конечно, котики, в отличие от китов, не могли постоять за себя, и ничего подобного испытаниям героев мелвилловского «Моби Дика» киплинговские браконьеры пережить не могли, но кровавый их хлеб легким все же никак не назовешь.

Необычную, трогательно-лиричную благодарность зверям, а в какой-то мере и добытчикам-губителям оставила знаменитая юмористка Надежда Тэффи, псевдоним которой, кстати сказать, по ее собственному уверению, взят был из поэзии Киплинга:

«Котиковая шубка – это эпоха женской беженской жизни... Ее надевали, уезжая из России, даже летом, потому что оставлять ее было жалко, она представляла некоторую ценность и была теплая – а кто мог сказать, сколько времени продолжится странствие? Котиковую шубу видела я в Киеве и в Одессе, еще новенькую, с ровным, блестящим мехом. Потом в Новороссийске, обтертую по краям, с плешью на боку и локтях. В Константинополе – с обмызганным воротником, со стыдливо подогнутыми обшлагами, и, наконец, в Париже, от двадцатого до двадцать второго года. В двадцатом году – протертую до черной блестящей кожи, укороченную до колен, с воротником и обшлагами из нового меха, чернее и маслянистее, – заграничной подделки… В двадцать пятом году набежавшие на нас своры крашеных кошек съели кроткого, ласкового котика. Но и сейчас, когда я вижу котиковую шубку, я вспоминаю эту целую эпоху женской беженской жизни, когда мы в теплушках, на пароходной палубе и в трюме спали, подстелив под себя котиковую шубку в хорошую погоду и покрываясь ею в холода... 

Милый ласковый зверь, комфорт и защита тяжелых дней, знамя беженского женского пути. О тебе можно написать теплую поэму. И я помню тебя и кланяюсь тебе в своей памяти».

Впрочем, память бывает и анекдотичной. Полвека назад, когда отмечалось 225-летие открытия Командорских островов в СССР, по этому поводу выпустили забавный значок, удостоившийся вскоре фельетона в «Крокодиле». Судя по этому фалеристическому казусу, сами Командоры появились на свет божий два века с четвертью тому назад, хотя вычеканенные на значке цифры означали период, минувший с года, на излете которого пакетбот Витуса Беринга «Святой апостол Петр» потерпел крушение у безымянного тогда клочка суши. Художник, сотворивший эскиз, к тому же поленился заглянуть в энциклопедию или в любой иллюстрированный справочник по водным млекопитающим. Невежество автора рисунка обернулось тем, что, наперекор реальности, он наделил морского котика роскошным хвостом, свойственным не этому представителю морской фауны, а какому-нибудь домашнему коту-мурлыке. Ходили даже слухи, что после этой публикации значок отозвали из продажи. Подтверждений этому я найти не смог, но в любом случае казусный сувенир так полюбился собирателям, что вскоре ни один из камчатских фалеристов не мог считать свою коллекцию вполне полноценной, не добыв каким-то образом для нее «хвостатого котика»!       

Сейчас браконьерство котикам практически не угрожает. Морские рубежи достаточно надежно ограждены. Времена, когда японские браконьеры подбирались к лежбищам, надеясь полить песок креозотом и вынудить чутких зверей покинуть берег, чтобы можно было, так сказать, по-джеклондоновски перебить их в открытом океане, миновали. Да и прибыль от морского разбоя совсем не та, что в эпоху, запечатленную талантом Киплинга. Но стихи остались. 

В силе по-прежнему и то, что именовали «Законом Московита». Название звучит по-иному, но суть прежняя. Нападать на лежбища незваным гостям с иноземных островов и материков уже не удается и не удастся впредь! Тысячелетие, правда, на дворе относительно гуманное. Кандалы и каторжный труд на рудниках Сибири, вгонявшие в дрожь современников Киплинга и Лондона при одном упоминании о вероятности подобной участи, теперешним кандидатам в браконьеры, чем бы они ни промышляли, увы, не угрожают. Кара в случае поимки гарантирована, но отнюдь не столь брутальна.

Остается почистить Океан, но и до этого, будем надеяться, руки у человечества когда-нибудь дойдут.

Фото автора