Воздействие на человечество разного рода эпидемий интересовало представителей разных видов искусства, включая и кинематографистов, для которых экстремальные ситуация всегда в радость. И речь здесь идет не только о мастерах большого кино, но и об авторах телесериалов.

БРАТ-ЛИТЕРАТОР И БРАТ-БИОЛОГ

В советское время новинки, созданные по оригинальным сценариям, особо заметной погоды не делали. Гостелерадио или Госкино предпочитали выстреливать на подведомственные экраны экранизациями. И в тех случаях, когда режиссеры вкупе со сценаристами исторгали свои протуберанцы вдохновения не вполне в соответствии с первоисточником, обсуждения подобных несоответствий среди зрителей затягивались на недели.

Примерно так получилось и с телеэкранизацией «Открытой книги» Вениамина Каверина (1977). Как нередко бывает, эта восьмисерийка подстегнула интерес к полузабытому роману живого на тот момент классика советской литературы. Многие зрители бросились в библиотеки в чаянии прочесть некогда популярный, а тогда уже изрядно попахивающий нафталином текст. Самые внимательные нередко в недоумении разводили руками, ибо одно из самых удачных и зрелищных ответвлений сюжета в романе начисто отсутствовало.

Напомню, что каверинская книга повествовала о судьбе девочки из простонародной семьи, ставшей известным бактериологом и открывшей советский эквивалент пенициллина. Эта линия полностью перекочевала в сериал, но дополнилась весьма эффектным отвлечением о борьбе со вспышкой чумы на Кавказе с запомнившимся зрителям эпизодом самоубийства заразившегося «черной смертью» военврача в исполнении Олега Ефремова.

Этот герой на все сто процентов плод вымысла сценаристов, одним из которых был сам Вениамин Каверин. А вот история борьбы с чумной напастью в Нагорном Карабахе базировалась на воспоминаниях старшего брата Каверина, известного советского ученого Льва Александровича Зильбера.

В недобрые 1930-е годы многие герои тех дней в одночасье меняли кресла в президиумах торжественных собраний на тюремные табуреты и скамьи подсудимых. Судьба Зильбера не стала исключением. Вместо обещанного руководством Азербайджанской ССР ордена спаситель Карабаха оказался за решеткой. Ему лихо поставили в вину возникновение того самого очага страшной болезни, который Зильберу удалось погасить.

К сожалению, в СССР, да и в последующие за его распадом времена, почти не получил распространения привычный для других стран жанр, в рамках которого сценарий успешного фильма перерабатывается в роман. Приживись у нас эта форма творчества при жизни Вениамина Каверина, и описание подвига Зильбера, как и последующей жестокой расплаты за него, вполне могли увеличить первоначальный объем книги на несколько глав.

ПРАВДОПОДОБИЕ НЕ ДЛЯ ВСЕХ

Ни для кого не секрет, что литература – зеркало жизни. Другое дело, что зеркала бывают кривыми, тусклыми, потемневшими от времени или даже способными скрывать мелкие дефекты лица. Так и книги отображают минувшее или современность в соответствии с настроением, убеждениями, творческими установками литератора.

Правдоподобие или стремление к оному требуется не всем и не всегда. Взять всему миру известный роман Мартина Смита «Парк Горького», по которому в годы холодной войны постигали таинства жизни в СССР по всему несоциалистическому земному шару. У этого лихо склепанного чтива при множестве несуразностей есть странная притягательность, заставляющая не отбрасывать книжку в угол, а читать дальше, хотя и посмеиваясь над приблизительными, а то и бредовыми представлениями автора о советских реалиях. Что поделаешь, если настроенный на чернуху талант не всегда в дружбе с достоверностью!

Вот персонажи ««Парка Горького» оказываются в районе подмосковных торфяных пожаров:

«Поначалу во мгле Аркадию показалось, что он вернулся на поле, с которого они начали свой путь утром. Потом он увидел, что землеройная техника, автоцистерны и пожарные машины стояли черные и растерзанные, некоторые перевернуты взрывами горючего, а бесформенные бугорки на обугленном поле оказались трупами людей, погибших накануне. Некоторые из них, видно, искали спасения от дыма в траншее торфоразработок – от них остались одни скелеты. Торф представляет собой анаэробный компост, настолько древний продукт органического распада, что в нем израсходован весь кислород. В торфе выживает мизерное количество микробов – скажем, двадцать-тридцать на кубометр. Получив доступ к воде и воздуху, микробы мгновенно размножаются, образуя кишащий многими миллионами ненасытный сгусток голодных живых существ, как щелок разъедающих живую плоть. Поврежденные стенки траншеи служили свидетельством попыток попавших в беду людей выбраться из этого коварного убежища. Из-под резиновой накидки высовывалась полуразложившаяся рука… Они продолжали брести по горящим равнинам, были свидетелями беспорядочно разбросанных щедрой рукой картин беды и героизма, гибели в бою, о чем не сообщила ни одна газета, за исключением, может быть, короткого абзаца о том, что где-то в Московской области ветром разнесло несколько горящих угольков…»

Цензура в СССР и впрямь работала на совесть, сообщения о стихийных бедствиях попадали в прессу, на радио и телевидения под строжайшим контролем. О жертвах землетрясений, наводнений, селевых потоков и пожаров тогдашние СМИ (не по своей, конечно, воле) сообщали до предела лаконично, а то и вообще умалчивали. Однако же описания скелетов, обглоданных ожившими после торфяного заточения микробами, любой выпускник средней школы, даже не осиливший ЕГЭ по биологии, может воспринимать только в качестве законченного бреда.

Когда я пересказал безудержные инсинуации Смита знакомым врачам, комментарий был кратким: «Закусывать надо!»

СКОЛЬЗКАЯ ТЕМА СОЦРЕАЛИСТОВ

В информационной блокаде, призванной избавлять советских граждан от чрезмерных переживаний и отвлекающей их от мыслей, сходных с размышлениями Гамлета о непорядках в Датском королевстве, имелись и одиночные исключения из правил. Московскую вспышку оспы шестидесятилетней давности в Советском Союзе скрывать не стали. Популярнейший в то время журнал «Смена» посвятил борьбе по пресечению несостоявшейся эпидемии объемистый очерк. Несколько позднее появилась повесть Александра Мильчакова «В город пришла беда» и созданный на ее основе двухсерийный телефильм. В анналы кинематографа и документальной прозы они не вошли, но в качестве исторических свидетельств, пусть даже в виде реконструированной реальности, свою роль сыграли.

Самые экзотические детали выплыли на свет божий десятилетия спустя: фамилию художника, заслуженного деятеля искусств РСФСР Алексея Алексеевича Кокоре́кина, привезшего из Индии «оспенный» ковер, в прессе не называли, хотя в считаные дни она стала секретом Полишинеля. А вот происхождение смертельно опасного сувенира, купленного москвичом при распродаже пожитков преданного огненному погребению брамина, оставалось «граду и миру» неизвестным. И напрасно, поскольку информация об этом, глядишь, смогла бы заставить призадуматься кого-то из любителей привозить всякую необычную всячину из поездок в небезопасные страны.

Югославы оказались мудрей. Их фильм 1983 года «Вэриола вэра» (так звучит название оспы на латыни), посвященный реальной оспенной панике в Белграде, наверняка отвратил хоть кого-то от бездумных покупок на экзотических восточных рынках – оспа же пробралась в столицу Югославии с мусульманским паломником, польстившимся на дудочку в руках больного торговца. В СССР эту ленту на экраны не пустили, то ли убоявшись крохотной по продолжительности эротической сцены, то ли из-за несущейся с экрана ненормативной русской лексики, так что профилактическое воздействие фильма ограничилось страной его создания и несколькими государствами, кинопрокатчики которых были менее щепетильными в сравнении с советскими!

Зато одесский холерный карантин начала 1970-х годов власти постарались утаить, спровоцировав безумную по размаху эпидемию слухов. Это умалчивание якобы во благо приводило порой к трагикомичным казусам, боком выходившим совершенно ни в чем не повинным людям. Один из моих университетских преподавателей И. А. Смирин, навещавший одесских родственников накануне разгула холеры, из-за карантина опоздал на занятия и никак не мог доказать упрямым (по должности) алма-атинским кадровикам, что причина отсутствия вполне уважительная. От него я и услышал впервые об одесском образе жизни под дамокловым мечом эпидемии. Но рассказывал он про свой опыт выживания и про особенности жизни в карантине недолго. Ходили слухи, что с разговорчивым доцентом провели беседу представители компетентных органов, после чего доцент предпочел схоронить одесские воспоминания в глубинах памяти.

В литературе холерная страда города Потемкинской лестницы, Привоза и Бени Крика отразилась в романе Владимира Максимова «Карантин», который из-за вынужденной эмиграции автора стал доступен российскому читателю только в постперестроечные годы. Через восемнадцать лет после непрошеного и зловредного явления холерных вибрионов «в цветущих акациях город» потомственный одессит Валерий Тодоровский снял фильм под лаконичным и всеобъемлющим названием «Одесса». Лента вместила и вариации на темы «Пира во время чумы» с поправкой на эпоху и другую болезнь, и неизбежные для эпидемий страхи, и проблемы, вызванные набиравшей тогда обороты эмиграцией в Землю обетованную…

В общем и в целом автор внес посильный вклад в поддержание на плаву всем известного одесского мифа. В этом и достоинство ленты, и ее ущербность, ибо, как разумно и безапелляционно изрек Козьма Прутков: «Никто не обнимет необъятное». Поэтому в смотрибельном, но довольно спорном по содержанию фильме остались за кадром реальные эпизоды попыток перебраться через лиман на краденых лодках, манифестации курортников и многое другое не менее зрелищное.

Судя по этой ленте Тодоровского-младшего, одесситы XX века проклинали ограничительные антихолерные карантинные тяготы без малейшей оглядки на карантин 1812–1813 годов, введенный тогдашним генерал-губернатором Новороссии герцогом де Ришелье. Меры, предпринятые им, иначе как драконовскими не назовешь, но усмирить чуму доблестному потомку всем известного кардинала из «Трех мушкетеров» удалось именно наведением строгостей, предугадавших современные методы борьбы с эпидемиями.

РАССАДНИКИ СЮЖЕТОВ

Холерные вибрионы, как и прочие вирусы и бактерии, к мыслящим существам не относятся. Их нападение на Одессу целенаправленным никак не назовешь, но если вдруг в будущем выяснится, что даже подобным живым существам свойственны зачатки разума, то повышенное их внимание к городу можно будет объяснить попытками мести землякам выпускника Новороссийского университета Владимира Хавкина, еще в XIX веке боровшегося с холерой в Индии и создавшего первую эффективную вакцину от этого бича человечества. Стремление подчеркнуть его деяния в Индостане (а Хавкин стал еще и автором античумной вакцины) дало повод и основание современному автору Д. Маркишу назвать написанный им биографический роман об этом ученике Ильи Мечникова «Махатма», некоторым образом приравняв бактериолога к самому Ганди.

Индийский гигантский резерват зловредных анималькулей, как называл обитателей открытого им микромира его первопроходец Антонин Левенгук, нередко становится и неисчерпаемым источником сюжетов для литераторов, сочиняющих истории об угрозах человечеству, исходящих из невидимой невооруженному глазу микровселенной.

Одним из примеров стала повесть довольно популярного лет шестьдесят назад беллетриста Николая Асанова «Путешествие не состоится». Ее герой сначала борется с очагом «болезни попугаев» – пситтакоза в одном из неназванных черноморских городов СССР, а потом собирается отправиться на борьбу с холерой по просьбе индийского правительства. Пситтакоз по воле автора попал к нам тоже через один из индийских портов, где заметили на борту иностранного судна двух попугаев, но не заподозрили опасности и пропустили зараженных птиц подальше от себя, а выходит – к нам.

С Индией в отношении холеры может вполне конкурировать Китай, куда отправил героя своего романа «Раскрашенный занавес» Сомерсет Моэм. Перипетии событий заметно напоминают чеховский рассказ «Попрыгунья», а доктор Фейн, умирающий от холеры в Китае, похож на доктора Дымова, гибнущего от дифтерита в России. У каждого из них в женах дамочки, не понимающие мужей, тяготящиеся ими и охотно им изменяющие. Сходство ничуть не удивительно – Моэм высоко ценил Чехова, не раз комплиментарно отзывался о нем. Это обращение британского классика к сюжету классика русского само по себе весомый камень в огород любителей утверждать, что многие известные книги отечественных писателей обязаны своим появлением западным прототипам.

Возвращаясь к эпидемиям, придется констатировать, что именно Индия и Китай осчастливили нас всеми нашествиями смертельных болезней с шестидесятых годов прошлого века и до наших дней: оспы, холеры, ковида-19 и собственно индийского штамма коронавируса. Предыдущие попытки были успешно и с минимальными жертвами отбиты. Выдюжим и против новой!