В 1862 году Духов день пришелся на 28 мая. Погода стояла дивная, небо ясное, без облачка. Для петербургского купечества это был особенный день, которого ждали, почитай, целый год. По традиции в Духов день купеческие дочки в сопровождении родителей прогуливались по Летнему саду. На смотринах невест претендентам в женихи не возбранялось любоваться «товаром» и даже поклониться понравившейся девице. И вдруг благопристойное гулянье остановилось и кто-то истерически заорал: «Апраксин двор горит!»

МЕГААПРАШКА

Апраксин двор занимает четырнадцать гектаров в самом центре Петербурга. Казалось бы, чудное место для возведения дворца или доходных домов, но в середине XVIII века выросли здесь неказистые лавочки, бесконечные торговые ряды, затрапезные трактиры. И выселить их никому не удавалось.

Апраксин двор сложился из двух участков: один принадлежал графам Апраксиным, а другой приобрел купец Иван Щукин. Купцы Щукины прославились торговлей фруктами, особенно яблоками. Только из Курской губернии ежегодно поставлялось более 200 тысяч пудов яблок. Зачастую места для хранения яблок не хватало, и на Щукином дворе вырастали яблочные горы высотой до девяти метров.

На Апраксином дворе возвели каменные корпуса, где располагалось 500 лавочек со всевозможными товарами. На открытой территория процветала толкучка, где можно было купить все, что угодно. В начале XIX века Апраксин двор стал центром букинистической торговли. «В глубине книжных лавочек повсюду были раскиданы и разложены книги, валялись ноты, к дверям и на стенах были прибиты засиженные мухами гравюры. В каждой лавке по 5–10 тысяч книг». В 1833 году император Николай I повелел объединить Апраксин двор и Щукины ряды в единый торговый комплекс, равного которому не было в Петербурге.

ВОСПОМИНАНИЯ МОНАРХИСТА

28 мая 1862 года из окна маленькой лавчонки, стоявшей рядом с часовней, повалил дымок. Владельцы всполошились, закричали, но тушить огонь было нечем. Стали выбрасывать из лавочки всякий хлам, но огонь слизывал вещи и только сильнее разгорался. Вскоре дым и пламя заметили гулявшие в Летнем саду купцы.

– Горим! – кричали мужики, глядя как дым горевшего Апраксина рынка взметнулся в небо тремя огромными столбами.

Мрачные черные вихри закрыли голубое небо. На Летний сад опустилась почти ночная чернота. Началась паника, ведь горели лавки, товары – все нажитое непосильным трудом. «Люди побежали, сшибая друг друга с ног, перескакивали, сами падали, давили друг друга. Те, которые старались подняться, ухватывались за чужую одежду, рвали ее. Раздавались стоны, крики, вопли. Многие женщины лежали в обмороке, – вспоминал очевидец. – Появились злоумышленники, которые срывали часы, брильянтовые украшения с купеческих дам, браслеты, даже рвали серьги из ушей».

О пожаре Апраксина двора было немедленно доложено императору Александру II, пребывавшему с семьей в Царском Селе. В тот день дежурным флигель-адъютантом был Иван Михайлович Голынский. В три часа дня Голынского вызвали к императору.

– Петербург горит! Я еду туда, ты со мной! – скомандовал государь.

Императрица Мария Александровна провожала мужа на крыльце, она просила взять ее с собой, но государь отказал.

Царю был подан экстренный поезд. Когда стали подъезжать к Петербургу, в открытые окна ворвался невыносимый запах гари. Картина разворачивалась невообразимая, казалось, что горел весь город. Над огромным пространством пожарища стоял густой дым, а ниже огонь, грозный, сплошной огонь, высоко вздымавший свои языки над всем Петербургом. Государь был взволнован, губы нервно подергивались.

– Разве это обыкновений пожар? Это злодейский поджог, я в этом не сомневаюсь, – сказал государь.

Действительно, весь май в Петербурге творилось что-то невообразимое. Пожары случались с ужасающей регулярностью, по несколько в неделю. Уничтожилась десятки домов, выгорали целые кварталы и слободки. 23 мая загорелось сразу в пяти разных местах. На Малой Охте сгорело сорок домов. Горожане находили две причины катастрофического бедствия: говорили, что пожары – следствие на редкость жаркой и сухой для Петербурга погоды, но многие винили студентов, нигилистов и прочих радикалов, которые якобы поджигают, чтобы вызвать недовольство бездействием властей.

Когда Александр II приехал к горящему Апраксину рынку, все постройки и склады строительных материалов превратились в сплошное море огня. Смрад, жара, пылающие вихри, свист огня, вой толпы. Горело все, что могло загореться. Вынесенные и выброшенные товары пылали на мостовой. Огромные головни летали, как снаряды, и поджигали то, что, казалось, не могло гореть. Рядом с рынком протекает река Фонтанка, на которой стояли баржи, груженные дровами. Дрова вспыхнули, и создалось ощущение, что горит вода в реке. Было понятно, что Апраксин двор уже не отстоять. Нависла страшная опасность над соседними зданиями: Пажеским корпусом, Министерством внутренних дел и Государственным банком. Обессиленные, утомленные, растерянные пожарные на секунду показывались среди огня, и их снова заволакивало дымом.

И вдруг над пожарищем загремело громогласное «Ура!». Люди увидели государя, окружили его. Император был растроган и утирал лицо. «Народ теснился к нему, дотрагивался до него, ловил его руки и целовал пальто, – вспоминал флигель-адъютант Голынский. – Государю подали лошадь. На лошадь он не сел, его посадил народ, ласкаясь к нему, целуя стремя, лошадь и ноги государя, крича:

– Ура! Ура! Ура!

Государь остановился, что-то хотел сказать, но толпа ревела «Ура!», говорить было невозможно.

– Какой добрый и преданный народ, – сказал государь».

ВОСПОМИНАНИЯ АНАРХИСТА

«На пожар приехали великие князья и скоро уехали. Поздно вечером, когда Государственный банк находился уже вне опасности, явился Александр II и велел отстаивать Пажеский корпус как центральный пункт позиции. Это и без него все знали. Было очевидно, что, если загорится Пажеский корпус, погибнет Публичная библиотека и половина Невского проспекта».

Это мнение, далекое от ура-патриотических порывов, высказал князь Петр Алексеевич Кропоткин. В 1862 году Петру Кропоткину исполнилось двадцать лет, ему еще предстояло стать известным ученым и основателем анархизма, но взгляд на происходящее был уже критическим и острым. Молодого человека поразило, что городские власти совершенно потеряли голову, были абсолютно не готовы к пожару такого масштаба. В Петербурге не было ни одной паровой пожарной трубы. Народ возмущался:

– Что они там, черти, делают в Министерстве внутренних дел! Вот-вот загорятся банк и Воспитательный дом! Все с ума сошли, что ли! Где обер-полицмейстер? Почему он не посылает пожарную команду к банку?

Кропоткин бросился искать обер-полицмейстера генерала Анненкова и увидел, как он бесцельно бродил по переулку. Кропоткин доложил генералу, что надо срочно перевести одну пожарную команду от здания Министерства к банку. Анненков согласился и сказала, чтобы Кропоткин сам приказал пожарной команде.

– Да меня же никто не послушает! – сказал Петр и попросил письменного приказа.

«У Анненкова не было при себе, или он уверял, что не имеет, ни клочка бумаги. Тогда я попросил одного из наших офицеров пойти со мной и передать приказ. Мы наконец убедили одного брандмейстера, ругавшего весь свет и свое начальство отборными словами, перейти со своей командой на Садовую улицу».

При такой организации тушения пожара могло сгореть пол-Петербурга, но самоотверженным пожарным помогли два обстоятельства: отсутствие ветра и английская пожарная машина, которую привезли с завода Уайтенса, находившегося за городом. «Машина прибыла на Николаевский вокзал, народ приволок ее на пожар. Из четырех кишок одна оказалась, однако, поврежденной неизвестной рукой; остальные же три кишки направили на здание Министерства внутренних дел». Утром 29 мая пожар был потушен.

Апраксин двор был еще окутан дымом, а правительство приняло неотложные «противопожарные» меры. Начались аресты, обыски, изнурительные допросы подозрительных лиц, высказывавших зажигательные мысли о будущем России. Были арестованы публицисты Чернышевский, Писарев, Серно-Соловьевич. «За вредное направление» на восемь месяцев приостановили выпуск журналов «Современник» и «Русское слово». Консервативная пресса поддержала слухи о поджигателях-радикалах. Сочувствие демократическим идеям сменилось страхом сгореть в политической борьбе. Правительству удалось притушить революционные очаги, хотя обвинение в поджогах так и не было никому предъявлено.

Апраксинские купцы стали потихоньку отстраиваться, радуясь тому, что городские власти закупили паровые пожарные машины и запретили курить на улицах.