Сколько их было, солдат, о которых их близкие знали лишь то, что их отец, сын, брат «пропал без вести»? Один из них — Терентьев Мефодий Петрович. Только через семьдесят лет пришла о нем весточка от поискового отряда: «Красноармеец Терентьев Мефодий Петрович, воевавший в составе Ленинградского пехотного Краснознаменного училища им. С. М. Кирова, п/я 600а, погиб в разведке, похоронен на опушке леса, двести метров на запад от р. Вруда и сто метров на север от р. Луга». Его ждали все эти годы, и он вернулся… из неизвестности.

Он молча лежал на дне окопа и смотрел в небо: белые облака-барашки не брели — летели по голубому небу. Им было все равно: стрельба или взрывы… Он лежал и думал о далекой родной деревне Щельяюр, где прошло детство, где бегал с мальчишками, потом училище, а сейчас… война.

Было что-то интригующее в названиях местных деревень: Курск, Язвище, Редкино, Сабск, Мышкино… Мифодий никогда не задумывался о названиях деревень и городов.

Вот он Терентьев, а взводный Андреев, комсогруппорг взвода Король… курсант Юрк, курсант Селиванов, все разные, служим в одном училище, вместе воюем.

Ветер стих — видимо, перед боем. За месяц боев научился понимать природу на войне и чувствовать ее всем телом, каждой клеткой кожи.

По стенке окопа зашуршал песок. Пришли, надо подыматься, так и знал… Но откуда такие мысли бродят, нет, не бродят — летят. Посмотрев на часы, Терентьев понял, что ужинать придется по возвращении. Стрелка показала пять часов вечера. Солнце катится к лесу, и ему на смену начинают подыматься тени, прохладные, а потом холодные и черные. Он не знал и не предполагал, что предстоит выполнять, куда идти, к чему готовиться. Знал одно, будет бой. И надо выжить, чтобы завтра опять, проверив оружие, выполнять задачу. Командир взвода собрал группу из восьми курсантов: и вот Селиванов, Юрк, Король только были в голове — и вот… а что о них думал? Хорошие ребята. Можно с ними и в разведку.

Андреев окинул взглядом курсантов, не первый раз идет с ними в тыл к немцам. Опустил глаза в землю, заговорил, как стеснялся:

— Нужен язык. Идем в район впадения Вруды в Лугу. Маршрут… Подогнать снаряжение… — Запнулся, что-то хотел добавить, махнул рукой. — Сами знаете, не первый день. Готовность — 18 часов.

Знали, что на левом берегу реки Вруда, при ее впадении в реку Луга, выставлен немецкий караул, по дороге постоянно проезжают мотоциклисты, где-то в глубине, за деревьями, стоят танки, в кустах минометная батарея. Все надо выяснить, уточнить координаты и просто считать технику, немцев. По возможности в бой не вступать. Нужен язык, и желательно не рядовой солдат.

Река Вруда представляла собой речку до 15–20 метров шириной с обрывистыми берегами. Дно — камень, как дома в реке. Родная Печора большая, быстрая, но дно… В жаркое лето Вруда высохла, вода едва доходила до колен. Где будем переходить? Чуть выше, видимо. Это потом, а сейчас — подготовить оружие, боеприпасы. Закрепить на поясе немецкий штык, взятый в бою. Пригодится. За прошедший месяц боев гимнастерка стала непонятного цвета: не то серая, не то серо-зеленая. Нырнуть бы в Лугу как есть, в обмундировании, и долго плыть… смыть и грязь, и войну, и серый холодный лес, который перед боем затихает. А почему? Все равно смыть и вернуться домой.

Собрались в назначенном месте. Молча стояли и смотрели по сторонам, друг на друга. Только у командира и у Терентьева немецкие штык-ножи. Андреев уточнил каждому задачу: кто кого прикрывает, порядок выхода из боя, сигналы в бою. Молча пошли в сторону Мышкино. Там что, много мышей? Никто не сказал, почему Мышкино, и спросить не у кого. У последней избы ждал командир роты. Повел через минное поле. Наши ставили, курсанты, даже не видно, молодцы. Хорошо учил начальник инженерной службы училища майор Раввин. И мост красиво взорвал, как лист бумаги разорвал: раз — и нет. Когда немецкий отряд подходил к мосту, тот взлетел на воздух прямо на глазах опешившей пехоты. Никто не знал, сколько майор Раввин заложил взрывчатки — видно, с «запасом». Грохот раздался неимоверный, заложило уши. В воздух, как спички, подняло доски, бревна. Остались торчать несколько свай, вниз по течению плыли обломки. Это было месяц назад…

Шли недолго, или показалось, что недолго. Впереди слева, словно чешуя рыбы, поблескивала река Вруда. Что значит Вруда? Ну и название! Шли шаг в шаг, след в след. Разведка. Вот и опушка леса. Впереди поле и опять река, немецкий караул, трещит мотоцикл. Видимо, патруль на объезде караулов. Группа захвата, группа прикрытия — и вперед. Ползти легко, сухая трава вся в пыли. Лес и пыль на траве… дождя не было давно. Взлетела ракета. На взлете видна точка старта, у пулемета кто-то копошится… Вижу или знаю… опушка леса сзади, далеко, метров 200, надо вернуться… обязательно вернуться, на перекатах шумит река Вруда, а может, Луга.

Ну вот, почти у цели. Тихо через Вруду, берег впереди не крутой, со стороны Луги хуже. Должен быть сигнал, но тишина и опять тишина… и опушка за спиной… надо вернуться. Раздался птичий крик — сигнал, молча скользнули к воде и в серой, клокочущей воде, скрывающей малейший всплеск, двинулись к противоположному берегу. Воды по колено, но в рост не пойдешь. Словно уж скользишь между камней-валунов. Вода в сапогах, везде, над водой только нос и винтовка. Стоп, вода кончилась, значит, у другого берега. Подъем по пологому, почему-то скользкому берегу, бросок в окоп, язык и обратно: река, берег, поляна, родная опушка… Вдруг в темноте прогудел шмель. Как шмель? Ведь темно, прохладно — и шмель… нет, пули свистят, заметили, обстрел, вот и бой. А может, просто постреливают. Боятся.

Перебросил винтовку, изготовился к стрельбе, приготовил гранаты, хорошо, что есть, и не одна. Вот и сапоги уже не в воде. Рассчитать расстояние до пулемета, а там и вперед. Ночь серая, августовская, должно получиться, не первый раз. Дохнуло рекой, свежей рыбой, илом. Как дома. Мефодий пополз вперед. Пули уже не жужжали, а свистели, все ближе и ближе. Трава была низкой, не зацепишься при броске гранаты. Поднявшись, увидел головы немецких солдат, были как на ладони видны на фоне звездного неба: черные силуэты стреляли почти стоя, или так казалось снизу. Замахнувшись, сколько позволяло положение, метнул гранату и резко вскочил, не дождавшись взрыва. Вскочил легко, с задором, желанием скорей сблизиться с противником. Что-то ударило в ногу и грудь. Он успел подумать, что споткнулся, и, падая, ударился грудью. Боли уже не чувствовал. Винтовка лежала рядом, готовая к бою, с досланным в патронник патроном, но так и не выстрелившая. Он не слышал взрыва гранаты, криков немцев, свиста пуль с противоположных сторон реки… звезды мерцали на темном, холодном небе, чуть светлеющем на востоке. Группа отошла. Язык не взят, Селиванов ранен, Терентьева и Юрка нет. Командир взвода Андреев, ползком приблизившись к каждому, осмотрел мокрых, молчаливых курсантов. Еще не поняли, почему немцы открыли стрельбу. Где Юрк и Терентьев? Комсгруппорг взвода, посмотрев на командира, встретил его пытливый взгляд:

— Скоро вернусь, ждите.

И исчез: тихо, быстро, как провалился. Вдруг опять раздалась стрельба с противоположного берега. Беспорядочная. Прокричала птица. Король сообщал, что он жив.

Медленно тянулись минуты, очень медленно. И вот Король вернулся. Казалось, что пробежал километров десять в полной выкладке: мокрый, задыхающийся, понуро опустил голову.

— Терентьев убит. Не смог вытащить. До рассвета не вынесем, немцы подберут. А Юрка нет.

До опушки далеко, еще ползти и ползти. Командир молчал, смотрел в сторону курсантов, хотя что можно было видеть в серой темноте. Но он смотрел и видел, он чувствовал, что они рядом, слышал их дыхание. Король знал, только он найдет Терентьева, только он может туда добраться. Перевернувшись на живот, стал пятиться к реке.

— Селиван, — позвал не по-уставному курсанта Селиванова, позвал тихо, не открывая рта, только губами. — Я за Терентьевым. Скоро вернусь. Тихо…

Опять крик птицы. Тишина. А небо голубеет, светлеет там, на востоке, где далекое село Щельяюр, где сухая трава, нет сырости болотной, где шмели гудят. Кто-то полз тяжело, таща что-то грузное.

— Король!

— Ну Король... — Командир осекся. Выругался, скрипя зубами.

Со второй попытки комсгруппорг курсант Король вынес убитого товарища. Группа была в сборе. Один ранен, один убит, один пропал. Поиск результатов не дал. Группа стала возвращаться к опушке, откуда совсем недавно уходила на поиск. Лес молчал. Трава в росе. Но никто не замечал мокрой травы, только что были в реке. Вот и опушка. Остановились — кто у дерева, кто лежа на спине, кто уткнулся лицом в землю… Двое начали копать у дерева. Земля сухая, мягкая, как только коснется лопатка. Высокие березы замерли как в карауле. Не одна, три. Андреев перевязал раненого, тот молчал, только от боли стучал кулаком по земле. Казалось, этот стук мог разбудить Терентьева, он опять станет шутить или отбивать пальцами музыку на прикладе винтовки. Ловко получалось это у него. Курсанты перестали копать. Лес также молчал, березы отдавали светлеющей белизной, шумели Луга и Вруда, как будто рыдая. Было слышно, как вода шумит на перекатах. Кто-то нарубил еловых веток. Вот умелец, а ведь тихо. Выстлали могилу… аккуратно подняли погибшего, положили на еловые лапы, на свежих сломах которых проступили слезинки смолы, накрыли палаткой. Молча стояли, прикрывшись ветвями, чтобы не видно было с противоположного берега. Молча бросили по паре горстей земли. Не проронив ни слова, накрыли мягкой землей погибшего товарища. Небольшой холмик, полевые цветы…

Светало. До расположения часа два ходьбы. Опять переход вдоль реки, минное поле, но уже с раненым. Лес провожал курсантов, молодых ребят, лица которых еще не знали бритвы. Терентьев остался у опушки, у молчаливого леса, с росой на траве. И только в донесениях будет указано: погиб, вынесен с поля боя со второй попытки, похоронен…