Уходящие тени блокады
ВОЙНА
«Секретные материалы 20 века» №21(511), 2018
Уходящие тени блокады
Ирина Елисеева
журналист
Санкт-Петербург
9063
Уходящие тени блокады
Михаил Александрович Удальцов

Поколение блокадников уходит. Скоро не останется никого из тех, кто был заперт в осажденном Ленинграде. Но что мы о них знаем? Даже о тех, кто живет с нами на одной лестничной площадке, вспоминаем лишь в памятные даты. Заходим, дарим цветы. Иной раз, принеся коробку с тортом, выпиваем по чашке чая. И, выйдя за порог квартиры ставшего немощным, а нередко еще и пронзительно одиноким старика, быстро переключаемся на свои неотложные дела. Когда же приходит следующий блокадный день, узнаем: соседа больше нет. Корим себя: что ж мне было не выспросить подробности! Но поздно… Так, к сожалению, случилось и с Михаилом Удальцовым, одним из блокадников, интервью с которым мы публикуем сегодня.

Мало кто из петербуржцев слышал о легендарном оперативном разведчике Балтфлота Михаиле Александровиче Удальцове, которого во время войны забрасывали во вражеский тыл целых девять раз. Чтобы рассказать о нем, корреспондент «Секретных материалов» договорился о встрече. И случилось так, что дать интервью ветеран еще успел, а вот публикацию уже не увидел…

ХВАТИТ ПРИДУРИВАТЬСЯ В ПАРТИЗАНАХ!

Михаил Александрович Удальцов:

— До войны я работал в бригаде монтажников на строительстве электростанции «Свирь-2». И недели через две после того, как началась война, нам сказали: «Берите мыло, полотенце и смену белья. Уезжаем строить противотанковые рвы». Посадили в эшелоны и привезли под Лугу.

К тому, что нас в первую же ночь начнут бомбить, никто готов не был. Нас спасло то, что рядом был окоп. Попрыгали в него, лопатами головы прикрыли, так и лежали… И такое каждый день, мы там потеряли человек пятьсот. Некоторые, правда, разбежались — всякое было. А потом оказалось, что немцы этот участок обошли, мы уже у них в тылу.

Ну что делать?.. Пристроились мы в хвост какой-то выходившей к своим воинской части и потопали в Толмачево. Идем, а вдоль дороги сплошь волчьи ямы… Сегодня мало кто знает, что это такое, и до сих пор неизвестно, кому из военачальников пришла в голову идея копать посредине трассы ямы, метра примерно четыре на четыре, глубиной не меньше трех. Считалось, что немецкие танкисты, не заметив ловушек, начнут в них проваливаться и наступление будет таким образом приостановлено. Но пригодились эти ямы для другого. В них захоранивали бойцов, что погибли при обороне Ленинграда. Человек по тридцать в каждую…

Ну, в общем, до Ленинграда мы как-то добрались. Город сонный, как мертвый... Потопали в штаб партизанского движения, нам там выдали каждому по 12 патронов, по две гранаты да по маленькому, вороненой стали дамскому пистолетику. Игрушка игрушкой, даже толстую фанеру не пробивал.

С этим оружием нас перекинули к немцам в тыл.

Вообще все было не так, как показывают в кино… Холод уже стоял, мороз, а я — в пиджачке, в легких брюках, парусиновых ботинках и в кепке. Замерзал до такой степени, что скорчивался под каким-нибудь деревом и сидел. Так бы и замерз, если бы один из мужиков — не помню уж, как его зовут, — меня не спас. Как видел, что я опять присел, подходил и принимался лупить. На мне места живого не было, но зато отогревался. Только когда мы вернулись обратно, в штаб, нам выдали валенки, теплые штаны, овчинные полушубки…

И так нас перебрасывали через линию фронта три раза. А потом сказали: «Хватит вам, ребята, придуриваться в партизанах. Родину защищать надо!» Так я попал в учебную группу разведотдела штаба Балтфлота…

Однажды нам нужно было перейти Ладогу, чтобы углубиться к немцам в тыл. Подходим к маяку. Там пять человек в меховых куртках и маскхалатах. И у каждого — связка вешек. Говорят: «Получили задание обозначить трассу, Дорогу жизни». Попросили помочь. Ну, я и пошел…

Лед был тонкий, идем, держимся за трос, стараемся разглядеть в темноте полыньи. Вешки расставляли через каждые метров двести. Под утро добрались до берега. Вошли в деревню Кобона. Навстречу — старая женщина. Увидела нас, закрестилась: «Свят, свят, свят!» Побежала домой, нажарила нам картошки…

Года через полтора я снова попал в Кобону. Зашел в дом к той старушке. Спрашиваю: «Вы меня не узнаете?» А она улыбается: «Эх, милок, знал бы ты, сколько вас тут за это время прошло, всех и не упомнишь»…

ЧУДО ГОРЯЧЕГО СУПА

Эля Рафаиловна Гинделевич:

— Разве такое забудешь... Когда началась война, я как раз закончила первый курс 2-го Ленинградского мединститута. Пошла в военкомат проситься на фронт. Там увидели, какая я маленькая, худенькая, и говорят: «Иди-ка ты, девочка, домой, пользы на фронте от тебя все равно не будет».

Но я не успокоилась, пошла в Горздрав и получила направление на станцию скорой помощи. Меня сразу прикрепили к медбрату. Сколько ему было лет, не скажу, но не совсем молодой. Высокий такой, плотный мужчина, с усами. Он на меня только глянул, глаза сразу стали грустные-грустные, говорит: «Ну и как же ты, интересно, сможешь поднимать раненых на носилках»?

Это было в июле, когда еще можно было купить не только хлеб, но даже вафельки с шоколадом. Продовольственные нормы начали сокращать после того, как сгорели Бадаевские склады. Ну а потом — голод, бомбежки, артобстрелы…

«Скорую» направляли туда, где было жарко, где были раненые, убитые или вконец ослабленные люди. На предприятиях и кое-где в квартирах оставались телефоны, так что люди дозванивались. Из поликлиник врачи ведь иной раз приходили на второй, на третий день, а мы приезжали сразу, оказывали первую помощь, развозили людей по госпиталям.

Трудно было, конечно, но все бы ничего, если б силы не уходили очень быстро. И знаете, женщины оказались крепче мужчин. Даже самые крепкие мужики не выдерживали голод, а мы держались, хотя получали 250 граммов хлеба, да в день дежурства нам выдавали дополнительно кое-какие продукты.

Дежурить приходилось по несколько суток подряд. Правда, можно было и отказаться, сказать, что хочешь немного отдохнуть. Кстати, расскажу вам один случай. Однажды я дежурила двое суток подряд, и меня попросили остаться на третьи. Я, вообще-то, никогда не отказывала, а тут почему-то не согласилась. И что вы думаете — машина, на которой я обычно работала, попала под обстрел. Все погибли. Вся бригада…

Я ведь, когда училась в школе, боялась проходить мимо того дома, в котором умер человек. А в блокаду идешь по улице, видишь — человек падает. Но проходишь мимо, потому что у самой сил немного, начнешь его поднимать — упадешь. И тогда все, конец.

В конце марта мой организм начал сдавать. Пошла за хлебом, встала в очередь и вдруг упала в обморок. А когда глаза открыла, смотрю, надо мной милиционер наклонился, спрашивает: «Где твои хлебные карточки?» А я их как зажала в руке, так даже в обмороке и держала, потому и не украли…

Так до апреля и дожила. 18-го числа наш институт эвакуировали. Добирались до Пятигорска долго, несколько недель. Но когда доехали, нас там накормили горячим супом. Какое же это было чудо!..

ЭРЗАЦ ПРИБЫЛ!

Лидия Николаевна Глебова:

— Война застала меня в детском доме под Москвой. Большинство из нас сразу же решили: пойдем в армию добровольцами! Пошли в военкомат подать заявления. Я в своем написала: «У меня нет родителей, но у меня есть Родина-Мать, которая меня воспитала, и я готова отдать за нее свою жизнь». А мне говорят: «Получай направление в военно-морскую школу. Будешь учиться на радиста». И уже оттуда, из школы, меня отправили на Ленинградский фронт.

Нас было в той группе двадцать девушек-морячек, полторы недели мы добирались до Ладожского озера и там еще трое суток ждали катер. Сухой паек у нас за это время закончился, выскребали остатки каши из котелков, запивали водой из озера. Сначала и не заметили, а потом увидели — там трупы плавают…

Наконец катер пришел. Командир приказал: «Первыми на борт поднимаются девушки-морячки, а потом, сколько возможно, — солдаты». Тогда ведь наши готовились к большому наступлению, поэтому на катер поднялось столько солдат, что невозможно было даже повернуться — стояли плечом к плечу.

Да, чуть не забыла, еще ведь на борту были мешки с сахаром для ленинградских детей — такой получился перегруз, что по сей день не пойму, как мы не затонули. Но как-то переправились.

Сошли на берег — и пешком по лесу. Тьма кромешная, а нас ведь предупредили, что можем столкнуться с немцами, вот мы на всякий случай и приготовили свое единственное оружие — перочинные ножички. Я понимаю, это выглядит смешно, но другого у нас не было.

Нам повезло, прошли, никого не встретив, а когда добрались до Ленинграда, нас сразу отправили в санпропускник. Разделись мы догола и — в баню. Представляете картину: идут по двору двадцать совершенно нагих девушек, а ведет их мужчина. Стеснялись, чего уж тут говорить, но солдат, он и есть солдат…

Одним словом, получила я направление в штаб дивизии Балтфлота, на передвижную радиостанцию 11-АК, она находилась в Петропавловской крепости. Объяснили: «Твоя задача — держать связь с артиллерийскими полками, а также с кораблями, которые находятся в море и на Неве».

Прибыла я на место назначения, а там одни мальчики 1917–1921 годов рождения. Встретили меня без восторга, ухмылялись: «Эрзац прибыл!» Правда, когда увидели, что я несу вахту наравне со всеми, начали совсем по-другому относиться, все показывали, рассказывали. И кстати, первым делом предупредили: не надо бояться свистящего снаряда. Тот, который предназначен тебе, прилетит бесшумно…

Вообще-то, мы по молодости лет были какие-то бесстрашные, не особенно даже и думали о том, что в любой момент могли погибнуть. И ведь гибли, каждый день гибли…

ПЛАЧУ ОТ САЛЮТА

Нина Михайловна Товажнянская:

— Пока не закрылись школы, я, как все блокадные дети, училась, а в марте 1942 года поступила на курсы бухгалтеров и работала в Смольнинском отделении Коммунального банка. По вечерам и по выходным еще помогала принимать раненых в госпитале и, как все, кто мог хоть сколько-нибудь передвигаться, убирала улицы.

Вообще город старались хоть как-то привести в порядок. Когда в здание напротив Аничкова дворца попала бомба, в нем образовался огромный пролом. Так эту дыру сразу же закрыли фанерными листами и «заплату» закрасили, чтобы фасад выглядел как настоящий — с колоннами и оконными проемами…

Все отработанные часы заносились в специальную книжку. Но я хочу рассказать о том, чего многие, наверное, не знают.

Конечно, я была очень ослаблена, но все равно ходила в Пушкинский театр. Здание во время одного из обстрелов довольно серьезно пострадало, но в нем шли довоенные оперетты. И вот представьте — зима, лютые морозы, на улицах темнота, голод доводит чуть ли не до сумасшествия, а люди идут со всего города пешком, чтобы посмотреть спектакль.

Сидели в зрительном зале в пальто, шапках, в валенках, а артисты — в нарядных платьях, в легких костюмах и обуви на тоненькой подошве, чтобы танцевать и вообще выглядеть так, будто никакой войны и нет. Зрители, конечно, понимали, как им трудно, и очень за них переживали…

Одним словом, насколько бы ни было трудно и страшно, как бы тяжело люди ни переживали потери, жизнь продолжалась. Мы сажали в Екатерининском сквере не только овощи, но и цветы, и кустарники. Рассаду и семена собирали, клумбы устраивали у заводов, на площадях, в скверах — где только можно. Новую землю было не привезти, не было транспорта, поэтому пользовались драчей — такой сеткой на раме, через которую землю очищали от корней и камней.

Честно говоря, я ведь до сих пор не могу вспоминать то время без слез… И знаете, что еще меня заставляет плакать? Салют!

Помню, шла в день своих именин — а они у меня как раз 27 января — по Невскому. Вдруг слышу — взрывы. В первый момент жутко испугалась. А потом смотрю — небо озарилось разноцветными огнями. И тут же все закричали «Ура!..», да так, что аж воздух содрогнулся. Только тогда поняла — блокаду сняли...

МЫ СКРЫВАЛИ, ЧТО МЫ ИЗ БЛОКАДЫ

Нина Ивановна Павлова:

— Сейчас это даже трудно представить, но случалось, что и смеялись. Расскажу одну историю. Был октябрь, холодно уже, мы начали подбрасывать в свою буржуйку щепки, отогрелись, разомлели и заснули. А среди ночи мама проснулась, смотрит — из дымохода вылетают искры. Мама закричала: «Горим! Горим!» Соседка побежала вызывать пожарных. Пришли три мужика. А воды же не было, пришлось им вырубать тлеющие доски из стен и потолка. Вырубят, сбросят на пол и ногами затаптывают. В общем, с пожаром справились, но в потолке осталось отверстие с полметра диаметром. Не сквозное, но было видно дранку. А над нами — чердак. Так и жили.

В один из дней мы с мамой были дома. Вдруг — грохот, пыль, грязь, ничего не видно, только слышим, как катится таз. А когда стало возможно что-то рассмотреть, глядим — потолок, где была дыра, обвалился, и у нас на полу лежит соседка, которую все почему-то звали Нецелихой. Мы сразу поняли, что она была на чердаке, наступила на коварное место и провалилась. Мы с мамой так смеялись! А Нецелиха — в слезы. Подумала, что попала в западню и ее хотят зарезать. Голосит, умоляет пощадить. Еле-еле объяснили ей, что произошло. Но зато потом долго еще смеялись…

Во время блокады все — и дети, и взрослые, кто мог ходить, постоянно что-то искали. Залезали в помойки, в заброшенные дома, рылись в земле — вдруг попадутся какие-нибудь корешки или даже картофелина. Пытались добыть что-то на пожарищах, на развалинах. Это называлось тогда словом «промышлять».

Мне было в 41-м девять лет, брату — одиннадцать, и мы, конечно, тоже промышляли. И однажды зимой брат случайно обнаружил склад дощечек, из которых сколачивали ящики для снарядов. Склад, конечно, охранялся, но Валентину удалось сколько-то притащить домой, и мы топили ими свою буржуйку. Дощечки быстро закончились, и он мне говорит: «Пошли, поможешь!» Мне было страшно, но делать нечего…

Взяли санки, пошли. А чтобы попасть на этот склад, надо было идти по льду Черной речки. Добыли мы дощечки — и обратно. А берег крутой, нам наш возок никак не поднять. И тут видим — наверху мужчина. Посмотрел на нас, говорит: «Давайте, ребята, помогу, цепляйте свою поклажу».

Вытащил он наши санки с дощечками и пошел, а мы так на льду и остались. Плакали, кричали ему, чтобы отдал санки, но куда там.

В общем, перетерпели мы ту страшную зиму и, может, выжили бы. Но когда узнали, что всем, кто уезжает в эвакуацию, выдают на Финляндском вокзале по целой буханке хлеба, начали с братом приставать к маме: «Давай уедем!» Вот так, оголодавшие, завшивевшие, в цинге, и оказались из-за буханки в эшелоне, уходившем в Новосибирск…

Вернулись сразу после войны, только ничего хорошего нас в Ленинграде не ждало. Комната наша оказалась занята, на нормальную работу маме не устроиться, да и голодно — продукты-то еще долго были по карточкам. Но это бы ладно. В школе, где я училась, были в основном приезжие, блокадниц только две — я и моя подруга. И все девочки из нашего класса считали нас ниже себя. Сколько раз мы слышали, как они перешептываются, что в Ленинграде в блокаду все ели людей. Мне казалось, я не стопроцентный человек, меня даже замуж никто не возьмет. Потому-то и вышла за первого, кто позвал. Уехала с ним в Эстонию.

На новом месте было хорошо — отъелась, сменила фамилию, никто не знал, что я блокадница, и не задавал неудобных вопросов.

Кстати, ведь ни один из нас много лет не говорил о том, что мы — из блокады. Не то чтобы это было запрещено, просто как-то не принято. Только в 1990-х, когда российское правительство официально объявило, что, оказывается, существуют такие люди — жители блокадного Ленинграда, — нам выдали удостоверения и начали проявлять внимание…

Кстати, когда Эстония объявила независимость, нас не причислили к «оккупантам». Блокадников считают пострадавшими, поэтому относятся к нам достаточно лояльно. Даже выделяют деньги на проекты, которые подпадают под понятие «интеграция в эстонское общество». Мы за счет муниципалитетов объехали всю страну вдоль и поперек, останавливались в приличных отелях, питались в неплохих кафе, возлагали цветы к памятникам.

В общем, жить как-то можно… Правда, с каждым днем нас становится все меньше и меньше. И вы знаете, что меня печалит больше всего? Когда не станет последнего из нас, люди вообще перестанут вспоминать о войне. Никто не любит помнить трагедии…

Она была одна на всех — до невероятия страшная, бесконечно долгая блокада.

Каждый из тех, кто бедовал в холодном, израненном артобстрелами и бомбежками городе, чем бы он в те страшные 900 дней ни занимался, может с полным правом сказать о себе: «Я исполнил свой долг перед историей».


14 октября 2018


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
8370545
Александр Егоров
940827
Татьяна Алексеева
775904
Татьяна Минасян
319186
Яна Титова
243109
Сергей Леонов
215717
Татьяна Алексеева
179142
Наталья Матвеева
176557
Валерий Колодяжный
171204
Светлана Белоусова
157271
Борис Ходоровский
155356
Павел Ганипровский
131006
Сергей Леонов
112002
Виктор Фишман
95617
Павел Виноградов
92450
Наталья Дементьева
91736
Редакция
85313
Борис Ходоровский
83213
Станислав Бернев
76847