Апофеоз страхов, связанных с угрозой биологической войны, пришелся на последние мирные годы перед началом Великой Отечественной. Жуткие, если не сказать жутчайшие ожидания все же не сбылись. Ни Германия Гитлера, ни Италия Муссолини запрячь микробов или вирусов в колесницу войны не рискнули. Зато Страна восходящего солнца раскрутила бактериологическую рулетку так, что остальным оставалось лишь позавидовать.

ТАЙНЫ ОТРЯДА 731

Атмосферу тех лет нетрудно представить хотя бы по одному абзацу из романа Юрия Домбровского «Хранитель древности»: «О бактериальной войне в то время уже поговаривали. Говорили, что в Германии, в Японии и даже в Италии идет работа по выращиванию смертоносных бактерий. Что-то с чем-то скрещивают, высевают какие-то культуры на питательные среды, подкармливают их питательными бульонами, высевают на агар-агар, снова пересевают, снова скрещивают, и в результате появляется уже что-то такое чудовищное, что не берет ни огонь, ни мороз. Человек погибает через несколько часов. Говорили, что где-то в Японии уже выращен чудовищный гибрид смертельных тропических лихорадок, скрещенных с бактериями столбняка, сапа и проказы».

Преступления секретного подразделения Квантунской армии «Отряд 731», действовавшего близ Харбина до 1945 года, многократно описаны и у нас, и за рубежом, включая ту же Японию. На территории псевдогосударства Манчжоу-Го под этим названием скрывался целый научно-исследовательский комплекс. «Чудовищного гибрида» бактерий и вирусов, к счастью, создать не удалось. Но с более традиционными и с древности известными возбудителями японцы наигрались всласть. Теория разгуливала у них под руку с практикой. Судя по материалам судебного процесса, состоявшегося в Хабаровске в 1949 году, опыты проводились отнюдь не в лабораторных масштабах и не только на животных: бактерии чумы распыляли над оккупированными территориями Китая с воздуха с помощью зараженных блох.

Захваченные советскими войсками преступники получили по приговору суда немалые сроки заключения, но решения суда любого уровня порой теряет силу по велениям «большой политики». После подписания в октябре 1956 года советско-японской декларации все осужденные в Хабаровске по «бактериологическому делу» были депортированы на родину. Зато для их сотоварищей, попавших после капитуляции Японии к американцам, мало что после войны изменилось. Испытывать свои достижения на безвинных китайцах им, правда, больше не дозволялось, но в прессе, а потом и в интернете не раз мелькали сведения, что, подобно немецким ракетчикам и немецким же физикам-ядерщикам, они продолжали заниматься «смертельно-любимым» делом в секретных лабораториях США.

Материалы Хабаровского процесса составили многостраничный том, среди оппонентов содержания которого оказался… Александр Солженицын, изложивший свои безапелляционные сомнения на страницах романа «В круге первом». Никакого отношения к основному потоку событий, описанных в книге, этот фрагмент не имеет и понадобился автору, скорее всего, только для того, чтобы лишний раз пнуть ненавидимую им советскую правоохранительную систему и СССР в целом.

Ядовито описывая застолье в квартире прокурора под странной фамилией Макарыгин, Солженицын среди прочих гостей упоминает еще одного прокурорского работника, только что вернувшегося с Хабаровского процесса. В роли скептика автор использует некоего югославского коммуниста, прижившегося в СССР и ставшего с годами антисталинистом. Этот самый Душан Радович рассказам об ужасах, вскрывшихся в Хабаровске, не верит и называет их «гнусной полицейской провокацией».

Подвергать все сомнению призывал еще Рене Декарт, и спорить с этим не приходится. Только вот причем тут полиция, отмененная и разогнанная сразу после Великого Октября? Допустим, для коммуниста-политэмигранта нет разницы между реликтовым термином, обозначавшим силы правопорядка старой России, и спецслужбами СССР, так что автор подразумевал просто милицию. Но делами государственной важности и такого масштаба ей опять-таки заниматься не положено.

Логика размышлений въедливо-подозрительного югослава такова: «А почему именно сейчас, в сорок девятом году, мы обнаружили японскую подготовку сорок третьего года? Ведь они у нас четыре года уже в плену».

Обсуждать сроки подготовки процесса столь серьезного уровня я не берусь. Но отмечу, что один только перевод огромного массива трофейных документов должен был затянуться на много месяцев. Об этом мне доводилось слышать от человека, напрямую связанного и с этой непростой работой, и с переводческой миссией на самом процессе. Востоковед, литератор, переводчик Георгий Георгиевич Пермяков, с которым мне довелось встречаться в конце 1970-х годов, родился в Никольске-Уссурийском, в годы Гражданской войны оказался в Китае, долго жил в Харбине. Не забывая родного языка, он в совершенстве освоил японский и китайский. После 1945 года был даже личным переводчиком последнего китайского императора Пу И, угодившего в советский плен, участвовал в работе Токийского международного трибунала над военными преступниками Страны восходящего солнца…

К несчастью, в период нашего краткого знакомства – я навещал Пермякова в Хабаровске, где он жил после войны, – над Георгием Георгиевичем довлело множество подписок «о неразглашении». Говорили мы с ним в основном о публикациях в «Камчатской правде», где я тогда работал и которую мой уникальный собеседник постоянно снабжал своими заметками. Переводческую миссию на Хабаровском процессе в разговоре со мной он только упомянул с упором на гигантский объем работы. Что же касается сроков процесса, то свой взгляд на них он изложил хабаровскому журналисту Юрию Шмакову только много позднее и незадолго до своей кончины.

С Юрием я дружил много лет, и он, зная о моем интересе к этой теме, познакомил меня с текстом интервью еще до его появления в печати. Суть версии Пермякова в том, что слушание дела квантунских бактериологов намеренно оттянули до прихода Мао Цзэдуна к власти. Кровавых следов японского присутствия на оккупированных землях Китая было и без того предостаточно, но обнародованные на процессе факты и документы были столь поразительны, что должны были еще более углубить и без того существовавшую пропасть между двумя великими народами Востока.

ГРОМ ГРЯНУЛ! ЧТО ДАЛЬШЕ?!

«Но миром кончаются войны», – пела героиня Татьяны Дорониной с экрана в старом добром фильме «Старшая сестра». Мало кому прежде знакомые слова из фрагмента «Веселых нищих» Роберта Бернса в переводе Багрицкого после этой киноленты, так сказать, пошли в народ и стали нередко восприниматься в отрыве от остального текста, хотя никаких откровений в них не содержалось. Но… чем короче и лаконичней афоризм, тем он глубже!

Применительно к единственной войне, которая никогда не кончается (а как иначе охарактеризовать вечную и не знающую перерывов баталию между человечеством и не подлежащим доскональному подсчету миром невидимых зловредных существ после отступления очередной эпидемии или пандемии?) возникает вопрос: а что делать с потерпевшей поражение армией? Оставить ее в покое и заняться совершенствованием вакцин да сывороток или… попытаться напрочь извести микроскопическое, но убийственное воинство, дабы избавить самих себя и потомков от смертельных или просто досадных рецидивов на будущее?

Путем истребления – правда, не самих возбудителей, а их переносчиков – во многих странах, и в том числе в СССР, пытались избавиться от малярии. Лаконичное, но иронично-эффектное описание этой затянувшейся на десятилетия кампании оставил не нуждающийся в представлениях Лев Николаевич Гумилев в книге «Открытие Хазарии». В один из периодов своей без преувеличения трагической жизни сын Николая Гумилева и Анны Ахматовой вынужденно оказался в Средней Азии, где одно время трудился в качестве «малярийного разведчика». Миссия его заключалась в том, чтобы находить всевозможные пруды, озерца и прочие водоемы, где могли плодиться малярийные комары-анофелесы, после чего эти потенциальные рассадники кусачих переносчиков обрабатывались чем-то отравляющим. По ядовитому замечанию ученого, комаров действительно становилось меньше, но оставшихся вполне хватало, чтобы перезаразить всех окружающих. Что-то подобное происходило и по всей стране. В пору строительства Братской ГЭС в Ангару, например, бочками лили соединения ДДТ, не задумываясь об экологических последствиях…

В конце концов малярию у нас объявили уничтоженной, из-за чего врачи нередко вынуждены были идти против очевидности, избегая ставить малярийные диагнозы.

В художественной, а точнее, фантастической литературе путем уничтожения неугодных биологических помех предлагали пойти братья Стругацкие на своих страницах, посвященных началу освоения Марса. Первопоселенцам Красной планеты, по версии Аркадия и Бориса Натановичей, досаждали агрессивные и поначалу непонятные существа, названные в конце концов «летучими пиявками». Эти исчадия марсианской природы так докучали пионерам изучения Красной планеты, что были обречены на истребление и, несмотря на скептицизм одного из персонажей, уничтожены объединенными усилиями специально сформированной охотничьей экспедиции. Оставалось, правда, совершенно непонятным, чем кормились эти твари до появления человека, ибо никакой питательной дичи на Марсе не водилось.

Позднее Стругацкие помягчели нравом и поголовное уничтожение чего-то бы то ни было в своих произведениях не практиковали, ограничившись прогнозом изобретения некой «биоблокады», чудодейственной вакцины, способной ограждать от любых микроорганизмов и на Земле, и на других планетах.

Рецепт неугомонных фантастов реальная земная медицина ко времени появлениях их предвидений весьма успешно использовала благодаря Дженнеру, Пастеру, Флемингу и многим другим, не столь известным и прославленным. Другое дело, что о всеобщей универсальной вакцине даже в теории никто задумываться не рискнул. Сражаться с конкретными болезнями специально против них разработанными методами пока что гораздо надежней и перспективней.

С черной оспой – бичом тысячелетий род людской изначально обошелся гуманней. Оспу попросту лишили простора для убийственных набегов, провакцинировав практически все человечество. Сам же вызывающий ее вирус на поголовное истребление не обрекали, возможность такого решения проблемы не обсуждали, может быть, еще и потому, что совершенно непонятно, как это осуществлять технически. Да и зачем? Если люди привиты, то куда он денется, сам вымрет! Однако же имевшиеся лабораторные образцы полностью уничтожать не стали, а сохранили под надлежащим количеством замков в двух надежных «темницах» в СССР и в США, откуда «вэриоле вере», дай бог, не выбраться.