Запретные книги
СССР
«Секретные материалы 20 века» №5(443), 2016
Запретные книги
Валерий Колодяжный
журналист
Санкт-Петербург
4612
Запретные книги
В 1934 году XVII съезд ВКП(б) на страницах советских газет называли не иначе, как «Съезд победителей»

Издания, о которых пойдет речь, невзирая на явную тенденциозность, честные. На их страницах заключенные так и именуются заключенными, а не «контингентом» или как-либо иначе, лагеря — лагерями, чекисты– чекистами, хотя ко времени выхода в свет уже больше десяти лет существовало ЧК. И даже его величество ГУЛАГ с невиданной для позднейших времен прямотой зовется своим именем. Ничего не прячется, и ничто не маскируется, никакой вуали и иносказательности. Если это стенографический отчет — так действительно отчет: все в нем четко, ясно, запросто приводятся фамилии, впоследствии не упоминаемые. И с редкой отвагой дается список пассажиров знаменитого пломбированного вагона, хотя сам факт данной поездки в последовавшие советские десятилетия являлся вопросом крайне деликатным, и если не замалчивался полностью, то, во всяком случае, не афишировался.

СМЕРТЬ-КАНАЛ

Итак, все честно. Но эта честность — особая, потому как данное обстоятельство не есть уникальное достоинство того или иного издания, не гражданская доблесть, а попросту свидетельство собственной уверенности, правоты и силы. Скажем, немецкий альбом Das Reichssportfeld (1936) об олимпийском стадионе в Берлине хоть и начинается с неприятных слов: «Unser Fuhrer Adolf Hitler…» — но тоже очень толковая и честная книга, ибо кого нацистам было тогда стесняться? Перед кем деликатничать? И нужно заметить, подобная откровенность только на руку историкам, поскольку желательно, чтобы вообще все книги — а исторические в первую очередь –были объективными и правдивыми.

Столь же честным и открытым выглядит знаменитое издание «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина» (ОГИЗ, 1934) — о строительстве достославного Беломора, книга, которую допустимо назвать патериком. Такой термин подходит к предмету рассмотрения, поскольку можно вспомнить, что патерик — это собрание житий святых отцов и прочих выдающихся поборников веры, подвизавшихся в том или ином краю.

Край, описываемый в данной книге, раскинулся от Онеги до Белого моря. Это легендарный российский Север, где в первой трети ХХ столетия являли подвижничество не единицы святых праведников, мучеников и страстотерпцев, а сотни тысяч наших соотечественников. А сама книга — труд серьезного творческого коллектива под руководством писателей Леопольда Авербаха, Максима Горького, а также заместителя начальника ГУЛАГа Семена Фирина. Любопытная деталь: на титульном развороте — месте, где обычно помещают портрет автора, в беломорском томе напечатано фото Сталина. И это правильно, хотя автор книги не он. Зато он — автор Беломорканала!

Правда, размещение портрета вождя не спасло жизни некоторым создателям саги. Если автор предисловия к упомянутой олимпийской книге германский министр внутренних дел Вильгельм Фрик кончил жизнь на нюрнбергской виселице (незавидный жребий некоторых министров внутренних дел), то и двоих, кроме Горького, редакторов беломорской летописи, равно как и запечатленных на ее скрижалях гулаговских начальников Матвея Бермана, Лазаря Когана и остальных, когда пробил их час, отвезли в поселок с задорным советским названием Коммунарка, чтобы предать смерти. Ничего, что фотографические портреты всех их и даже самого наркома внутренних дел Генриха Ягоды в окружении медовых славословий помещены на вечных, казалось, листах эпической книги. Потому как по прошествии недолгого времени выяснилось, что они — злейшие враги народа!

А кто же, спрашивается, еще?.. Тот факт, что почти все они через двадцать лет были посмертно реабилитированы, не сильно меняет дело. Поскольку цена этим реабилитациям не многим выше, нежели расстрельным приговорам конца тридцатых. Ведь и казнили, и впоследствии миловали одни и те же властные структуры одного и того же государства, кредит доверия к которым не то чтобы равен нулю, но их вообще нет — ни этого кредита, ни доверия.

Отдельный разговор может вестись о судьбах авторов нетленного труда. И не в том только дело, что кто-то из них был также — причем вскоре после выхода книги — уничтожен (Бруно Ясенский, Дмитрий Святополк-Мирский и другие), но и в том, что велением судьбы некоторым литераторам на личном опыте довелось спознаться с воспетыми ими невольничьими кайлом и тачкой — к примеру, поэту Сергею Алымову, прозаику Александру Лебеденко, еще кое-кому. Эти люди, составившие беломорскую бригаду авторов, заявили о себе как о прообразе готовившегося к открытию I-го Всесоюзного съезда советских писателей, который вскоре (в августе 1934-го) и состоялся, положив начало организации, прославившейся, помимо прочего, гонениями талантов и исторжением из своих рядов нобелевских лауреатов, кому ныне ставят памятники и чьими именами нарекают улицы.

Наряду с уже утвердившимися в то далекое время терминами канальный патерик вводит в широкий оборот ряд новых, в основном пенитенциарного свойства: исправдом, каналоармеец, лагпункт, вредитель, тем самым предлагая читателю пополнить его терминологический запас. И все же главное состоит в том, что во всякого читающего вселяется твердая вера в правильность нового классового подхода, в действенность трудовой перековки. Инженеры, профессора, ученые или какой-нибудь бывший полковник, а ныне «лучший на весь лагерь лесоруб» — разоблаченные и справедливо покаранные враги, «подрывная интеллигенция», ибо все «они, видите ли, за Россию», а подобное пристрастие по тем временам считалось преступным. Основная ударная сила строящих и роющих светлое будущее — это кассир-растратчик, а ныне передовой прораб или фальшивомонетчик, проявивший себя как блестящий агитатор, и, разумеется, буровой мастер «урка Сизый. Восемь судимостей. Семнадцать приводов». Тут же, на Беломоре, промеж всех мастей уголовников, кулаков и басмачей можно было встретить Николая Некрасова, бывшего депутата Государственной думы и министра Временного правительства, отправленного сюда почему-то по делу меньшевиков, хотя никаким меньшевиком и вообще социал-демократом он никогда не был, а в свое время являлся кадетским лидером. За «ударную» работу на канале Некрасова наградили советским орденом, после чего, правда, все равно расстреляли. Потому что ни к нему, ни к «лучшим лесорубам» из офицеров, ни к «буровым мастерам» из громил, налетчиков и скокарей доверия у гулаговского начальства не было ни на грош. Недаром заместитель начальника строительства чекист Яков Рапопорт, который в свое время «поступил было на физико-математический», теперь сам частенько «сидит в виде отдыха над логарифмами, тригонометрией, теоретической механикой».

Главное, в виде отдыха! Ничего не скажешь, забавная книга, даром что честная… Правда, имеется еще один честный отзыв о канале как раз из 1934 года –поэта Николая Клюева, вскоре расстрелянного:

То Беломорский смерть-канал,
его Акимушка копал,
С Ветлуги Пров да тетка Фекла.
Великороссия промокла под
красным ливнем до костей…

Авторский коллектив старался, торопился, чтобы подгадать с выходом канальной летописи к приближавшемуся XVII съезду партии, которому, собственно, книга и посвящена. И успел! А потому только горькое сожаление может вызвать то, что вскоре после выхода из печати беломорский патерик сначала запретили и циркулярно повелели из всех библиотек изъять, а вслед за тем (1937 год) постарались и вовсе уничтожить. Произошло это как раз из-за обилия героизированных книгой вражеских имен, которые отныне следовало проклясть и предать забвению навсегда. Точно так же приказали поступить и с некоторыми авторами, чьи восторженные рассказы о Беломоре должны были стать навек нетленными. Должны были! Однако, как видно, не стали.

КАРАНДАШНЫЕ ПОМЕТКИ

1934 год вообще выдался богатым на события — тогда, казалось, эпохальные, — в ознаменование коих складывались гимны, писались полотна, снимались фильмы и печатались книги — те самые, в скором будущем попавшие под запрет. Об одной уже немного рассказано, теперь пришла очередь следующей. Название этого солидного тома: «XVII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенографический отчет» (Партиздат, М., 1934).

«Съезд победителей» — так, велеречиво, поспешили окрестить его казенные историки. Правда, у этих победителей не нашлось даже приличной бумаги данный документ напечатать, а оттого исполнен он на дрянной упаковочной, какой впору что-то обертывать, да и то… А в общем, XVII партсъезду не повезло не только полиграфически, но и в других отношениях: и исторически, и политически, и житейски. Хотя бы потому, что заметная часть делегатов этого партийного форума вскоре была казнена или погибла в концлагерях. В силу такого обстоятельства много позднее, когда это перестало быть опасным, XVII присвоили еще одно имя, на сей раз патетическое: «съезд расстрелянных».

Расстрелянных или победителей, но нужно признать, что с этим съездом чуть не с самого начала не задалось, пошло наперекосяк. Книгу о Беломоре, приуроченную к его открытию (январь 1934 года), вскоре пришлось отовсюду изымать и даже сжигать. В дни работы партсъезда и в честь него в небо взмыл стратостат «Осоавиахим-1», поставил мировой рекорд высоты, после чего с многокилометровой отметки рухнул оземь. Причем специалисты предостерегали: зимний полет рискован, январская стратификация атмосферы таит смертельную опасность. Но пусть-ка лучше эти ученые и инженеры роют каналы, а мы рождены, чтоб сказку сделать былью!.. Быль такова: стратонавты Федосеенко, Васенко и Усыскин разбились, и делегатам съезда пришлось прерывать заседания для торжественных похорон героев в Кремлевской стене. А насчет расстрелянных, то надо признать, что ведь расстреляли не всех! Кому-то посчастливилось уцелеть.

Разобраться в этом вопросе поможет одна малозначащая на первый взгляд деталь. Дело в том, что описываемый экземпляр съездовского отчета в свое время находился в руках человека, похоже, не робкого десятка. Этот отчаянный владелец прямо на бурых страницах, против фамилий уничтоженных делегатов ставил слабые карандашные пометки. Видимо, делалось это им во второй половине 1938 года, поскольку большевики, ликвидированные вплоть до лета того года (таких действительно очень много), соответствующие отметки имеют, уничтоженные начиная с осени 1938-го (маршал Василий Блюхер, комсомольский вожак Александр Косарев, член политбюро Влас Чубарь и другие), карандашом еще не обозначены. Между прочим, эти пустяковые штришки, будь они увидены кем-то бдительным, могли бы дорого обойтись (хотя неизвестно, может, и обошлись) владельцу стенограммы, которая к тому времени и сама считалась полукриминальной.

Как бы то ни было, но благодаря пометкам неведомого читателя теперь можно составить пусть и неполное, но все же какое-то представление о масштабах чистки. К примеру, державшие речь на пятом заседании съезда были убиты все, поголовно. То же касается заседания семнадцатого, а, скажем, из девяти ораторов, выступавших на девятнадцатом заседании, лишь один (и тот Булганин) остался невредим, остальные восемь сгинули. Столь высокий процент жертв был, возможно, вызван и тем, что на этом съезде последний раз в советской истории трибуна была предоставлена потерпевшим политическое фиаско бывшим вождям, теоретикам и активистам всяких оппозиций. Выступали оппортунисты Каменев, Радек, Преображенский, Ломинадзе и прочие двурушники — и все они как один каялись, принародно мазали грязью, шельмовали и унижали себя и друг друга. Зеленский в своей речи поносил выступившего перед ним Зиновьева, а Рыков — Бухарина… Речь самого Рыкова прерывалась выкриками, причем, чекист Петерс обращался к этому недавнему главе правительства без тени уважения, грубо. Впрочем, большевистская прямота не спасла ни ругателей, ни ругаемых. Уже были для них гостеприимно распахнуты створки печей Донского крематория, и все они в скором времени по очереди отправились в огненное жерло, хотя тот же Рыков со съездовской трибуны умолял и уверял партию, что, дескать, урок, преподнесенный ему (всего лишь дали по шапке и швырнули на низовку), оказался достаточным. Мол, все, товарищи, хватит! Больше не надо.

Как бы не так! Этого ленинского соратника еще только ждал лубянский подвал, ему еще только предстояло встретить свою пулю…И все же, ознакомившись со стенограммой, остается не до конца понятным, зачем этих малодушных, этих сломленных людей «эффективному менеджеру» понадобилось уничтожать? Какую они представляли угрозу? Ответа на эти вопросы не найти на шершавых листах стенографического отчета.

Поговаривали также, что на этом слете победителей якобы приключилась какая-то темная история с результатами тайного голосования и с бюллетенями этих выборов. Мол, делегаты съезда то ли вообще забаллотировали Сталина в Центральный комитет, то ли избрали, но до неприличия малым числом голосов, чем и был вызван подлог. Понятно, что в то время легче было пойти на преступление, подтасовать, солгать, чем набраться мужества и объявить во всеуслышание: дескать, так и так, смена партийного руководства! Кто тут временный? Слазь! Такое не то что произнести — подумать было страшно!

Хотя почему, собственно, «было»? Так и сейчас. Несмотря на то, что смена власти в стране закреплена Конституцией и государственная альтернатива определяется идеологическим и политическим плюрализмом, борьбой партий и регулярными выборами, всякого приверженца основного закона считают оппозиционером, обзывают «пятой колонной» и «национал-предателем». Все нормально. Страна привыкла к несменяемости — или к такой «сменяемости», что только уже ногами вперед. Это называется «уверенность в завтрашнем дне». Правда, один раз, как можно убедиться, листая стенограмму XVII съезда, такая «уверенность» недешево стала и делегатам, и всей стране. Но, похоже, выводов из той печальной истории не сделал никто.

КАРИКАТУРЫ

1934 год выдался действительно нерядовым в советской истории. Большевистский, потом писательский съезды, а под конец года — так много повлекшее за собой убийство Кирова, и не где-нибудь, а в Смольном! Может, именно поэтому те, кому положено, до сих пор уверенно не называют мотивы того теракта и его заказчиков, если таковые были. Хотя, казалось бы, сейчас-то чего им бояться?! Выстрел в ленинградского лидера породил очередную волну преследований политических оппонентов и новый подход к толкованию предшествующей истории советской страны. И как нарочно, именно в эту пору в свет суждено было выйти первому тому «Истории гражданской войны в СССР» (ОГИЗ, 1935).

Данное издание нужно признать хоть уже и не полностью, но еще более-менее честным. А потому и с ним дело не заладилось. Этот многострадальный том, исправляя и подчищая, пришлось что ни год переиздавать. И все равно каждый новый тираж уже через какие-то недели, а то и дни безнадежно устаревал. А все из-за врагов народа, которых и здесь оказалось полным-полно. И удивительным образом не только среди героев повествования, но и среди составителей кроваво-красного тома оказались как раз фигуранты недавно прошедшего XVII партсъезда. Что за невезение!

Сначала из авторского коллектива пришлось срочно изымать имя Карла Радека, на недавнем московском процессе выявившего себя матерым троцкистом; в издании 1937 года его уже нет. Но одним Радеком бригада авторов не отделалась. Вскоре абсолютное большинство составителей первого тома тоже очутилось за границами упоминаемости. Диманштейн, Долецкий, Крицман, Крыленко, Кубанин, Милютин, Пятницкий, Стецкий, Таль, Угаров, Эйдеман… Проще назвать, кто не враг. В этой вновь выявленной «банде» историков особую неприязнь вызывал старый большевик Федор Раскольников — один из былых руководителей октябрьского переворота и революционный вожак балтийских моряков. Во второй половине тридцатых Раскольников служил советским послом в Болгарии. Когда его отозвали в Москву, чтобы здесь расстрелять, Раскольников посмел ослушаться и, вместо Лубянки, укатил в Париж, откуда, подобно князю Курбскому, слал в Кремль и публиковал обличающие и развенчивающие письма. В Стране Советов, одним из создателей которой он был, этого перебежчика объявили вне закона. Так что вычеркнуть Раскольникова из авторского списка — еще полдела, а вот организовать его то ли внезапную смерть от пневмонии, то ли случайное падение из окна пятого этажа…

В общем, собрались еще те, с позволения сказать, авторы! И как с такими писать правдивую историю? Ведь даже из святая святых — из редакционной коллегии, возглавляемой самим генсеком, пришлось кое-кого задним числом убирать: например, начальника политуправления Красной армии Яна Гамарника, в ожидании ареста застрелившегося и тем самым сорвавшего с себя маску старого большевика. Что поделать!.. Как часы работали пролетарские органы, пачками выявляя врагов, и полиграфические мощности страны не могли за ними поспеть.

Хотя все же трудились, старались…

Но так глубоко сидели корни недавних революционных времен, что и в многажды подправленном томе нет-нет да обнаруживаются то ссылка на книгу — трудно вымолвить! — Льва Троцкого, то изображение этого злейшего врага, и не только его, но и портреты вообще всех соглашателей, а в октябрьские дни членов Центрального комитета…

Стоп, стоп! Позвольте… А это кто промелькнул? На общей фотографии Временного правительства? Ба! Да это старый знакомый, Николай Некрасов! Еще не беломорский узник в арестантском вретище, а министр финансов и генерал-губернатор Финляндии, в элегантном костюме, среди роскошных интерьеров Мариинского дворца…

Несмотря на то, что данный исторический труд посвящен гражданской войне, авторы первого тома зашли издалека — с начала Первой мировой. После описания Февральской революции повествование пошло более подробное, поскольку тогда активизировалась деятельность политических партий, в их числе и большевистской. Потому особое внимание привлекает бестрепетно воспроизведенный текст подписки участников проезда через Германию весной 1917-го. Про это путешествие, известное как «пломбированный вагон», в советской стране вспоминать было не принято, а с 1938 года и вовсе запрещено. С того времени в партийных хрестоматиях говорилось скупо: в апреле Ленин приехал из эмиграции. И все. Точка. А между тем, отбросив тяжкие подозрения в финансовой связи большевиков с германским Генштабом и с самим кайзером, данный эпизод полон драматизма, революционной романтики и некоторой доли авантюрности. Например, Надежда Крупская в путевом листе объявила себя как frauLenin. Зинаида Лилина, жена Григория Зиновьева, партийный псевдоним которого происходил, видимо, от имени супруги, та записала себя «Радомысльская», по настоящей фамилии мужа. Карл Радек, валяя дурака, вообще записался чужой фамилией, и его, шумно балагурящего, даже пришлось на время запереть в багажном купе, без окна. В общем, чувствуется, эти «русские» революционеры веселились от души, не предвидя своего конца, в ту пору еще далекого.

Один Ленин был угрюм и озабочен. Он нервничал, метался, не спал ночами и даже подумывал в поездке выдать себя за шведа, к тому же немого (Ильич не владел шведским?). В ответ на это «фрау Ленин» лишь смеялась в лицо вождю мирового пролетариата, хотя трудно представить Надежду Константиновну хохочущей: «Приснятся ночью кадеты, будешь сквозь сон говорить: сволочь, сволочь. Вот и узнают, что не швед». Что ж, яркий штрих к портрету вождя.Причем достоверность этого рассказа не может вызвать сомнений, поскольку один из немногих уцелевших авторов — Дмитрий Мануильский — сам был пассажиром того вагона.

И еще одна важная деталь характерна для предмета нынешнего рассмотрения. Вместо фотопортретов видных деятелей предоктябрьской России, «История Гражданской войны…» изобилует их карикатурами. Почему в исторической книге вдруг — карикатуры? Ведь существенная часть тома посвящена февральско-октябрьской смуте 1917 года, и фотографий героев той эпохи — середины тридцатых — имелось множество…Точнее, так: фотоснимки в рассматриваемом томе тоже представлены, но коллегиальные, вроде того, где фигурирует временный министр Некрасов. А индивидуальные фотопортреты Керенского, Пуришкевича, Родзянко, Чернова и многих прочих — вроде того же Некрасова — в данном издании отсутствуют. Только карикатуры и шаржи, преимущественно работы Бориса Ефимова или Кукрыниксов. Не вызывает сомнения, что это сделано предумышленно. Вот только почему?

Скорей всего, потому, что документальные изображения этих людей демонстрировать было нежелательно в видах воспитательно-пропагандистских. Напечатай такое, и простоватый советский читатель увидел бы умных, сильных личностей, государственных мужей, мыслителей. Их лица, пусть и не артистически красивые, всяко лучше тех, что пришли им на смену и какими полны были газеты тридцатых годов. Не дай бог, читатель невольно проникся бы к ним симпатией, что недопустимо. К тому времени уже сложилось так, что в советском обществе, охваченном идеей социалистического реализма, не любили красивые лица и вообще красивых людей. (Примеров тому множество, вспомнить хоть плеяду отрицательных персонажей знаменитого красавца Олега Басилашвили.) А потому лучше было всех прежних деятелей представить в искаженном, предпочтительно уродливом виде, чтобы тем самым наглядно показать прогнившую и порочную сущность предшествующих режимов.

Волшебная книга! Карикатуры вместо фотографий… Российские министры, в скором будущем заключенные ударники канального строительства, большевистским государством произведенные в кавалеров Трудового Красного Знамени… И в это же время — переметнувшиеся старые большевики-невозвращенцы, из собственного государства куда подальше унесшие ноги…Чудеса, да и только. Подлинно карикатуры!

И все же как получилось, что все эти книги, такие честные, безукоризненно правоверные и по своему времени столь важные, оказались вдруг за чертой легальности?

Судьба их, всех трех, схожа и в то же время по-своему различна. Беломорский том,видимо, пострадал в силу политического решения и соответствующего циркуляра Главлита, как в советскую эпоху именовалась цензура. Со стенографическим отчетом «съезда победителей» поступили, скорее всего, по-другому. Вскоре после убийства Кирова,в начале 1935 года,вышло постановление о повсеместном изъятии и уничтожении трудов Троцкого, Каменева, Зиновьева, Преображенского и прочих «уродов, белогвардейских козявок, пигмеев, подонков, охвостья, извергов и лакеев фашистов», как этих революционеров и былых вождей теперь стали называть; с 1938 года в партийный и советский оборот стала все шире входить заурядная брань и оскорбления. И поскольку съездовская хроника была полна их именами и покаянными речами, то и она, разумеется, должна была попасть под партийно-цензурный резак.

А «История Гражданской войны в СССР» вообще не запрещалась, не изымалась и не уничтожалась. Выше речь шла только о ее первом томе, которому действительно «не повезло». Ввиду мотивов репрессивно-политических книга неоднократно переиздавалась, всякий раз с указанием разного состава авторов (поэтому, собственно, и перепечатывалась).

Но рано или поздно чехарда изданий первого тома должна была остановиться, и в 1943 году наконец дело стронулось — в свет вышел второй том. К середине пятидесятых годов были выпущены все пять томов этой «Истории…» под авторством коллектива, ничего общего с тем, который в первой половине тридцатых к данному труду приступал, уже не имевшим.


15 февраля 2016


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
8370545
Александр Егоров
940827
Татьяна Алексеева
775904
Татьяна Минасян
319186
Яна Титова
243109
Сергей Леонов
215717
Татьяна Алексеева
179142
Наталья Матвеева
176557
Валерий Колодяжный
171204
Светлана Белоусова
157271
Борис Ходоровский
155356
Павел Ганипровский
131006
Сергей Леонов
112002
Виктор Фишман
95617
Павел Виноградов
92450
Наталья Дементьева
91736
Редакция
85313
Борис Ходоровский
83213
Станислав Бернев
76847