Сразу после Потсдамской конференции держав-победительниц, где Трумэн «по-дружески» сообщил главе советской делегации об успешном испытании в США атомной бомбы, Сталин принимает решение создать ядерное оружие и в СССР. Причем в самые короткие сроки.

СОВЕРШАЯ НЕВОЗМОЖНОЕ

Конференция закончилась 2 августа 1945 года, а уже 20-го выходит подписанное Верховным главнокомандующим постановление ГКО об учреждении спецкомитета, в задачу которого входило форсирование работ по урановому направлению. В состав комитета вошли три члена Политбюро (нарком НКВД Лаврентий Берия, председатель Госплана СССР Николай Вознесенский и секретарь ЦК Георгий Маленков), а также заместитель председателя Совнаркома Михаил Первухин, нарком боеприпасов Борис Ванников и заместитель наркома НКВД Авраамий Завенягин. От Академии наук — Игорь Курчатов, который еще в 1943 году был назначен научным руководителем уранового проекта, и Петр Капица. Этим же постановлением было создано еще и Первое главное управление (ПГУ при Совнаркоме).

Оба ведомства были строго засекречены (даже некоторые наркомы не знали об их существовании) и наделены огромными полномочиями. В частности, по поводу ПГУ в постановлении было сказано: «Никакие организации, учреждения и лица без особого разрешения ГКО не имеют права вмешиваться в деятельность ПГУ, его предприятий и учреждений или требовать справок о его работе или работах, выполняемых по его заказам». То есть речь шла о суперструктуре, и многим было не понятно, кто при ком состоит — ПГУ при Совнаркоме или наоборот?

Во главе спецкомитета был поставлен Берия, а во главе ПГУ генерал-полковник Борис Ванников. Естественно, перед ними сразу встала масса сложнейших вопросов. И среди них самый первый и самый сложный — а где взять для атомных бомб плутоний? Ведь он в естественном виде, как, например, свинец и железо, в недрах земли не существует. Вернее, существует — под воздействием космического излучения он образуется в урановых рудах, — но это настолько малые величины, что о добыче его шахтным методом не может быть и речи. Даже не миллиграммы на тонну, а в тысячи раз меньше.

Единственный способ получить осязаемые количества этого поистине неземного металла — построить реактор и облучить в нем урановые блоки. Тогда в уране образуется какая-то доля плутония. Но промышленного реактора еще не было даже в чертежах, поэтому ученые, приступая к атомному проекту, не имели в своем распоряжении ни крупицы основного материала. Они даже не знали его физических и химических свойств. Судили о них только по расположению элемента в периодической системе Менделеева. Как же в таком случае разрабатывать технологию его производства, из чего исходить, выдавая задания проектным организациям?

В том-то уникальность ситуации и состояла. Уже выбрана площадка под будущий атомный комбинат, уже приступили к делу проектировщики и начали съезжаться строители, буквально через год-полтора намечено передать физикам первые слитки плутония, причем плутония сверхчистого — содержание примесей в нем не должно превышать стотысячных долей процента (и это еще более осложняло задачу, потому что такой степени очистки металлов наша химическая промышленность не достигала), а ученые-химики об этом загадочном плутонии имеют лишь чисто теоретическое представление. Положение — серьезнее не придумать.

Чтобы получить плутоний, нужен уран. Чтобы получить уран, нужны рудники и обогатительные фабрики, нужны также заводы по производству металлического урана. Чтобы в уране наработать плутоний, нужен промышленный реактор. Чтобы построить промышленный реактор, нужно, помимо всего прочего, сотни тонн сверхчистого графита. Чтобы затем из облученного урана выделить плутоний, нужен радиохимический завод. И в завершение — нужен завод химико-металлургический, чтобы выдать физикам необходимые для изготовления атомного заряда слитки.

Ни урана, ни графита, ни реакторов, ничего другого из этого списка в стране не было. Не было даже эскизного проекта реактора. Почти все требовалось начинать с нуля. Как со всем этим управиться? Ведь следовало построить не два-три завода, не отдельный, пусть даже и очень крупный комбинат, а целые города, создать совершенно новые отрасли науки и производства. Думаю, нынешним топ-менеджерам такая задача вряд ли оказалась бы по плечу. А Курчатов, спецкомитет и ПГУ во главе с Берией и Ванниковым справились. В самом конце 1945 года на строительную площадку, где намечалось соорудить первый в стране атомный комбинат, еще только прибыл отряд строителей, а 19 июня 1948 года уже состоялся пуск атомного реактора. За пультом управления сидел сам Курчатов.

Поскольку отношение к Берии сегодня очень неоднозначное, хочу дать некоторые пояснения. Возможно, он являлся человеком порочным, возможно, на его совести действительно не одна загубленная жизнь, но в то же время все, кто с ним работал, отмечают: это был выдающийся организатор. Даже Петр Леонидович Капица, который через некоторое время вышел из состава спецкомитета исключительно из-за неприязни к Берии, из-за его, как Петр Леонидович выразился, «чрезмерной самоуверенности», отметил, что Берия «очень энергичен, прекрасно и быстро ориентируется, хорошо отличает второстепенное от главного, поэтому он времени зря не тратит, у него, безусловно, есть вкус к научным вопросам, он их хорошо схватывает, точно формулирует свои решения».

А вот что сказал академик Юлий Борисович Харитон: «Берия обладал огромной энергией и работоспособностью, умом, волей и целеустремленностью. Не стесняясь проявлять порою откровенное хамство, он умел в зависимости от обстоятельств быть вежливым, тактичным и даже обаятельным человеком. Проводимые им совещания были деловыми, всегда результативными и никогда не затягивались».

И еще один штрих. В 1953 году, когда Берию арестовали, Курчатов отказался давать против него показания. «Если бы не Берия — сказал он, — у нас атомной бомбы не было бы до сих пор».

НУЖЕН УРАН! МНОГО И НЕМЕДЛЕННО!

Масштаб и сложность работ, которые были развернуты спецкомитетом и ПГУ, даже в самой обширной газетной статье обозреть невозможно. Для создания атомной бомбы были привлечены абсолютно все отрасли народного хозяйства СССР.

– В лаборатории № 2 (Москва) под руководством Курчатова шла подготовка к строительству экспериментального реактора Ф-1 (и 25 декабря 1946 года реактор был запущен).

– В НИИ-9 под руководством Никитина, Ратнера и Никольского разрабатывались технологии выделения плутония из облученного в реакторе урана, а также технология получения металлического плутония.

– Наркомат цветной металлургии занимался поиском способов получения сверхчистого графита (и в октябре 1945 года графит нужной чистоты, которого только для экспериментального реактора требовалось несколько сотен тонн, был получен).

– В КБ-11 (под Арзамасом) под руководством академика Бочвара разрабатывалась конструкция атомной бомбы (и к лету 1949-го конструкторские разработки были завершены).

– На заводе №12 (Электросталь) велась подготовка к производству металлического урана (и он к моменту пуска реактора будет получен).

– В НИИхиммаш (Свердловск) под руководством профессора Доллежаля велось проектирование промышленного уранграфитового ректора (и проект к установленному сроку будет готов).

Кроме этого, в НИИ под Сухуми, где работали завезенные в СССР немецкие ученые (всего их было 200 человек, в том числе будущий нобелевский лауреат Густав Герц), занимались вопросами добычи и обогащения урановых руд, химии и металлургии урана и плутония; а на Южном Урале (под Челябинском) шло освоение площадки под первый атомный комбинат.

И т. д. и т. п., всего не перечислить. И за каждым из этих пунктов — колоссальный объем работы, насыщенная героическими и драматическими событиями эпопея.

На первом этапе самой острой проблемой было отсутствие урана. Только для загрузки экспериментального реактора его требовалось 50 тонн, для промышленного — 100 тонн, а у Курчатова в наличии был всего один килограмм. Нужен был уран! Много и немедленно! А в стране уранодобывающая промышленность практически отсутствовала. По сути, геологи могли назвать только два месторождения урана. Это Табошары (под Москвой). Но оно, во-первых, еще не было сдано в эксплуатацию, а во-вторых, покрывало потребности в уране только на треть. И Среднеазиатское (недалеко от Ленинабада). Там тоже были найдены урановые руды, но они залегали так высоко в горах, что туда никакая техника пройти не могла. Первые тонны руды грузили в мешки и спускали вниз на ишаках и лошадях. Как быть?

Владимир Новоселов, Виталий Толстиков: «Когда стало ясно, что дефицит урана отечественная промышленность покрыть не сможет, были предприняты шаги, чтобы найти уран за рубежом. В 1945 году специальная комиссия, в состав которой входили Завенягин, Кикоин и Харитон, обнаружила в Германии около 100 тонн урана. Часть этого пошла на экспериментальный реактор ф-1 в курчатовской лаборатории № 2. Но для промышленного реактора немецкого урана не хватало. Его основным поставщиком должен был стать среднеазиатский горно-обогатительный комбинат. Однако даже вывод комбината в 1947 году на добычу 200 тонн урановой руды в сутки задачу не решал. Для промышленного реактора этого все равно было мало. Острый дефицит урана ставил под грозу пуск двух заводов по обогащению урана в Свердловской области.

Тогда Советский Союз последовательно предпринимает следующие меры.

1. Заключает договоры о развитии урановых рудников и о поставке урана с Восточной Германией и Чехословакией, которая вела его добычу еще в XIX веке.

2. Создает Второе Главное управление во главе с Антроповым, которое направляет свои усилия исключительно на добычу урановых руд.

3. Издает приказ о поощрениях геологам за открытие промышленных месторождений урана. За месторождение с запасами в тысячу тонн и больше присваивалось звание Героя Социалистического Труда, присуждалась Сталинская премия первой степени, гарантировалась пожизненно двойная зарплата вне зависимости от места последующей работы и занимаемой должности, а также обеспечивались привилегии детям при поступлении в вузы.

И уранодобывающая промышленность стала набирать обороты».

А теперь давайте осмотрим, что стоит хотя бы за одним конкретным пунктом из перечисленных выше. Например, за этим: «На Южном Урале идет освоение площадки под будущий атомный комбинат».

«ВОЛОСЫ ПРИМЕРЗАЛИ К ПЛАТКАМ…»

Николай Медведев: «Осмотр окружающей местности показал полное отсутствие не только дорог, но и источников энергоснабжения. Для освещения общежитий использовались небольшой мощности передвижная дизельная электростанция да сооруженная на плотине между двумя озерами миниатюрная ГЭС. А где взять электричество, чтобы запустить станки для распиливания и обработки леса, который был главным строительным материалом? Наша малочисленная служба принимала все меры, чтобы использовать дизельную электростанцию с максимальной эффективностью, но станция была слишком мала. И вот, к нашей радости, стройке выделили английского производства передвижку мощностью 100 киловатт. Помнится, с какими великими предосторожностями перевозили мы ее с железнодорожной станции на промплощадку. Я всю дорогу шел впереди гусеничного трактора, буксировавшего драгоценный груз, и непрерывно замерял ломом глубину снега. Избави бог завезти станцию в какую-нибудь яму».

Владимир Верхолашин: «Поначалу нам выдавали по 700 граммов хлеба на день, но довольно скоро стали выдавать только по 500 граммов. Причина — плохие дороги, из-за них хлеб поступал с перебоями. Иной раз приходилось строить два отделения солдат и идти на выручку застрявшей машине. Почти на руках принесем коломбину, выгрузим хлеб и топором рубим его на порции. Потом у печек отогреваем и едим. Кормили ужасно плохо. Я и сейчас вижу весы, на которых проверяли старшинскую честность, и слышу выкрики: «Кому?» Жили буквально где попало: в машинах, землянках, юртах, палатках. Печки топились круглые сутки, но тепла все равно не хватало. Временами волосы примерзали к палаткам. Даже портянки не высыхали, стелили их под себя и сушили своими телами. Получить место в бараке считалось огромной удачей, а уж иметь свою комнату — это расценивалось как что-то совершенно невероятное. Но на тесноту не обращали внимания. После работы от темна до темна были рады хоть какому-то месту».

Григорий Туров. «Я приехал на площадку в январе 1947 года. К этому времени был выкопан котлован размером 80 на 80 и глубиной метров шесть. Поначалу говорили, что еще метра четыре — и хватит. Но потом поступила команда идти до отметки минус 20. Назначения этой ямы мы не знали. Наше дело было работать кирками, лопатами, кувалдами. Вручную рыхлили грунт, вручную грузили его на грабарки. Грабарки — это двухколесные конные опрокидывающиеся тележки. Для того времени очень даже не плохое, значительно ускорявшее вывозку грунта изобретение.

Около 3000 человек было занято на рытье котлована; работали в две смены, разом спускалось в него столько землекопов, сколько он в состоянии был вместить. Посмотреть сверху — настоящий муравейник. Грабарки, на заполнение каждой из которых уходило одна-две минуты, двигались непрерывной цепочкой, словно конвейер. Маршрут каждый день один и тот же: котлован — выход на бровку — отвал — снова котлован. Когда углубились на 18 метров, поступило распоряжение добавить еще 25. Итого 43 (!) метра. Это всех ошеломило. Как вынимать грунт с такой глубины? Действовавшая схема разработки была пригодна только до отметки минус 20. Надо было или расширять котлован и создавать выездные аппарели, что на длительное время остановило бы продвижение вглубь, или придумывать что-то другое.

Главный инженер стройки Сапрыкин каждый рабочий день начинал с посещения котлована. По всему было видно, что вариант с аппарелями его не устраивал. Не в его характере идти на такие решения. Не знаем, куда он обращался, кого и какими словами побудил к немедленной и самой активной деятельности, но всего за одну неделю на стройку были доставлены два экскаватора, завезены бурильные установки, спроектированы и изготовлены 10 скиповских подъемников (это ковши, поднимаемые лебедками по наклонным рельсам). Сделали взрыв на выброс, который разом взрыхлил грунт на 5 метров, и подъемники заработали, увозя один за другим полные ковши скального грунта. Тут нам, правда, для отвозки грунта прислали несколько ЗИСов, но основным транспортным средством по-прежнему оставались лошади. Их на стройке было порядка 3500. Работа экскаваторов, которые сначала разобрали, спустили вниз, а потом снова собрали, состояла в перемещении грунта к ковшам. Далее солдаты действовали или лопатами, или, когда попадались крупные камни, просто руками».

В ЧЕМ СЕКРЕТ?

После того как котлован был выкопан, предстояло выполнить другую, еще более сложную работу — воздвигнуть бетонное здание реактора, которое должно на 40 с лишним метров уходить вглубь и еще на 32 метра возвышаться над землей. А затем его следовало начинить сложнейшим оборудованием и тысячами датчиков для контрольно-измерительных приборов. Тем не менее для его строительства и ввода в эксплуатацию потребовалось всего полтора года.

«В чем секрет такого невиданного рывка?» — спрашивает в своих воспоминаниях Григорий Иванович Туров. «В привлечении большого числа рабочих? Да, это было. В безотказном выделении любых средств? И это тоже было». Страна по первому слову выделяла спецкомитету и ПГУ все, что было необходимо. Когда для проведения исследований в Арзамасе-16 потребовалось около 15 килограммов ртути, ее немедленно доставили на объект. Но это был весь запас ртути, имевшийся в стране, ее не осталось даже на медицинские градусники. То же самое с площадкой на Южном Урале под Кыштымом. С начала 1946 года эшелоны шли туда непрерывным потоком со всех концов СССР. Из Баку везли компрессоры и моторное масло, с Ишимбаевского месторождения в Башкирии — топливо, из Свердловска — лес и теодолиты для ведения геодезических работ, из Новосибирска — моторы, из Ташкента — электрический провод, из Куйбышева — запорную арматуру, задвижки и вентили, из Николаева — скреперы, из Харькова — станки, из Гусь-Хрустального — посуду. Всего за 1946 год пришло 364 000 тонн различных грузов.

«Еще надо сказать о ГУЛАГовских порядках» — подскажет тут читатель. И я отвечу: «Да, и это тоже было». Если работник опаздывал на 15 минут, его отдавали под суд. Приговор, как правило, был такой: в течение полугода высчитывать 25% зарплаты.

Владимир Новоселов, Виталий Толстиков: «Во время пусковых работ на реакторе на стройку приехал начальник ПГУ Ванников. На его совещаниях всегда сидели два полковника из госбезопасности, и бывало так, что они уводили одного из руководителей стройки с совещания в тюрьму, а затем отправляли в лагерь на много лет.

Ванников мог заставить человека ночевать в любую стужу в котловане, а потом сказать столь жестоко наказанному:

– Ты можешь пожаловаться на меня Берии или Сталину, а мне жаловаться некому, с меня Сталин спрашивает, как тебе и не снилось, так что не обижайся».

Впрочем, нарком умел нагнать страху и без посадок в котлован. «Так иногда шуганет, — рассказывали мне, — что инженеры в обморок падали. На носилках человека из цеха выносили, был такой случай после разговора с Ванниковым».

Заместитель наркома внутренних дел Василий Васильевич Чернышев тоже довольно часто присутствовал на производственных совещаниях. И однажды он спросил: «А что можно бы сделать для дополнительного стимулирования труда рабочих, в том числе заключенных?» Некоторое время все молчали. Потом один из присутствующих предложил: «Надо за выполнение дневных заданий давать по 100 грамм водки». Соседи на него зашикали — сочли такой ответ заместителю наркома неприличным. Но Чернышев воспринял предложение вполне нормально. «А что? — сказал он. — Это подойдет. Такое решение я сегодня же подпишу, если вы согласны». С тех пор выдача 50 граммов спирта была узаконена. Очень часто по вечерам можно было видеть прораба Ивана Клочко с бидончиком спирта, спешащего к своим арматурщикам. Инцидентов выдача спирта не вызывала, а в работе помогала. Тем более что учет в каждом подразделении был установлен очень строгий.

Григорий Туров: «Но, на мой взгляд, не это главное. Главное было в дисциплине и организованности. Воинские части, еще не успевшие сменить опаленного войной обмундирования, прибывая на площадку, продолжали жить ритмом и законами военного времени. Они совершенно спокойно относились к 10–12-часовому рабочему дню, к частым отменам выходных, к отсутствию не то что комфорта, а даже элементарных удобств. У них не вызывали недовольства тесные, душные землянки, в которых жили по 40–50 человек, и практически не державшие тепла палатки. После фронта, где для сна и четыре часа — благо, восемь часов отдыха казались роскошью.

Большую роль сыграли установленные для заключенных льготы за перевыполнение рабочих заданий. Они стали хорошим стимулом повышения производительности труда. Ну и конечно же, на всех тонизирующе действовал личный пример наших руководителей — начальника строительства Михаила Михайловича Царевского и главного инженера Василия Андреевича Сапрыкина. Они во всем начинали с себя».

Да, действительно, руководители атомного проекта были примером для своих подчиненных. Они, в отличие от нынешних топ-менеджеров, думали только о том, как наилучшим образом выполнить государственное задание, а не о том, как от потока государственных ассигнований отвести арыки в собственные карманы.