Первая секретная токсикологическая лаборатория, получившая название «Спецкабинет», была создана в советской России еще в 1921 году. Как утверждают, лаборатория находилась непосредственно в ведении обслуживающего работу председателя Совнаркома Владимира Ленина. По слухам, после обострения своей болезни лидер большевиков просил Сталина достать ему яд именно из запасов этого «кабинета». Просьба по понятным причинам осталась без ответа.

ПО ЗАВЕТАМ МЕНЖИНСКОГО

Лабораторию, которая числилась в составе Всесоюзного института биохимии, долгое время возглавлял профессор Иван Казаков, известный в столичных медицинских кругах своими рискованными экспериментами.

С Казаковым нередко общался председатель ОГПУ Менжинский, у которого, помимо основной работы, в жизни было два увлечения: изучение персидского языка (чтобы читать в подлиннике Омара Хайяма) и химические опыты.

У себя на даче Менжинский оборудовал вполне приличную лабораторию, где, вероятно, имелись и яды, полученные от профессора.

После инфаркта, перенесенного в 1929 году, Менжинский, формально оставаясь на своем высоком посту, значительную часть времени проводил на даче и практически не вникал в текущую работу ОГПУ, а делами ведомства «рулил» его первый заместитель Ягода.

10 мая 1934 года Менжинский умер на даче в Архангельском от «острого сердечного приступа».

Его преемником стал все тот же Ягода, а сама «контора» получила новое название — НКВД.

Показательно, что вскоре по указанию Ягоды была предпринята попытка создать на базе химического «наследства» Менжинского токсикологическую лабораторию в стенах Лубянки. Как полагают, толчком к ее организации стала неудачная акция по отравлению Троцкого в Париже при помощи приобретенного за границей яда.

Спецгруппу особого назначения, в которую входила и создаваемая токсикологическая лаборатория, возглавлял старший майор госбезопасности Яков Серебрянский.

Каким образом майору, находившемуся в постоянных командировках, удавалось руководить столь специфической структурой, в точности неизвестно. В 1935–1936 годах он находился с заданием в Китае и Японии, затем занимался закупкой и поставкой оружия в республиканскую Испанию, позднее готовил так и не состоявшуюся операцию по похищению в Париже Седова — сына Троцкого.

В Москву Серебрянский вернулся 10 ноября 1938 года и был арестован вместе с женой у трапа самолета на основании ордера, подписанного Берией. В тот же период лаборатория, так и не вставшая «на рельсы», была расформирована.

Отдуваться за всю эту «химию» пришлось Ягоде, арестованному гораздо раньше — 4 марта 1937 года. Его, в частности, обвиняли в том, что яды, изготовленные в лаборатории Серебрянского, якобы планировалось использовать для отравления руководителей партии и правительства. Эти обвинения Ягода категорически отрицал. Тем не менее его заставили «сознаться» в отравлении Менжинского, Куйбышева, Горького, а также в покушении на жизнь Ежова — нового наркома госбезопасности.

Ягода повинился, что когда на даче Менжинского меняли обои, то он, Ягода, приказал нанести на них медленно действующий яд. Заметим, что ряд исследователей и сегодня поддерживает эту версию.

На процессе главные показания против Ягоды дал старший майор госбезопасности Буланов, бывший первый помощник наркома, пользовавшийся его полным доверием.

Буланов, в частности, сообщил: «Когда Ягода был снят с должности наркома внутренних дел, он предпринял уже прямое отравление кабинета и той части комнат, где должен был работать Николай Иванович Ежов.

Он дал мне лично прямое распоряжение подготовить яд, а именно взять ртуть и растворить ее кислотой.

Это поручение Ягоды я выполнил, раствор сделал. Опрыскивание кабинета, в котором должен был сидеть Ежов, и прилегающих к нему комнат, дорожек, ковров и портьер было произведено Саволайненом (сотрудником НКВД) в присутствии меня и Ягоды.

Я приготовлял большие флаконы этого раствора и передавал их Саволайнену. Распрыскивал тот из пульверизатора. Помню, это был большой металлический баллон с большой грушей. Заграничный пульверизатор».

Удивительно, но в этой полностью сфабрикованной истории есть и доля правды.

В 1988 году Генеральная прокуратура СССР установила, что ртутное отравление действительно имело место, но было сфальсифицировано самим Ежовым и бывшим начальником контрразведывательного отдела НКВД Николаевым.

Николаев втер в обивку мягкой мебели кабинета Ежова ртуть, после чего сразу же сдал образцы ткани на анализ. В подъезд дома, где жил Саволайнен, была подброшена банка с ртутью, которую потом обнаружили и приобщили к делу в качестве вещественного доказательства.

Под каток «чистки» угодил и профессор Казаков, осужденный по одному процессу с Бухариным и Ягодой. Но дело профессора не пропало.

В Институте биохимии работала исследовательская группа под руководством Григория Моисеевича Майрановского. В кругах специалистов его имя пользовалось большим авторитетом.

Именно Майрановского пригласили возглавить токсикологическую лабораторию, которая после ареста Казакова перешла в ведение НКВД, в состав его 12-го отдела.

В этот же период в составе отдела действовала бактериологическая лаборатория доктора биологических наук Сергея Николаевича Муромцева, занимавшаяся разработкой токсинов и бактерий для оперативного вмешательства. Объекты 12-го отдела размещались на 2-й Мещанской улице в Москве и в подмосковном Кучине.

Токсикологическая лаборатория, при которой имелась спецкамера, заняла здание в Варсонофьевском переулке, рядом с Лубянкой. В документах она именовалась «Лабораторией-Х» и, замаскированная под обычную поликлинику, официально занималась исследованием воздействия на организм отравляющих веществ, поражающих дыхательные органы, а также поиском защиты от такого рода воздействия. Изучалось влияние смертоносных газов и ядов на злокачественные опухоли. Одновременно ставились опыты над осужденными к высшей мере наказания.

Непосредственную работу лаборатории курировал нарком госбезопасности или его первый заместитель. Доступом в «Лабораторию-Х» и спецкамеру обладал строго ограниченный круг лиц.

УЧЕНЫЕ-УБИЙЦЫ

С началом Великой Отечественной войны лабораторию Майрановского переподчинили 4-му управлению НКГБ, которое возглавлял Судоплатов.

Химики-токсикологи, нацеленные на решение первоочередных запросов военного времени, пытались произвести «сыворотку правды» — препарат, который гарантировал бы получение от пленных, а также других подследственных достоверных показаний. С этой целью проводились эксперименты с рицином, не давшие, однако, желаемого эффекта.

Правда, по ходу исследований возникали новые варианты.

Майрановский вспоминал позднее: «Во время моих опытов по применению ядов, которые я испытывал на осужденных к высшей мере наказания, я столкнулся с тем, что некоторые из ядов могут быть использованы для выявления так называемой откровенности у подследственных лиц. Этими веществами оказались хлораль-скополамин (КС) и фенаминбензедрин (кола-с)».

Эксперименты проводились с личной санкции наркома Меркулова либо в кабинете Райхмана, либо в следственной части по особо важным делам 2-го управления НКГБ.

Майрановский с коллегами трудились в этом направлении практически до конца войны, но конечный продукт оставлял желать лучшего.

Более впечатляющих успехов группа Майрановского добилась, создавая специальное оружие для наших диверсионных групп, партизанских отрядов и агентуры, действовавших в немецком тылу.

Речь идет об отравленных пулях, которые поражали противника насмерть, независимо от того, в какую часть тела попадали. Для этого готовились облегченные пули, пустоты в которых заполнялись ядом аконитином. Проводились эксперименты с самопишущими ручками, зонтами, трубчатыми зажигалками и т. д.

Нередко Майрановского привлекали к операциям по обезвреживанию агентов абвера.

Судоплатов в своих мемуарах вспоминает: «Разоружение террористов было крайне опасным делом. Это были парашютисты, пришедшие на явочную квартиру, не вызывавшую у них никаких подозрений. В то время как усыпленные Майрановским с помощью лекарств агенты абвера «отключались», он успевал заменить вшитые в воротник ампулы с ядом, чтобы потом, когда этих агентов арестуют, они не могли бы покончить жизнь самоубийством».

В 1943 году Майрановский получил звание полковника медицинской службы. Тогда же по представлению Меркулова ему присвоили степень доктора медицинских наук и звание профессора по совокупности работ без защиты диссертации. В своем ходатайстве Меркулов указал, что «за время работы в НКВД тов. Майрановский выполнил 10 секретных работ, имеющих важное оперативное значение». В конце войны полковник был награжден вместе с руководителями управления Судоплатовым и Эйтингоном.

В сентябре-октябре 1945 года Майрановского и его помощников Наумова и Смыкова командировали в поверженную Германию с заданием разыскать немецких специалистов и ознакомиться с уровнем, достигнутым нацистами в деле получения аналогичной «сыворотки правды».

Заручившись поддержкой военной контрразведки Смерш, Майрановский с коллегами просмотрели целые массивы документации гестапо, концлагерей и научных учреждений, опросили множество немецких химиков и бывших советских военнопленных.

По результатам поездки Майрановский сделал доклад, в котором констатировал, что результаты, достигнутые немецкими специалистами-токсикологами, «значительно ниже наших».

ЛИКВИДАЦИИ БЕЗ ШУМА И ПЫЛИ

В 1946–1947 годах профессор-отравитель принимал деятельное участие в ликвидации лиц, заподозренных в двойной игре либо занимавших националистические позиции. Каждая такая акция проводилась по решению высших инстанций.

Рассекречены документы, из которых следует, что Майрановский привлекался по меньшей мере к четырем «литерным» операциям, играя в них далеко не последнюю роль…

На одном из оборонных предприятий Ульяновска работал инженер Самет, польский еврей, интернированный еще в 1939 году. Он изучал трофейное немецкое оборудование для подлодок, которое позволяло существенно увеличить длительность пребывания субмарины в подводном положении. Предполагалось использовать тот же принцип для оснащения нашей глубинной техники.

Однако вскоре поступила информация, что Самет завязал контакт с англичанами, рассчитывая с их помощью перебраться в Палестину.

В Ульяновск выехал многоопытный разведчик Эйтингон, имея задание внедрить своего агента в окружение Самета, а также выявить все связи инженера с иностранцами. По его данным, все подозрения подтвердились. Решение о ликвидации отступника не заставило себя ждать.

В город на Волге отправился Майрановский со своим заветным чемоданчиком.

Эйтингон свел профессора с врачом заводской поликлиники, который являлся агентом госбезопасности. Врач вызвал Самета на профилактический осмотр, в ходе которого инженеру была сделана инъекция яда кураре.

…Американский гражданин Исаак Оггинс, негласный член компартии США, был старым агентом Коминтерна, выполнял задания ОГПУ — НКВД. Он шпионил на Дальнем Востоке, в Китае и в США.

Его жена Нора также работала на советскую внешнюю разведку, отвечая за обслуживание наших конспиративных квартир во Франции и США. Вдвоем они составляли крепкую семейную пару секретных агентов — идеальный образец, столь ценимый всеми разведками мира.

Еще до войны Оггинс прибыл в Советский Союз по поддельному чехословацкому паспорту.

В период «большой чистки» он был арестован по подозрению в двойной игре. Нора, оставшаяся в Америке, какое-то время считала, что муж выполняет особое задание НКВД, но постепенно по ряду примет начала догадываться, что он оказался в неволе. У Москвы сложилось впечатление, что Нора сотрудничает с ФБР и другими западными спецслужбами. Связь с ней была заморожена.

Между тем Нора обратилась к властям США с просьбой разыскать ее супруга и добиться его освобождения. Отношения между СССР и США отличались в период совместной борьбы с фашизмом определенной доверительностью, и сотруднику американского посольства в Москве разрешили встретиться с Оггинсом, который сидел в Бутырской тюрьме.

Кто знает, как сложилась бы судьба узника, если бы не послевоенный разлад в стане бывших союзников. В Кремле опасались, что в случае освобождения Оггинса заокеанские «охотники на ведьм» могут привлечь его к сотрудничеству с Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности и использовать в качестве свидетеля против компартии США. Абакумов предложил ликвидировать опасного «сидельца», Сталин и Молотов не возражали.

Акция протекала по уже накатанной схеме. В 1947 году во время медицинского обследования заключенного Майрановский ввел тому смертельную дозу яда. Судоплатов пишет в своих мемуарах, что ему и Эйтингону было поручено организовать похороны усопшего от «острой сердечной недостаточности» на еврейском кладбище в Пензе и оформить дату захоронения 1944 годом.

…В тот же период в Саратове отбывал ссылку руководитель украинских националистов Шумский. Вел он себя вызывающе: поддерживал контакты с эмигрантскими кругами на Западе, интриговал, рассчитывая войти в состав формируемого в эмиграции временного правительства Украины, ругал в своем окружении Сталина. В какой-то момент Шумский, явно переоценив свой политический вес, сделал «ход конем». Он обратился с письмом ультимативного характера к Сталину, угрожая покончить с собой, если ему не разрешат вернуться на Украину.

Эта ситуация весьма встревожила Никиту Хрущева, занимавшего тогда пост первого секретаря компартии Украины. Летом 1946 года Хрущев специально приехал в Москву, чтобы добиться согласия союзного ЦК на тайную ликвидацию Шумского.

В Кремле этой акции придавали первостепенное значение. В Саратов выехали замминистра МГБ Огольцов, которому подчинялась токсикологическая лаборатория, и Каганович, лично знавший Шумского. Особая спецгруппа получила задание обеспечить прикрытие операции, с тем чтобы никто из сторонников Шумского не догадался об истинной подоплеке дела. Накануне Шумского вызвали в больницу якобы для прохождения планового курса лечения. Препарат с ядом ввел профессор Майрановский. По официальной версии, Шумский умер от сердечной недостаточности.

…В 1947 году Хрущев и Савченко, министр госбезопасности Украины, направили за двумя подписями письма Сталину и Абакумову с просьбой дать санкцию на ликвидацию архиепископа украинской униатской церкви в Ужгороде Ромжи. По уверениям авторов письма, Ромжа поддерживал связи с тайными эмиссарами Ватикана, которые вели активную борьбу с советской властью и оказывали всяческое содействие бандеровцам. Кроме того, Ромжа якобы получал по своим каналам информацию о планировавшихся спецслужбами советской Украины мероприятиях по подавлению националистического подполья. Такого рода осведомленность позволяла ему предупреждать бандеровцев, и те благополучно избегали засад и ловушек.

Сталин согласился с предложением Хрущева, что пришла, мол, пора уничтожить «террористическое гнездо» Ватикана в Ужгороде. Ромже предполагалось устроить автомобильную аварию. Однако Савченко и его сотрудники поторопились. Ромжа отделался травмами и был доставлен в одну из городских больниц. В Ужгород для изучения обстановки выехал Судоплатов, который лично знал все руководство украинских националистов, поскольку еще в довоенное время был внедрен в штаб-квартиру ОУН.

Тем временем в Киев прибыл Майрановский. На вокзале, в своем вагоне-салоне, его вместе с Савченко принял Хрущев. Были согласованы все детали предстоявшей операции. Успокоенный Хрущев дал добро на ее проведение.

Майрановский отправился в Ужгород. На этот раз ему не пришлось лично возиться со шприцами. Ампулу с ядом кураре он передал медсестре — сотруднице больницы, где лежал Ромжа. Медсестра, являвшаяся по совместительству агентом госбезопасности, сделала укол, согласно полученным от Майрановского инструкциям…

ОН СЛИШКОМ МНОГО ЗНАЛ

Но тучи сгущались уже и над профессором-отравителем. Для его отстранения от дел был использован апробированный прием.

В 1949 году токсикологическую лабораторию разделили на две самостоятельные части: фармакологическую во главе с Наумовым и химическую, руководимую Григоровичем. Для самого Майрановского места в новом штатном расписании не нашлось. Искушенный специалист по ядам остался без работы.

В ходе затеянной реорганизации обнаружилась существенная недостача препаратов строгого учета, включая сильнодействующие яды. В декабре 1951 года Майрановский был арестован одновременно с группой чекистов-евреев. Произведенные обыски, как нетрудно догадаться, показали, что недостающие яды хранятся у них на квартирах.

Курировавший лабораторию генерал Железнов показал на допросе: «Только после ареста Свердлова, Эйтингона и самого Майрановского многие яды были обнаружены и в значительной части компенсировали ту недостачу, которая числилась за Майрановским. Кроме того, у названных мною лиц были найдены совершенно новые вещества и яды, которые не были внесены в документы лаборатории».

Следствие вел небезызвестный Рюмин, которому удалось выбить признание у Майрановского в том, что он являлся участником сионистского заговора, ставившего целью захват власти и уничтожение высших руководителей страны, включая Сталина. (В 1958 году профессор отказался от своих показаний.)

Майрановский был осужден незадолго до смерти Сталина — в феврале 1953 года. Приговор оказался неожиданно мягким: десять лет лишения свободы за незаконное хранение ядов и злоупотребление служебным положением.

По мнению ряда исследователей, у Сталина имелся план использовать в дальнейшем Майрановского как свидетеля против кого-то из ближнего окружения. Но дни вождя уже были сочтены.

Когда Берия вновь возглавил органы госбезопасности, Майрановский принялся забрасывать его письмами, уверяя в своей невиновности и напоминая о работе под его руководством. Скорее всего, Берия освободил бы токсиколога, если бы вскоре сам не пал жертвой заговора.

После расправы с Берией Майрановский оказался в роли его сообщника в мифических планах ликвидировать советское руководство с помощью ядов. В процессе следствия по делу Берии профессор показал на допросах, что для отравлений ему предоставили «около ста человек осужденных, из которых более половины умерло в результате проведенных исследований».

Майрановский раскрывал все новые подробности деятельности лаборатории: «При исследовании мы давали яды через пищу, различные напитки, вводили их при помощи уколов шприцем, тростью, ручкой и других колющих, специально оборудованных предметов. Также вводили яды через кожу, обрызгивая и поливая ее оксимом (смертельно для животных в минимальных дозах). Однако это вещество для людей оказалось не смертельным, оно вызывало лишь сильные ожоги и большую болезненность».

Срок Майрановский отбывал во Владимирской тюрьме, продолжая бомбардировать высшие инстанции петициями, суть которых сводилась к тому, что он всего лишь «выполнял приказы».

Тем не менее он провел в заключении полных десять лет и был освобожден в декабре 1961 года, притом что за него хлопотал президент Академии медицинских наук Блохин.

Едва оказавшись на свободе, Майрановский начал бороться за свою реабилитацию. Он подал соответствующее ходатайство в приемную Хрущева на Старой площади. В качестве аргумента профессор указал, в частности, эпизод своей встречи с Хрущевым в его салоне-вагоне на вокзале в Киеве в 1947 году.

Майрановский даже не догадывался, что Никиту Сергеевича, «борца» с культом личности, приводит в бешенство всякое упоминание о его собственной причастности к мрачным страницам недавнего прошлого. Наивный профессор и опомниться не успел, как вновь был арестован.

Его лишили профессорского звания, всех ученых степеней и наград, после чего выслали в Махачкалу, где он устроился на место заведующего химической лабораторией одного из НИИ.

Периодически он навещал академика Блохина в Москве, все еще надеясь вернуться к активной научной деятельности. Накануне очередной встречи в декабре 1964 года Майрановский неожиданно скончался. Диагноз был тем же самым, что и у большинства его «подопытных кроликов»: сердечная недостаточность.

Что касается секретной токсикологической лаборатории, то она возобновила свою работу в 1952 году. Но это отдельная история.