Всё ли спокойно в народе?
РОССIЯ
«Секретные материалы 20 века» №5(391), 2014
Всё ли спокойно в народе?
Яков Евглевский
журналист, историк
Санкт-Петербург
2073
Всё ли спокойно в народе?
Посланники от Ермака на красном крыльце перед Иваном Грозным. Картина С.Р. Ростворовского, 1884 год

Современная демократическая эпоха – не в пример вчерашней, коммунистической – предоставляет нам богатые возможности и для неторопливого раздумья, и для фундаментальных выводов. То, что казалось немыслимым в пору душной тоталитарной диктатуры, стало достижимым в период свободного общественного развития. Поэтому мы постараемся рассказать о путях-дорогах всех восемнадцати монархов из августейшей Фамилии Романовых – от Михаила I Феодоровича до Николая II Александровича.

ПАМЯТИ ПРОШЕДШИХ ВЕКОВ

Но сперва познакомим читателя с предысторией тронного взлета знаменитой династии, которая начала свое шествие как царская, а завершила его – как императорская. Династии, что законно звалась Романовской, но с одиннадцатого по счету венценосца – Петра III (внука государя-Преобразователя и племянника Елизаветы Петровны) – стала de facto Гольштейн-Готторпской (по линии зарубежного родителя Петра Феодоровича, герцога Карла Фридриха, женатого на старшей дочери Петра I цесаревне Анне).

Недаром, нет, недаром, в хмельные январские дни 1905 года – буквально накануне Кровавого воскресенья – психопатичный поп Георгий Гапон кричал оторопевшим сподвижникам: «Чем я, Гапон, хуже Николая Гатарпа (так! – Я.Е.), что сидит в Зимнем дворце? Да ничем! Кровь во мне мужицкая, простецкая! Отчего я не царь русский, не царь народный?» Тем не менее к своему 300-летнему юбилею в феврале 1913-го – последней круглой дате на пике реальной самодержавной власти – Дом Романовых подошел под исконным родовым именем. Подошел, ничего не меняя и ни от чего не отрекаясь. А вот удалился прочь спустя четыре года не так, как удалялись до него Рюриковичи и Годуновы, – покинул политическую сцену, закрыв само понятие «монархия» и отворив двери различным республиканским моделям: сначала – либеральной, потом – тоталитарной, а затем – авторитарно-демократической президентской…

ПОСОХОМ ГОНИТ ЖЕЛЕЗНЫМ…

Поздней осенью 1581 года в царской ставке в Александровской слободе (сейчас – город Александров Владимирской области), учрежденной там еще с темных опричных времен, разыгралась жуткая трагедия. Государь Иван IV Грозный, впав в гневное состояние и, как пишет дореволюционный историк Николай Костомаров, пребывая «в порыве запальчивости», убил своего старшего сына царевича Ивана Ивановича, который достиг уже 27-летнего возраста и считался фактическим соправителем могущественного отца.

Престолонаследник, наряду с монархом, присутствовал на заседаниях Боярской думы, приемах иноземных послов, придворных церемониях и церковных службах. Имена обоих Иоаннов, конкретизирует тогдашнюю обстановку правоконсервативный исследователь Дмитрий Иловайский, упоминались (не без старовизантийского влияния) во всех правительственных актах.

Современники говорят, что нрав молодого Ивана Ивановича очень напоминал характер зрелого Ивана Васильевича. Его отличали то же жестокосердие, та же тяга к пьяным оргиям, то же пристрастие к слабому полу. Правда, и похвальную наклонность к книжному чтению царевич перенял у своего многогрешного отца. Но это не спасало ни от собственной нравственной порчи, ни от приступов родительской ярости. Несмотря на сравнительно небольшие года, Иван Иванович был к моменту страшной смерти трижды женат. Две супруги – Евдокия Сабурова и Феодосия (Пелагея) Петрова-Солового – уже томились по монастырям: одна с именем инокини Александры, вторая – Прасковьи.

Третья, Елена Ивановна Шереметева – одна из блестящих московских красавиц, дочь полководца Ивана Васильевича по прозвищу Меньшой, доблестно погибшего при осаде Колывани (Ревеля) на гребне Ливонской войны, – стала царской снохой совсем недавно, около года назад, с 1580-го. Сей ласковой чаровнице написано было на роду сыграть самую печальную роль и в жизни престолонаследника Ивана Ивановича, тезки ее покойного тятеньки, и в участи 740-летнего Дома Рюриковичей, и в судьбах громадной Российской державы, впавшей на заре XVII века в затяжную и изнурительную Смуту, «просветом» коей и сверкнула новая, Романовская династия.

Предлог для лютой ссоры оказался, по нынешним представлениям, пустяковым. Римский иезуит Антоний Поссевин, нагрянувший с дипломатической миссией в Москву спустя три месяца по кончине несчастного царевича и заставший кремлевский Двор еще в трауре – в черных одеждах и с отпущенными волосами, – изложил романтичную версию, что стала классическим преданием и для европейцев, и для русских. Елена была беременной на последних неделях и поэтому-де позволяла себе некоторые бытовые вольности. Вместо положенных тогда, согласно приличиям, трех платьев, надеваемых одно поверх другого, она – словно подлая простолюдинка! – легла на скамью в своих покоях в легкой исподней рубашке. Заглянувший на огонек царь Иван нашел такую «позитуру» полным безобразием, хлестнул невестку по щеке и хорошенько отколотил монаршим жезлом по прочим частям тела. Это, увы, не прошло бесследно: в ближайшую ночь у царевны случился выкидыш, и престол в очередной раз остался без дальнеперспективного наследника.

Прибежавший на шум Иван Иванович заступился за суженую, крича отцу: «Ты отнял у меня двух жен, постриг их в кельи, а теперь хочешь извести и третью!» Не ожидавший отпора разгневанный деспот со всей силы ударил строптивое чадо по голове. Здесь свидетельства ощутимо разнятся: кто-то узрел стальной посох и кровь, потоком хлынувшую из пробитого виска, что запечатлено и на знаменитой картине Ильи Репина, а кто-то подметил только государев кулак, вызвавший у царевича острое нервное расстройство с летальным исходом. Как бы то ни было, тиран тут же ужаснулся содеянному, упал на колени и умолял сына о прощении. Из Москвы в Александровскую слободу срочно привезли заморских лекарей, явивших свое недюжинное искусство. Все тщетно! Через четыре дня, 19 ноября, молодой Иван умер, будучи погребен в кремлевском Архангельском соборе, а прекрасную (и равно злосчастную!) Елену немедленно постригли в Новодевичьей обители под именем черницы Леониды.

Но так ли обстояло на деле, как поведал нам католик-иезуит, посланец просвещенного римского папы Григория XIII, подарившего миру нареченный в его честь григорианский календарь, коим человечество пользуется и по сей день? Трудно сказать, ибо легенды иногда бывают крепче истины. Иные «осведомители» утверждают, что причиной непоправимой беды была не женщина, а политика. Царевич якобы горячо укорял отца за уступчивость на поле брани, за готовность подписать унизительный пакт с польским королем Стефаном Баторием и требовал энергичной помощи осажденному Пскову. За то и пострадал!

В этом же духе высказывается и немецкий хронист XVI века Рейнгольд Гейденштейн, добавляя, что на том этапе русский народ, недовольный тяготами бессмысленной Ливонской войны, волновался и роптал, безусловно предпочитая наследника царствующему венценосцу, отчего подозрительный Грозный негодовал на взрослого отпрыска сверх всякой меры.

И ЦАРЬ ИВАН УМРЕ…

Совершив недобрый «подвиг», Иван IV поступил сообразно своим давним житейским привычкам. Созвав знатнейших бояр, он заявил им, что его второй, младший, сын Феодор Иванович малоумен и не способен к самостоятельному правлению. А потому аристократам надлежит избрать другого – какого пожелают! – государя и увенчать его шапкой Мономаха. Он же, Иван Васильевич, слагает с себя царские регалии и удаляется в монастырь. Не веря ни одному звуку, бояре стали упрашивать Ивана IV не покидать трон, не «сиротить» Русь. И глумливый деспот, как бы вняв «плачу покорных рабов», согласился по-прежнему носить бармы и держать скипетр.

В тот грустный час Иван Васильевич был женат (с сентября 1580 года) седьмым браком – на дворянке Марии Нагой. Но поскольку, как справедливо указывает историк Евгений Пчелов, Русская Церковь воспрещает сочетаться более трех раз, то сластолюбивому повелителю приходилось жить со «сверхнормативными» избранницами, включая Марию Феодоровну, без священнического благословения. Ровно через 11 месяцев после похорон незадачливого царевича Ивана, 19 октября 1582-го, Мария родила еще одного потомка Ивана Грозного – младенца Дмитрия. Впрочем, деспот вскоре разочаровался в своей очередной пассии и организовал новое сватовство – на сей раз при дворе британской королевы Елизаветы Тюдор, прося руки ее близкой родственницы, графини Гонтингтонской Марии Гастингс. 30-летняя Мэри, вдохновляясь памятью принцессы Гиты Годвин, английской супруги древнерусского князя Владимира Мономаха и матери Юрия Долгорукого, строителя Москвы, сначала соблазнилась подобной честью, но потом, узнав кое-что об опричнине и остальных грешках августейшего жениха, отказалась от этакого марьяжа бесповоротно и наотрез.

Лондонский эмиссар Джером Боус уклончиво сообщил, что графиня слаба здоровьем («была недавно в оспе»), упорна в протестантской вере и не вельми хороша лицом, а потому определенно не понравится московскому царю, известному своей любовью к женским прелестям. Данный афронт не смутил бывалой натуры Ивана Васильевича: мечтая соединиться с европейской аристократкой, он постоянно разведывал, нет ли у королевы Елизаветы еще какой-нибудь благородной и незамужней девы?

В разгар всех этих стараний и страданий монарх ощутил приступы неведомого и тяжелого недуга. К концу 1583 года ему, 53-летнему мужчине, стало явно не по себе: разгул, пьянство, стрессы довели венценосца до чудовищной болезни – организм распадался чуть не на глазах, а от тела исходил отвратительный запах, пугавший и шокировавший вельмож и слуг. Мастерство эскулапов не давало никакого результата, и по монастырям и храмам была разослана грамота, которая призывала клир и паству молиться об отпущении царевых грехов и скорейшей поправке самодержца. Ну а, так сказать, параллельно во дворец приводили неких знахарей и знахарок, гадавших чуть не на «кофейной гуще» о житейских бурях и затишьях.

«Волхвов» доставляли откуда-то с севера, и царь охотно беседовал с ними, пытаясь выяснить «долготу» своего пути. Внезапно ведуны предсказали ему дату смерти – 18 марта 1584 года (или 7092-го от Сотворения мира), и тиран заметался в панике: он жарко молился, жертвовал обильные милостыни, посылал пропитание нищим и военнопленным, освобождал тюремных сидельцев. Но было поздно: к середине марта Ивана уже не слушались ноги, и холопы носили его в креслах – из палаты в палату, на улицу, в церковь, в трапезную. 15 марта, за трое суток до рокового числа, он посетил дворцовую сокровищницу, где с удовольствием перебирал драгоценные камни, раскрывая, по представлениям того сумбурного века, положительные или отрицательные качества каждого самоцвета. Царю чудилось, будто злобные враги околдовали его, и он искал любые способы спастись и исцелиться.

Утром 18 марта, проснувшись и позавтракав, Иван Васильевич приказал царедворцу Богдану Бельскому известить колдунов, предрекавших монаршую смерть, что государь закопает их заживо в яме или сожжет на костре за обманное пророчество. Но волхвы были на редкость спокойны: «Не прогневайся, боярин Богдан Яковлевич, – усмехнулись ясновидцы, – день только наступил, а закончится он солнечным закатом…» В третьем часу для властелина затопили баню. Иван мылся и парился под мелодичную игру песельников. Почувствовав себя лучше, надел свежее белье и накинул на плечи широкий халат. Его усадили на постель, поднесли шахматы. Он захотел собственноручно разместить фигуры, но почему-то – мистика или символ? – не мог поставить короля: тот упрямо падал с доски. Иван в недоумении приподнял брови и неожиданно рухнул на постель. Прислуга заголосила: кто-то, по свидетельству Николая Костомарова, побежал за водкой, кто-то – за «розовой водой» (ароматической жидкостью для обрызгивания), кто-то – за врачами, кто-то – за духовными лицами.

Поспешно явился митрополит Дионисий, который, зная о тайной предсмертной воле греховодного венценосца, тотчас постриг его в монахи – под именем инока Ионы. Зазвонили колокола. Толпа кинулась в Кремль, но боярин Борис Годунов приказал затворить ворота. На третий день тело Ивана Васильевича было погребено в Архангельском соборе – возле надгробия убитого им сына, царевича Ивана Ивановича.

КОГДА ПРЕСТОЛ ОН ГРОЗНОГО ПРИЯЛ…

Скоропостижный уход Ивана Грозного в лучший мир не повлек за собою стремительных перемен в политическом строе и управленческой системе Московской Руси. Эти неведомые еще последствия лежали пока за туманным горизонтом. На трон взошел младший отпрыск Иван Васильевича – Феодор Иоаннович (брат трагически погибшего царевича Ивана). Он происходил от первой супруги Ивана Грозного – Анастасии Романовны Захарьиной-Юрьевой, чья более поздняя родня уже носила знаковую фамилию Романовых. Новый помазанник Божий едва ли годился в вожди огромного самодержавного государства. Но рядом стояли две Думы – Боярская и особая правительственная, причем эту последнюю назначил незадолго до смерти сам Иван IV, сознававший административную бесталанность Феодора (слабого, по характеристике Дмитрия Иловайского, «духом и телом»).

В состав этого узкого, избранного Совета вошли только избранные персоны – сплошь князья и бояре: Иван Петрович Шуйский, прославленный во время умелой обороны Пскова; Иван Федорович Мстиславский, бывший по женской линии троюродным братом усопшего Ивана IV, а значит, и дальним дядюшкой самого царя Феодора; Никита Романович Захарьин-Юрьев, родной брат первой супруги покойного деспота – Анастасии и, стало быть, «прямой», по матери, дядя Феодора Иоанновича; Борис Федорович Годунов – царский шурин (брат Феодоровой благоверной – государыни Ирины), женатый сам на дочери погибшего в Ливонскую войну опричного головореза Малюты Скуратова-Бельского – Марии Григорьевне; Богдан Яковлевич Бельский – близкий к Грозному вельможа и некий «кровник» Малюты Скуратова. Сия великолепная пятерка и должна была наставлять уму-разуму малоспособного и нерешительного Феодора I.

Немаловажный штрих: Богдана Бельского произвели также в воспитатели («дядьки») маленького царевича Дмитрия Ивановича – последнего отпрыска Ивана Грозного (от седьмой жены – фактически наложницы Марии Нагой). Умирая, властелин даровал сыну привольный удел – волжский город Углич. Однако до воспитательных занятий дело не дошло: почти сразу же окружение Феодора Иоанновича (наипаче боярин Годунов) отправило малолетнего Дмитрия на берега Волги – сослало вместе с матерью, Марией Нагой, ее отцом, братьями и дядями. Боярская свита опасалась, что беспокойный клан Нагих начнет энергично вмешиваться в государственные вопросы. А «покровитель» царевича, Богдан Бельский (естественный союзник Годунова), остался, само собой, в Москве и не больно спешил в провинцию к своему подопечному…

Читателю не придется, очевидно, напрягать рассудок, чтобы догадаться: с первых же дней Феодорова воцарения при дворе развернулась ожесточенная схватка за власть и влияние. Ближайшей ее жертвой пал честолюбивый Богдан Бельский: не уповая свалить царского шурина Бориса Федоровича Годунова, опытные интриганы (Мстиславский, князья Шуйские, Никита Захарьин-Юрьев) обрушили удар на его политического сподвижника Богдана Яковлевича. Вслед за дикой клеветой, будто этот аристократ извел Ивана Грозного, а теперь-де злоумышляет на царя Феодора, что вызвало, кстати, уличные мятежи, высокого сановника отлучили от всех кремлевских «рычагов» и отправили воеводой в Нижний Новгород: с глаз долой – из сердца вон.

Ну, а 31 мая (10 июня) 1584-го, на праздник Вознесения Господня, в кремлевском Успенском соборе состоялся обряд монаршего венчания. На Феодора водрузили бармы и шапку Мономаха, а митрополит Дионисий произнес вдохновенную речь о соблюдении отеческой веры, о справедливом и милосердном царствовании. На торжестве бок о бок с повелителем стоял, держа скипетр, боярин Годунов. Для «черного народа» устроили сытные пиры, а также сократили налоги, освободили тюремных узников и часть пленных, попавших на Русь в неудачную Ливонскую войну. Боярам и дворянам раздали всевозможные награды. В Москву же съехались выборные люди из различных городов и весей – открывался энный «парламент», Земский собор (Совет всея земли), которому надлежало обсудить наболевшие вопросы внутренней и внешней жизни.

НО ЦАРЬ НА ВСЕ ГЛЯДЕЛ ОЧАМИ ГОДУНОВА…

Карьерные успехи Бориса Федоровича несколько ограничивались недостаточной знатностью. В правительственных кругах ему приходилось уступать более старшим и родовитым коллегам. Особым номенклатурным весом обладал тогда царский дядя Никита Романович Захарьин-Юрьев – аристократ, воевода, любимец безумного Ивана IV. Он занимал роскошные палаты на улице Варварке (где расположен сейчас Музей боярского быта XVI–XVII столетий). Но вскоре после царского престоловенчания маститый вельможа захворал, слег в параличе и в 1586 году скончался, покинув свою безутешную половину, княжну Евдокию Горбатую-Шуйскую. Перед смертью он, по стопам Грозного, принял монашеский постриг, нарекшись иноком Нифонтом. Естественные процессы облегчали лукавые замыслы Бориса Годунова. Никита Романович был, разумеется, ему не по зубам – помогла Старуха с косой. А вот прочих, не столь мощных конкурентов Борис Федорович устранял сам, выбирая для того подходящие, удобные минуты.

Усиливаясь, он тасовал знатных противников, как игральные карты в колоде. Ивана Мстиславского, обвиненного в заговоре, сослали в Кирилло-Белозерскую обитель. Дамоклов меч навис, кроме того, над Голицыными, Воротынскими и Головиными, хотя один из Головиных, Михаил, ловко ретировался к полякам. Очередной мишенью стал отныне Дом Шуйских – потомков жившего в XIII веке Суздальского князя Андрея Ярославича, младшего брата Александра Невского. Справиться с супостатами такого масштаба было нелегко. Но Шуйские чересчур поторопились, сами пойдя ва-банк.

Видя, что опора Годунова – это его сестра государыня Ирина, и спекулируя на затянувшейся бездетности царского брака, они подбили группу бояр и средственных торговцев всенародно бить челом венценосцу Феодору Иоанновичу о разводе с Ириной и сватовстве к новой, чадородной невесте. Позицию тихих инсургентов разделял и митрополит Дионисий. И никто не подумал (во всяком случае, не молвил вслух), что вина за отсутствие наследника лежит, не исключено, не на монархине, а на монархе. Само собой, компанию Шуйских удовлетворяла противоположная трактовка этого нерадостного явления. Годунов, со своей стороны, не ощущал нехватки филеров, докладывавших ему о каждом шепоте вверху и внизу.

Состоялась откровенная беседа с митрополитом, которому не чинясь посоветовали не участвовать в столь греховной затее, как расторжение законного, боговенчанного брака. Предстоятелю напомнили, что высокородные супруги живут одной семьей еще не столь долго, а посему не следует делать скоропалительных выводов. Ирина вполне способна в будущем произвести на свет ребенка, в том числе вожделенного мальчика. Плюс к тому, престол вовсе не лишен грядущего обеспечения: в Угличе подрастает брат Феодора, царевич Дмитрий Иванович (вот где пригодился малолетний волжский изгнанник!). Владыка спокойно воспринял эти доводы и отменил подачу скандального челобитья.

И Борис понял, что лучшая оборона связана с наступлением. Он – с места в карьер – перешел к атакам и натискам. Пособила нехитрая провокация. Подкупленный слуга Шуйских донес, будто его хозяева в сговоре со столичными купцами замыслили свергнуть государя. Борис Федорович блестяще отработал поставленную задачу: Кремль – на случай бунта! – окружили войсками, а на всех воротах удвоили стражу. Шуйских с приятелями арестовали и заточили в тюрьму. Их холопов, а также близкого к ним торговца («гостя») Федора Ногая и его товарищей подвергли жестоким пыткам. И хотя кнут и дыба ничего не доказали, власти взялись за «виновных» по-настоящему. Двоих Шуйских – героя войны Ивана Петровича и его родственника Андрея Ивановича – сослали куда Макар телят гоняет: первого – в Кинешму, а потом на Белоозеро, второго – в Каргополь. Обоих-де, гласят летописи, извели по приказу мстительного временщика. Их знатных подручников разбросали по перифериям – Астрахани, Нижнему Новгороду и иным «точкам». Купца Федора Ногая с шестерыми дружками обезглавили. Еще кое-кто из предпринимательских сфер «убыл» в дальние узилища.

ВСЕМУ ВНИМАЛ УШАМИ ГОДУНОВА…

Разделавшись со светскими оппонентами, Борис Федорович отдал дань духовным персонам. Внимание сосредоточилось на ненадежном митрополите Дионисии («мудром грамматике»). Попытки высокопреосвященного (вкупе с Крутицким архиепископом Варлаамом) печаловаться перед царем Феодором о суровых преследованиях ложно обвиненных людей стала последней каплей в чаше Борисова недовольства. Используя безмерное влияние на венценосца, боярин Годунов, которого английские дипломаты и коммерсанты называли на свой лад «лордом-протектором», изобразил сладкоречивых жалобщиков клеветниками, прикрывающими продажных переметчиков. Святых отцов низвели с церковных кафедр и «пристроили» за тридевять земель – в глухих монастырских скитах. Митрополитом же с декабря 1586-го стал преданный Борису иерарх – архиепископ Ростовский Иов.

В течение трех лет Борис Федорович избавился от всех недоброжелателей, а заодно обзавелся тешащими ум и сердце придворными титулами – государева конюшего, великого и ближнего боярина, наместника Казанского и Астраханского царств (захваченных еще при Иване IV) и наконец «правителя» державы Российской. Он владел несметными имуществами и колоссальной недвижимостью, получая солидные прибыли («кормления») с целых географических областей. Судачили, будто годовые доходы могучего вельможи достигали 94-х тысяч рублей – суммы по тем временам бюджетного уровня. Иностранцы полагали, что боярин Борис – пожелай он скооперироваться с его небедными родственниками и свойственниками – мог бы за пару-тройку недель выставить для ратных нужд около 100 тысяч бойцов. Правитель обрел и еще одно, невиданное дотоле преимущество: ему дозволялось принимать чужих послов, а равно (сказочное право!) самочинно переписываться с иноземными монархами. О такой привилегии даже не мечтали высшие сановники от Рюрика до Ивана Грозного.

На фоне блестящего, хотя и малообразованного Бориса Годунова сам августейший властелин Феодор Иоаннович смотрелся не лучшим образом. «Царь, – подытоживал на основании многих документов Николай Костомаров, – был человек небольшого роста, опухлый, с бледным лицом, болезненный; он ходил нетвердыми шагами и постоянно улыбался… Весть об этом дошла до соседей; в Польше надеялись, что при таком государе в Московском государстве начнется безурядица, откроются междоусобия, и оно придет в упадок. Ожидание это, вероятно, сбылось бы скоро – Годунов отвратил его или, по крайней мере, отсрочил». Знатоки повествуют, что самодержец отличался отменной набожностью, еженедельно гостил в монастырях, много и часто молился перед иконами. Между богослужениями царь общался с женой, принимал бояр, трапезничал, развлекался «спектаклями» шутов и карликов, смотрел на кулачные и медвежьи бои.

По праздникам поднимался на колокольню и упоенно звонил. Административных забот и судебных споров государь, отец народа, не переносил. Когда, сообщает Иловайский, при выходе его из дворца, какому-нибудь подданному удавалось дотянуться до священной особы венценосца и передать прошение, Феодор, «избывая мирской суеты и докуки», с улыбкой отсылал челобитчика к своему ближнему боярину Борису Годунову. Таков был царственный наследник Ивана Грозного!


1 марта 2014


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
8257991
Александр Егоров
929688
Татьяна Алексеева
763275
Татьяна Минасян
317639
Яна Титова
242539
Сергей Леонов
215369
Татьяна Алексеева
178387
Наталья Матвеева
174987
Валерий Колодяжный
169528
Светлана Белоусова
156979
Борис Ходоровский
154992
Павел Ганипровский
130451
Сергей Леонов
111883
Виктор Фишман
95531
Павел Виноградов
91978
Наталья Дементьева
91521
Редакция
84673
Борис Ходоровский
83116
Станислав Бернев
75659