«Ты мне станешь господин!..»
РОССIЯ
«Секретные материалы 20 века» №16(402), 2014
«Ты мне станешь господин!..»
Яков Евглевский
историк, журналист
Санкт-Петербург
5543
«Ты мне станешь господин!..»
Пётр I в Дептфорде в 1698 г. Даниел Маклиз

В августе 1698 года завершилось почти полуторагодичное путешествие Петра I в Европу – так называемое Великое посольство. Царь изучал жизнь Запада – и бытовую, и хозяйственную, и политическую, и научную. Поездку пришлось оборвать до срока: стен кайзеровской Вены, где пребывал тогда русский монарх, достигли тревожные вести из Москвы. В секретной бумаге сообщалось, что на литовской границе внезапно восстали стрелецкие полки, которые замыслили занять Москву и «переменить» не устраивающее их правление в Кремле. Петр вынужден был отбросить придворно-дипломатический этикет и устремиться домой. Правда, в дороге его встретила обнадеживающая информация о разгроме стрелецкого путча и водворении на Руси должного порядка. Получив сию депешу, царская свита даже заспорила, не повернуть ли обратно в Европу. Но Петр повелел ехать в Первопрестольную…

«БУДУ Я, КАК СТРЕЛЕЦКИЕ ЖЕНКИ, ПОД КРЕМЛЕВСКИМИ БАШНЯМИ ВЫТЬ…»

В шесть часов пополудни 25 августа (4 сентября) 1698 года Петр Алексеевич въехал в Москву. Там – под руководством жестокого до одури «князя-цесаря» Федора Ромодановского – произошли уже первые, весьма многочисленные расправы над оплошно взбунтовавшимися служилыми. Самодержец, впрочем, посчитал, что дело «загуманизировано»: расследование-де проведено поспешно и халатно, а преступники чуть не вышли сухими из воды. Начался новый, «старательный» сыск, по итогам которого были уничтожены до двух тысяч стрельцов. В течение всего октября восемь длиннейших процессий с обреченными бунтовщиками тянулись по столичным улицам и переулкам. Их везли на лютую казнь. «Кремлевские стены, – писал видный историк XIX века Михаил Семевский, – покрываются трупами, московские площади обливаются кровью стрельцов, восставших против «иноземческого» царя, против бояр да князей, против немцев и немецких нововведений. Почти все стрельцы героями умирали за старую Русь, погребаемую Петром…»

Правда, и сам монарх до боли переживал военное возмущение, как бы «закрывавшее» бунтарский XVII век, и суровые кары, обрушенные на его участников. Все прежние физические недуги, появившиеся в годину распрей с царевной Софьей, серьезно усугубились страшной осенью 1698-го. По словам того же Семевского, судорожное подергивание головы, шеи и мускулов лица усилились в Петре со времени стрелецких экзекуций. Именно в ту пору повелитель крепко привязался к своему молодому и верному «холопу» – Александру Меншикову, надежному Алексашке.

Утро стрелецкой казни – событие, в общем-то, «собирательно-символическое», вершившееся в разных углах Москвы, – имело и кое-какие деликатные, домашние последствия для гневного венценосца. Некоторые смутьяны признались под ромодановскими пытками, будто подбивала их на бунт сама царевна Софья, давно уже заточенная в московском Новодевичьем монастыре. Особых доказательств не было, но Петр сделал вид, что поверил сим наветам. 11 октября в Кремле созвали некое подобие Земского собора – последнего в русской истории. Выборные люди занялись не законосовещательными, а судебными вопросами. 41-летнюю Софью постригли в той же Новодевичьей обители, окрестив ее инокиней Сусанной. Тогда же, рассказывает историк Евгений Пчелов, в монастыре повесили 195 многогрешных стрельцов, причем трое из них красовались с челобитными в руках прямо у окон той кельи, где жила, а потом, летом 1704-го, через год после закладки Петербурга, умерла незадачливая соискательница монаршего престола. Пять месяцев провисели на веревках эти казненные инсургенты, и лишь тогда беспощадный повелитель дозволил похоронить их разложившиеся останки…

Тогда же решилась и участь жены будущего энергичного реформатора – Евдокии Феодоровны Лопухиной. «Она глупа!» – кричал молодой деспот своим вельможам, добавляя, что от такой царицы «пришло бы ему во стыд», а нужна женщина, выросшая не в русских понятиях. После четырехчасовой «беседы» с постылой супругой, категорически отказывавшейся погребать себя заживо и бросать на произвол судьбы любимого маленького сына Алешу, Петр насильно отправил ее в суздальский Покровский монастырь. Туда, где за 170 лет до нее принудительно «осела» благоверная великого князя Василия III бездетная Соломония Юрьевна Сабурова – в клобуке (надо же возникнуть такой «перекличке»!) черница София. И Василий Иванович женился вторично – на княжне Елене Васильевне Глинской, родившей мужу долгожданного отпрыска, царя Ивана Грозного. Да и без вины виноватую Евдокию нарекли инокиней Еленой. Царевича же Алексея, которому скоро исполнялось девять лет, отвезли в пригородное село Преображенское – на попечение его тетушки, младшей сестры Петра, царевны Натальи Алексеевны.

Но о какой избраннице мечтал своенравный властелин? Дотошный Михаил Семевский рисует ее романтичный облик. «Ему нужна была такая подруга, которая умела бы не плакаться, не жаловаться, а звонким смехом, нежной лаской, шутливым словом кстати отогнать от него черную думу, смягчить гнев, развеять досаду. Такая, которая бы не только не чуждалась его пирушек, но сама бы горячо любила их, плясала до упаду сил, ловко и бойко осушала бокалы. Статная, видная, ловкая, крепкая мышцами, высокогрудая, со страстными огненными глазами, находчивая, вечно веселая – словом, женщина как по характеру, так даже и в физическом отношении не сходная с царицей Евдокией.

…Его подруге надлежало уметь утешить его и пляской, и красивым иноземным нарядом, и любезной ему немецкой или голландской речью с каким-нибудь послом ли иноземным, купцом ли заморским, чужестранцем ли ремесленником. Понятно, что такая женщина не могла встретиться Петру в боярских семействах конца XVII столетия. В России он мог найти ее лишь в Немецкой слободе. Анна Монс, как ему показалось, соответствовала его идеалу – она-то и сделалась последним поводом к заточению царицы…»

«НАШЛИ ТЕБЯ В ПОРОХОВОМ ДЫМУ…»

Анна Монс, однако, не оправдала монарших упований. Вскоре выяснилось, что она не верна своему августейшему кавалеру. Рыжеволосая Брунхильда сближалась с Францем Лефортом, с саксонским графом Кенигсеком, с прусским посланником Георгом Иоганном фон Кейзерлингом. Да и мало ли с кем еще… Разъяренный Петр, доискавшись до истины, хотел даже вручить гулящую особу в твердые руки «Федьки Ромодановского» («пусть сварит стерву в кипятке!»). Да потом как-то поостыл: нехорошо убивать молодую красотку за банальный адюльтер – дело, по естеству своему, глубоко дамское. Не уронит ли такая расправа чести и достоинства богопомазанного монарха? Может! А пока нужно искать новую пассию…

Таковая нашлась сама. В августе 1700 года вспыхнула давно задуманная Петром брань со шведами за возвращение России стратегически ценного балтийского побережья. Закипела длившаяся двадцать один год тяжелая и кровопролитная Северная война. Петру донесли, что русские посланники в Константинополе (Стамбуле) заключили пакт с султаном Мустафой II, добившись выгодной уступки турками Азова. Мир на южном направлении был временно обеспечен, и это событие отметили грандиозным фейерверком.

Теперь следовало «поработать по целям» в северо-западных широтах. И 9 (19 августа) Россия объявила войну Шведскому королевству. Мотивировка сего далеко идущего шага была весьма оригинальной: в духе старомосковской дипломатической школы ничего не говорилось о праве России вернуть себе потерянные восемьдесят с лишним лет назад, в Смутное время, при царе Василии Шуйском, берега Балтийского моря. Основной причиной брани Кремль назвал «многие свейские неправды», а также обиды и оскорбления, нанесенные «самой особе царского величества», то есть Петру Алексеевичу, в Риге – в начале путешествия русского Великого посольства на Запад. Тогда в лифляндской столице шведские хозяева не позволили государевой свите осмотреть отменные крепостные твердыни. Но ведь у них – и монарх знал это! – имелось веское алиби: в составе посольской миссии ехал не венценосец, а некий урядник Петр Михайлов.

Однако таковы уж были старинные нормы: интересы страны отождествлялись с эмоциональными ощущениями и переживаниями самодержавного повелителя. Русские войска стремительно двинулись к Финскому заливу и осадили шведский форпост Нарву. Осада не удалась: плохо обученные и слабо экипированные солдаты Петра – около 40 тысяч человек – не устояли против внезапного удара Карла XII. 19 (29) ноября 1700-го произошла тяжелая битва: шведы захватили русский лагерь и всю артиллерию. Карл счел, что силы противника разгромлены, и не стал преследовать их в тыловых районах, дав тем самым русским оправиться от разгрома. Вообразив себя новым Александром Македонским, он перебросил свою армию на запад – против польского короля Августа II. Так была совершена непоправимая ошибка: русские провели «разбор полетов» и быстро восстановили ратную мощь, а Карл, по меткой фразе Петра, надолго «увяз в Польше».

С 1701 года царь перешел к энергичной наступательной тактике. Пользуясь пребыванием Карла XII в Речи Посполитой, фельдмаршал Борис Шереметев вторгся на территорию Прибалтики и полностью разорил сей край, превратив его в оголенную пустыню. Были взяты на щит старинные русские города Ям и Копорье. В августе 1702-го шереметевские орлы влетели в город Мариенбург (ныне латвийский Алуксне). По канонам тогдашнего военного права город был отдан «на поток и разграбление» ликующим победителям. Многие мещане попали в плен. Какому-то храброму солдату «досталась» молодая горожанка по имени Марта Крузе. Наигравшись с красавицей вдоволь, он подарил ее своему командиру, капитану Родиону Боуру – одному из будущих «птенцов гнезда Петрова», а тот (видимо, по карьеристским соображениям) привел белую рабыню в дом самого боярина Шереметева. Фельдмаршал, не страдавший гиперсексуальной активностью, пристроил Марту к кухонным и прачечным занятиям. Бойкая и сочная молодуха подавала к господскому столу и портомойничала у корыта. Там-то, будучи в деловых гостях у Бориса Петровича, и присмотрел ее сладострастным оком Александр Данилович Меншиков, с чьих губ тотчас потекли обильные голодные слюнки…

«ОНА БЫЛА – ЖИВОЙ КОСТЕР ИЗ СНЕГА И ВИНА…»

Читатель – даже из патриотичной и победоносно настроенной публики, – вероятно, простит нас за некоторое лирическое отступление от бранной сюжетной линии. Было бы, спору нет, неумно и невежливо умолчать о генеалогических корнях скромной, хотя и сексапильной прачки, ставшей родительницей русской монархини Елизаветы Петровны и прародительницей – увы, только с материнской стороны – всех остальных отечественных повелителей вплоть до горемычного императора Николая II. Исторические версии ее зигзагообразного «маршрута» расходятся, и оттого они особенно интересны и поучительны.

Одни исследователи полагают, что любвеобильная дама, учинившая подлинный матримониальный переворот на русском престоле, увидела свет под небом Швеции, в местечке Гермюнаведе, где отец ее, офицер Иоганн Рабе, якобы служил квартирмейстером в Эльфсборгском пехотном полку. По смерти бравого воина вдова его вместе с подраставшей дочкой перебралась-де к родным в Ригу, где вскоре умерла, пожелав на краю могилы, чтобы Марта – для пущей безопасности – ушла в детский приют. По другим – думается, более достоверным – сведениям, девочка издала первый крик в лифляндском Рингене весной 1684 года под крышей, мягко говоря, не самого богатого дома. Ее родителями были не то литовские, не то латышские землепашцы. Отца звали Самуилом Скавронским (что в переводе с польского звучит как Жаворонков), а мать – Доротеей Ган.

Когда Марте исполнилось 12 лет, она по каким-то причинам потеряла старших. Неприкаянную сиротку взял в услужение мариенбургский евангелический пастор Эрнст Глюк, доверивший ей то, что позднее доверил и фельдмаршал Шереметев, – стряпню и стирку. Летом горячего 1702-го 18-летняя девица Скавронская отдала руку и сердце королевскому драгуну Иоганну Крузе, умело – по штатному расписанию – трубившему общие полковые сборы. Семейная жизнь, впрочем, не заладилась. Мужественный супруг не то поспешил на фронт, сгинув бог весть где в боях с ненавистными московитами, не то погиб от русской сабли при бессмысленной обороне Мариенбурга. Словом, пропал! Ну а овдовевшая Марта стала, естественно, легкой добычей армии вторжения.

Женолюбивый Александр Данилович Меншиков, не пропускавший по молодости ни одной юбки, был чрезвычайно доволен своей ценной находкой. Аппетитная пленница, несмотря на относительно юный возраст, показала изрядную искушенность во всех деталях амурного мастерства. Как-то раз за столом у верного Алексашки чернобровую прислужницу приметил заглянувший на огонек Петр Алексеевич. Нельзя сказать, что Меншиков сильно огорчился, теряя недавно обретенное достояние. Он отлично сознавал, что сия уступка еще больше свяжет его с венценосцем и у него, хитроумного карьериста, появится возможность влиять на властелина через хорошо – до боли хорошо! – знакомую ему женщину. Влиять, если можно так выразиться, на интимном уровне. А это, как учит вековой политический опыт, дорогого стоит!

Примерно с 1703 года небесталанная в адюльтерном чудодействе волшебница прочно обосновалась в царской постели. Взлет от нищей Золушки до блестящей принцессы был мгновенным и искрометным. Фееричная фея подарила отцу Отечества двух сыновей (умерших в младенчестве), а затем и дочек. И отправилась по воле самодержца в легендарное село Преображенское, в услужение к царевне Наталье Алексеевне – любимой младшей сестре Преобразователя. Тут она вникала в тайны русского языка и постигала азы светского этикета. В 1704 году решено было крестить лютеранку Марту в православную веру.

Крестными родителями Петр назначил свою единокровную (по отцу, государю Алексею Михайловичу) сестру Екатерину Алексеевну и сына, несчастного царевича Алексея. Имя крестного отца и стало отчеством новой русской «аристократки» – ее нарекли Екатериной Алексеевной. Сам царь поначалу называл желанную подругу Екатериной Трубачевой – наверное, по служебной обязанности ее первого мужа, драгуна Иоганна Крузе. Позднее Катерину перевезли к Петру, на берега Невы. Прежнее шаткое положение бесправной пленницы, которую могли в одну прекрасную минуту прогнать прочь, заменив какой-либо иной броской кокоткой, понемногу укрепляется. Незримая амурная сила намертво привязывает ее к Петру, а Петра – к ней.

«ТВОЕ ЛИЦО МНЕ ТАК ЗНАКОМО…»

Чем покорила она, вырванная из народной гущи простолюдинка, суровое и зачастую безжалостное сердце царево? Редкостными бабьими чарами! С нею, толкует Михаил Семевский, являлось веселье: она «кстати и ловко» могла распотешить своего августейшего хозяина. Суть, скорее всего, не во внешности: черты лица ее – так на прижизненных портретах! – неправильны. Да, она не была красавицей, но в полных щеках, во вздернутом носе, в бархатных – то томных, то горящих огнем – глазах, в алых губах и круглом подбородке светится какая-то жгучая страсть. В ее роскошном бюсте «столько изящества форм, что не мудрено понять, как такой колосс, как Петр, всецело отдался этому сердешненькому другу».

И от сего «друга» не требовалось глубокого ума и особой образованности. Повелитель полюбил Катерину как простую, приходившую «по свистку» фаворитку, без кого скучно, но кого он не затруднился бы и отставить, как отставлял «многоизвестных и малоизвестных метресс». Однако со временем венценосец «приник» к ней как женщине, идеально освоившейся с его могучим нравом и ловко распознавшей его привычки и обычаи. Лишенная элементарного образования, абсолютно безграмотная, Катеринка довела до поразительного, филигранного совершенства исконное бабье ремесло «являть пред мужем горе к его горю, радость к его радости и вообще интерес к его нуждам и заботам».

По свидетельству царевича Алексея, кого зело волновавшаяся за судьбу своих дочерей, Ани и Лизы, Екатерина помогла свалить в могилу, Петр I нередко повторял, что «жена его, а моя мачеха – умна», и не без ощутимого удовольствия делился с нею различными политическими новостями, рассказами о значимых происшествиях и предположениями о грядущих событиях. Их переписка (вернее, цидульки Петра Алексеевича, ибо Катеринушка пером не владела, диктуя свои заветные мысли секретарю) подтверждает думы и выводы неудавшегося престолонаследника. Вообще тональность петровских посланий меняется год от года. Сначала конверты с приветствиями идут не только Екатерине, но заодно и ее русской «наставнице» Анисье Кирилловне Толстой. Безродную Катеринку окликают в них «маткой» или, на немецкий лад, «мутер» («Матка, здравствуй!»). Так, например, обращается к ней царь летом 1710 года с победным известием о взятии Выборга.

С конца 1711-го сия фамильярность исчезает. Звучат иные, окрашенные теплыми интимными тонами реплики и фразы: «Катеринушка, друг мой, здравствуй!» А на запечатанном сургучом пакете вместо прежней надписи «Катерине Алексеевне» стоит многообещающая строчка: «Государыне царице Екатерине Алексеевне». Лет же пять спустя эпистолярный «фасад» украшается торжественной – чуть не в стиле барокко – формулировкой: «Ея величеству пресветлейшей государыне царице Екатерине Алексеевне». Чем вызвана такая глубокая перемена? Да серьезными – и объективными, и субъективными – обстоятельствами.

27 июня (8 июля) 1709 года русская армия под водительством Петра I и его генералов наголову разгромила на юге, возле Полтавы, шведские войска, руководимые королем Карлом XII. Раненного еще до грозной стычки скандинавского вождя в полубеспамятном состоянии торопливо перевезли через Днепр, и он вкупе с изменником малоросским гетманом Иваном Мазепой укрылся в пределах Турции. Старик Мазепа не пережил разгрома и позора: уже в сентябре он угас в османских тогда Бендерах. Судьба Швеции, резюмирует профессор Сергей Платонов, была решена. До Полтавского сражения ей принадлежало главенство на Балтике и в Северной Европе. «Полтавская битва передала главенство Москве и Петру Великому – в этом и состоит ее значение в истории России и Европы». Шведская армия, удовлетворенно потирал руки Петр, в степях Украины «Фаэтонов конец восприяла».

Впрочем, любое громкое событие всегда полифонично, то есть многокрасочно и многозвучно. Победа не только укрепляет положение триумфатора, но иногда и кружит ему голову винными парами успеха. Петр I решил – на время! – перенести боевой натиск на Дунай, а оттуда, если позволит ситуация, на Балканы, чтобы освободить тамошних православных – греков, молдаван и славян – от османского ига. Экспедиция как будто облегчалась тем, что турки, наслушавшись речей жившего у них Карла XII, объявили России войну. Петр вознамерился упредить стамбульских владык и, получив весною 1711 года посулы молдавского и валашского «господарей» – Кантемира и Бранкована – о подвозе дорожного провианта, двинул 40-тысячную рать к берегам голубого Дуная…

«УЧИ МЕНЯ ДНЕВНОМУ БОЮ!»

Перед отъездом на фронт, в марте, царь тайно обвенчался в церкви с другом сердешненьким Катенькой. На закрытой церемонии, по слухам, присутствовал, кроме священника, генерал-лейтенант Роман Брюс. Петр отнесся к этому бракосочетанию весьма прагматично: «Еже я, – писал он князю Меншикову, – учинить принужден для безвестного сего пути (предстоящей брани с турками), дабы ежели сироты (дочери Аня и Лиза) останутся, лучше бы могли свое житие иметь». Благодарная Екатерина отправилась вслед за мужем в дальний и нелегкий поход, который маститые историки нарекли Прутским.

Рейд оказался трудным и драматичным. Союзник, польский король Август II, не прислал оговоренных подкреплений, а оба «господаря» не подготовили обещанных припасов. Русские солдаты мучились от жажды и продовольственных нехваток, а лошади падали от бескормицы, ибо налетевшие на знойную степь стаи саранчи уничтожали сочную траву. Ну а турки, давно помышлявшие об ударе по северному соседу, встретили Петра на изрядном расстоянии и не допустили до Дуная. Только отряд русской кавалерии под командованием генерал-лейтенанта Рене пробился к величавой водной глади, заняв город Браилов.

Главные же дивизии были перехвачены и окружены у реки Прут громадным вражеским войском султана Ахмеда III. У русских находилось под ружьем 38 тысяч человек, а численность османских «джигитов» оценивается в исторических источниках по-разному. Николай Молчанов полагает, что там было 135 тысяч штыков, Сергей Платонов называет цифру в 200 тысяч бранников, а авторы Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона убеждены, что Петра встретила боевая масса в 250 тысяч воинов. Трудно по прошествии добрых трехсот лет отделить зерна статистической истины от наносных плевел. Да и надо ли? Сам Петр Алексеевич в грустном письме учрежденному незадолго до того Нашему Сенату сообщал 10 (21) июля, что его армия окружена «в семь крат сильнейшею турецкою силою». Кажется, ясно…

Русские – всем ведомо! – не сдаются и оттого порешили геройски пасть на прорыве через плотное кольцо осады. И пали бы чуть не все до единого, если бы в дело не вмешалась женщина. Екатерина убедила отчаявшегося мужа направить компромиссную «грамоту» всемогущему султанскому визирю Бальтаджи Мехмед-паше и послать в турецкий лагерь двух искушенных дипломатов – Петра Шафирова и Михаила Шереметева (сына выдающегося фельдмаршала). Втайне от супруга рассудительная Золушка высыпала в карман Шафирова все свои роскошные украшения. Эти-то драгоценные камни и благородные металлы определяющим образом воздействовали на психику верноподданного османского вельможи. Свершилось по давнему речению Ходжи Насреддина: «Меж твоих слуг, о величайший, я не вижу не только тех, кто отмечен знаком мудрости, но и тех, кто осенен печатью честности». Памятен и ответ «тени Аллаха на земле»: «Воры, воры, все – воры!»

12 июля был подписан взаимоприемлемый трактат. Русские обязывались уступить Азов и разобрать крепости в Таганроге и Каменном затоне, а равно не вмешиваться впредь в польскую политическую жизнь и заключить мир с Карлом XII, не препятствуя его возвращению в Стокгольм. Шафиров и Шереметев должны были – на некий срок – отъехать в Стамбул в качестве гарантов-заложников. Днем 13 июля русские колонны с развернутыми знаменами под барабанный бой, увозя зачехленные пушки, покинули злополучное место на реке Прут.

Этот эпизод резко повысил интимно-державные шансы Екатерины Алексеевны, гордившейся новой фамилией – Романова. Петр наконец огласил свою женитьбу на лифляндской пленнице. 8 (19) февраля 1712 года стяжавший уже столичные лавры Петербург взирал на пышную царскую свадьбу. Официальное церковное венчание состоялось в крошечном храме Меншиковского дворца на Васильевском острове. Петр, разумеется, сознавал, что Екатерина по родословной «генетике» ему не пара, что он идет на сомнительный, никогда еще не встречавшийся в русской истории мезальянс – очевидный неравный брак. Поэтому свадебная процедура слегка «снизилась»: ее провели не по царскому, а по военно-морскому чину.

Жених оделся в парадную форму, которую часто носил контр-адмирал Петр Михайлов, а невеста нарядилась в длинное белоснежное платье, полы коего держали две маленькие девочки – отныне привенчанные дочери Преобразователя – четырехлетняя Анечка и трехлетняя Лизонька. Чести быть посаженными отцами удостоились вице-адмирал голландец Корнелий Крюйс и контр-адмирал грек Иван Боцис. «Матерями» стали вдовствующая государыня Прасковья Феодоровна (благоверная Ивана V, единокровного брата Петра) и жена Крюйса Екатерина (в девичестве Фохт). «Братьями» жениха оказались корабельные мастера Скляев и Головин. Среди приглашенных преобладали морские офицеры со своими «половинами».

Так малограмотная и безродная сельская простолюдинка – словно по взмаху волшебной палочки – превратилась в русскую самодержавную царицу, а ее ближнее и дальнее потомство обрело псевдозаконные права на «империум Всероссийский»…


15 июля 2014


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
8370545
Александр Егоров
940827
Татьяна Алексеева
775904
Татьяна Минасян
319186
Яна Титова
243109
Сергей Леонов
215717
Татьяна Алексеева
179142
Наталья Матвеева
176557
Валерий Колодяжный
171204
Светлана Белоусова
157271
Борис Ходоровский
155356
Павел Ганипровский
131006
Сергей Леонов
112002
Виктор Фишман
95617
Павел Виноградов
92450
Наталья Дементьева
91736
Редакция
85313
Борис Ходоровский
83213
Станислав Бернев
76847