С Екатериной Первой связаны многие наименования и топонимы нашей бывшей и нынешней страны: город Екатеринбург, царскосельский Екатерининский дворец, таллинский Екатериненталь, или Кадриорг… Странно, но таких названий осталось гораздо больше, нежели произведенных в честь ее последовательницы императрицы Екатерины Второй, прозванной Великой, но на долю которой выпало редкое невезение: города переименованы (Екатеринодар — Краснодар, Екатеринослав — Днепропетровск), Екатерининские улицы — тоже (ленинградская Пролеткульта, ныне Малая Садовая, в Севастополе — Ленина), а петербургский Екатерининский канал, некогда знаменитая Канава, тот именуется канал Грибоедова, отчего ради быстроты и удобства его иногда называют «Грибонал». Но сроками правления и, главное, вкладом в историю страны эти две самодержицы несопоставимы, и неслучайно Екатерине II были воздвигнуты и доныне стоят памятники, из которых более известен петербургский, а Екатерине I — нет ни одного.

Первая Екатерина прославилась другим. На протяжении последних тринадцати лет жизни Петра Великого она официально являлась его супругой, а до того сколько-то лет была таковой фактически. Первый император видел в ней не просто жену, но соратницу, единомышленницу и продолжательницу его дел, и за восемь месяцев до смерти, в мае 1724 года, Петр короновал супругу императрицей. И Екатерине Алексеевне, вопреки обстоятельствам последних Петровых недель, довелось стать таковой: в течение двух лет по смерти великого мужа Екатерина I пребывала на российском престоле.

В Петербурге имя первой императрицы хранит парк Екатерингоф.

тонкая пряжа

А собственно, что такое этот Екатерингоф? Кто в наше время о нем слышал и кому вдруг понадобилось бы данное слово произнести? О нем мог поведать лишь тот, кто что-то читал, чем-либо интересовался и в результате кое-что знал об истории этого места, о некогда стоявшем здесь дворце, о людях, живших или бывавших тут и с чьими именами связано его возникновение — как объекта физического, природного, так и его названия. Можно предположить, что таких людей было немного, заведомое меньшинство. А для здорового контингента это парк как парк, носящий то одно имя, то без лишнего ущерба — другое. Нам без разницы… Обзови как хочешь, только не Екатерингофом. Потому как вся эта германская архаика была не просто чуждой отечественному уху — чем-то враждебным веяло от нее. Не всякий с первой попытки такое выговорит. Но если по совести, то мало кто знал о существовании этого парка и под новыми именами: сначала Первого Мая, затем — 30-летия ВЛКСМ.

Хотя упадок Екатерингофа связан совсем не с переименованиями и, вопреки расхожему мнению, не с возникновением Путиловского завода, находящегося, кстати, довольно далеко отсюда, а с началом работы предприятий соседних, возникших здесь в период индустриального бума второй половины XIX столетия. Источники того времени свидетельствуют, что в Екатерингофе «окружающая атмосфера пропитана зловонием и удушливым запахом, распространяемым вблизи стоящим костеобжигательным заводом». Вот так: костеобжигательный завод! Впрочем, промышленные предприятия обосновались тут задолго до этого, едва не в петровские времена. Например, по распоряжению царя в находившейся рядом Калинкиной деревне заложили мануфактурный шпалерный двор, где под руководством выписанных парижских мастеров, помимо собственно шерстяных шпалер, изготовлялись шторы и разного сорта парча. А неподалеку государь учредил прядильный дом, впоследствии, при Елизавете Петровне, приобретший, помимо производственного, пенитенциарное, точнее, исправительно-воспитательное назначение, ибо сюда определялись женщины, склонные к разгульному поведению.

С высоты нынешних дней нелегко судить, в какой степени тогда, в середине восемнадцатого века, падшие создания нравственно излечивались посредством прядильных работ. Думается, ткацкое ремесло вряд ли продвигало их на путь морального исцеления. В общем, выправлялись тут жницы грешной нивы или нет, о том свидетельств не сохранилось. Зато надолго вперед заложили они некий духовный ориентир, поведенческий эталон — такой, что на исходе века двадцатого, этак под вечер следуя притемненными екатерингофскими аллеями, можно было внезапно наткнуться на одиночную особь или на целую стаю бродящих здесь нетрезвых вакханок из общаги расположенного вблизи текстильно-прядильного комбината (бывшая фабрика Кенига). Промышляли ли склонные к порочной жизни барышни разбоем? Судя по тем тонкопряхам, что встречались средь увядших екатерингофских красот, от них, томимых дефицитом мужского внимания, можно было ждать чего угодно. И счастливчиком должен был чувствовать себя одинокий путник, если такая встреча заканчивалась для него кокетливой просьбой закурить вроде «Офицерик, сигареткой девочку не побалуете?» или образно и грубо: «Мужчина, дай в зубы, чтоб дым пошел!» — и на этом все. Тогда благодари бога и бодро шуруй к метро «Нарвская», пока тебя тут походя не использовали или с досады не пырнули меж ребер.

Как и предприятий, вокруг Екатерингофа много разных общежитий. Взять ту же Перекопскую улицу, бывшую Сутугину, ведущую к парку от Нарвских ворот. С какой стати Сутугина стала Перекопской — сия тайна велика есть, только вечерами здесь попадалась молодежь как вроде бы студенческого вида, так и к учению равнодушная: разобраться сложно, поскольку изъяснялись они — и юноши, и некоторым образом девушки — с помощью одного и того же набора фраз. Скажем, встретились друзья — и веселый речитатив непечатных восклицаний оживил Перекопскую, доселе унылую. В беспечно гомонящих компаниях различались иностранные учащиеся: в их устах известные всем «слова», сдобренные импортным акцентом, звучали особенно оригинально. В общем, юность планеты! — даром что в ту пору казенное наименование Екатерингофа стало связанным именно с комсомолом.

В новые времена на летней эстраде парка имени 30-летия ВЛКСМ, бывало, устраивались разные общественные мероприятия. Проводился здесь однажды некий этнографический слет. На подмостках пели и танцевали, как вдруг между сценой и немногочисленной аудиторией выросли две мрачные пошатывающиеся фигуры случайно забредших в этот уголок парка аборигенов. Ахтунг, екатерингофская шпана! В недоумении постояли парни перед зрелищем, потом развернулись к публике, на весь парк тяжело выбранились и, удаляясь, цинично заржали. Наверное, из таких (а из кого ж еще?) рекрутируются кадры екатерингофских добровольцев-вандалов, но не исключено, что водятся здесь варвары, промышляющие в индивидуальном зачете. Независимо от организационных форм, их общая задача — осквернять все, что тут иногда обновляется, устанавливается или ремонтируется. Все подряд! Новый аттракцион для ребятишек? — изломать и перевернуть! Справочно-информационная табличка? — разбить и опрокинуть! Мемориальная доска? — изрисовать всякой пакостью… Примечательно, что «работа» этих гуннов неизменно точна, эффективна и выполняется в невиданно короткие сроки. Только что, казалось бы, стояло и блестело — и вот уже, исковерканное и расколоченное, валяется в грязи. Все логично. В то же время труд районных и городских служб, по должности обязанных о Екатерингофе печься, чаще остается на бумаге. Запланировали восстановить Мавританский и Львиный парковые павильоны, в одном месте вроде бы даже залили бетонное основание и на том историю с павильонами посчитали завершенной, а недоделанный фундамент попросту бросили. Что до восстановления ныне несуществующего екатерингофского дворца, то тут даже ямы под фундамент не копали и тем более не лили бетона. Так, ограничились досужими рассказами да вздорными посулами по телевидению. Да и то! Что там за телевидение? — каналы местные, питерские, крайне низкого разбора.

памятное место

Часто случается, что какой-то вроде бы заурядный на первый взгляд эпизод, особенно если он находится в череде подобных, поначалу мало обращает на себя внимания. И только со временем приходит понимание, что событие это носило не просто исторический характер, но оказало влияние на многое, случившееся впоследствии, нередко — более крупное и значимое.

Таким событием оказался бой в устье Невы 6 мая 1703 года. Шла Северная война, и боевые столкновения, случавшиеся в ее ходе, как и во всякой войне, представлялись делом обычным. Два шведских корабля — «Астрильд» и «Гедан» из эскадры вице-адмирала Нумерса вошли в невское устье, еще не зная, что шведская крепость Ниеншанц на днях взята русскими. Поэтому оба судна, спокойно став на якорь и не чуя беды, безмятежно покачивались на невской волне. Как вдруг к их бортам невесть откуда пригребли русские шлюпки, полные преображенских и семеновских солдат во главе с самим царем — бомбардирским «капитаном Петром Михайловым» и его ближайшим сподвижником Александром Меншиковым. Обомлевшие шведы увидели неприятеля слишком поздно, чтобы поднять паруса и уйти в море, а потому встретили приближающегося противника картечью. Завязался жестокий абордажный бой, в итоге которого русские взяли верх, из 77 матросов и офицеров обеих вражеских команд оставив живыми лишь девятнадцать. Плененные корабли вошли в состав вновь созданного Балтийского флота, государь и светлейший князь стали кавалерами ордена Андрея Первозванного, в память о победе была выбита медаль «Небываемое бывает», а для защиты речной дельты от шведов через несколько дней на невском островке Енисари, или Заячьем, была заложена Петропавловская крепость. Так что последствия того устьевого захвата оказались судьбоносными для всей страны: в его итоге была основана будущая столица империи — Санкт-Петербург! И в память этого же боя спустя восемь лет, весной 1711 года, вблизи места сражения царь Петр повелел выстроить одноэтажный деревянный дворец и, окружив голландским парком, подарил его своей еще невенчанной супруге. И саму эту местность он нарек в честь жены: Екатерингоф!

С первых дней существования Екатерингоф находился в центре монаршего внимания. В небольшом дворце живала Екатерина, но жаловал это место и сам государь, любивший в каминной зале принимать официальные рапорты и устраивать приемы. В этой комнате рядом с очагом был установлен большой корабельный компас, сопряженный с анемометром и флюгером, имевшимися на крыше. Хотя к чему, казалось бы, в стационарных условиях компас? Достаточно закрепить ориентированную по сторонам света картушку… Но, видимо, для царя было важно и на берегу создать любимую им корабельную обстановку. Стояли также во дворце (и сохранялись там вплоть до середины позапрошлого века) особо ценимые Петром большие часы работы английского мастера Торнтона, с боем и музыкой. А в центре обеденной залы возвышался банкетный стол, сработанный из лиственницы, присланной к высочайшему двору из Архангельска. Этот стол — свидетель многих частных бесед самодержца со своими сподвижниками Меншиковым, Шереметевым, Апраксиным. Имелась во дворце и опочивальня государя с простой сосновой кроватью, сколоченной им собственноручно. В комнате, ведущей в царскую спальню, стоял шкаф, где хранился синий с золотым шитьем кафтан, в который Петр неизменно облачался в канун сражений; находившаяся здесь одежда напоминала о боевой предыстории этого места.

Со временем екатерингофский дворец стал выполнять мемориальную функцию, здесь все призвано было говорить о Петре, беречь его память. В этих целях в царствование Елизаветы Петровны дворец нарастили вторым этажом, а к каминной комнате пристроили большой двухсветный зал. В новой рекреации обращали на себя внимание удивительной красоты фарфоровая люстра, фонари в стиле Людовика XV, а также большая в синих изразцах печь. И если на первом этаже все оставалось как в прежние времена — там сохранялся аскетический петровский стиль, то покои вновь возведенного второго убрали с царской пышностью в духе уже позднейших эпох. В частности, наверху разместилась небольшая библиотека, касающаяся деяний и жизни Петра Первого: сто томов в роскошных переплетах с тисненными золотом орлами и надписью «Екатерингофскаго дворца». В одном из соседних помещений были собраны памятные вещи, или когда-то принадлежавшие царю, или при различных обстоятельствах подаренные им кому-либо.

В данном отношении примечательна судьба карманных часов, в свое время жалованных государем купцу Сердюкову. Этот Сердюков при возведении Вышневолоцких шлюзов выступал подрядчиком. Имелись ли у него при этом завистники или другие недоброжелатели, подлинно неизвестно. Зато доносчики, как видно, нашлись легко, и по облыжному обвинению Сердюков был схвачен и, как водится, брошен в смертные Петропавловские казематы. И тут, словно нарочно, на канал прибыл царь, осмотрел строительство шлюзов и ходом работ остался в высшей степени недоволен. Однако истребованный к гневнейшему лику подрядчик явиться не смог по причине заточения. Петр рассвирепел и по возвращении в Петербург направился прямиком в пыточный застенок. По недосмотру заплечных мастеров Сердюков оказался еще жив. Спешно снятый с крюка, он грохнулся самодержцу в ноги и истово поклялся в своей невиновности. Поцеловав, государь освободил его и приказал не верящему в свое счастье купцу сей же час отправляться назад, на Вышневолоцкий канал. А в компенсацию перенесенных страданий самодержец наградил подрядчика часами, через много лет потомками Сердюкова переданными в Екатерингоф. В данном эпизоде любопытно еще и вот что. Если в петровские времена на строительство канала из острога выпускали, то двумястами годами позже, наоборот, на каналы отправляли отбывать наказание. Налицо несомненный прогресс и эволюция нравов.

Еще в самом начале XVIII столетия монарх распорядился направить с посольской миссией в Пекин лейб-гвардии семеновского капитана Льва Измайлова, снабдив его, помимо прочего, десятью тысячами рублей для покупки всяческих восточных редкостей. Измайлов справился не только с возложенными на него дипломатическими обязанностями, но привез из Поднебесной богатое собрание китайских раритетов, в екатерингофском дворце занявших две комнаты второго этажа. Там же, наверху, висела дюжина тканых картин на классические и библейские сюжеты. То были первые отечественные гобелены, вытканные в 1720–1750-х годах, когда в Петербурге действовала Мануфактур-коллегия…

Но, собственно, к чему все это? Ведь ничего из описанного выше не сохранилось, и, выходит, напрасно в течение нескольких десятилетий XIX века о екатерингофских реликвиях трепетно заботился дворцовый хранитель старик Шатров. К началу того столетия Екатерингоф из числа резиденций загородных был переведен в городскую черту и приписан ко вновь образованной 4-й Адмиралтейской части. Невзирая на отныне петербургский статус, гуляющим в екатерингофском парке по-прежнему, словно за городом, дозволялось курить табак. Вдуматься только — разрешалось курить! Воистину невиданный либерализм и социальное послабление. И какой, спрашивается, пример для российских законодателей начала столетия XXI, норовящих, напротив, все, что ни есть на свете живое, запретить! В короткие годы правления Павла Петровича Екатерингоф был вверен попечению петербургского генерал-губернатора, кем в тот период состоял граф Пален, глава заговора и одна из центральных фигур при цареубийстве.

народные гулянья

Невзирая на несуразные переименования, всякий новейший посетитель бывшего Екатерингофа чувствовал, неизвестными науке органами улавливал и догадывался, что тут что-то не то, что-то не так, и какие бы памятники героям Краснодона ни ставили посередь старинного парка, здесь словно в воздухе витало нечто петровское, хранящее историю давнюю, сопоставимую с судьбой самого города…

Давняя история рассказывает, однако, что высочайшая благосклонность не уберегла Екатерингоф от запустения, во многом определявшегося его удаленностью от центра столицы. Помимо прочего, тут играл роль фактор личных пристрастий монархов. К примеру, императрица Елизавета недолюбливала Екатерингоф ввиду того, что дорога туда лежала мимо Вознесенского и Екатерингофского кладбищ, а эта государыня всю жизнь боялась не только покойников, но вообще всего, что напоминало бы ей о людской бренности.

Новая жизнь Екатерингофа началась в бытность столичным генерал-губернатором графа Милорадовича. Участие в судьбе местности теперь принимали и владельцы ближайших заводов купцы Молво, Сутугин, Тараканов, чьи имена и поныне сохраняются в названиях местных объектов. Грамотным устройством дренажа они осушили заболоченные места, разметили прогулочные дорожки, а через Таракановку перекинули мостики. Кроме того, был прорыт Бумажный канал, превративший Екатерингоф в остров. В парке выросли живописные постройки, возведенные молодым тогда Монферраном, и, в частности, именно в те годы была сооружена так напоминающая миниатюрный Александровский столп Молвинская колонна, в течение многих лет своим безмолвно-загадочным видом (ни единой надписи или эмблемы) порождавшая разные толки и версии. Масштаб и качество проведенной тщанием Михаила Милорадовича реконструкции вдохновили известного по своему времени пиита Дмитрия Хвостова на сотворение высокоторжественной оды. И хотя имя графа Хвостова имело статус нарицательного, а его творчество являлось объектом насмешек молодых талантливых современников, называвших Хвостова «граф-графоман», его екатерингофская поэма вызвала неподдельный восторг генерала Милорадовича. Восхищенный губернатор приказал «на вечные времена» вывесить в екатерингофской ротонде портрет Хвостова с затейливой подписью «Э Катрингофа бард». Правда, «вечные времена» не настали ни для барда, ни для «Катрингофа», ни для самого Михаила Андреевича, во время декабрьского мятежа сраженного пулей инсургента… В 2015 году графу Милорадовичу установили в Петербурге памятник, однако василеостровский переулок, носящий имя застрелившего его Каховского, при этом сохранился. Воистину небываемое бывает! Хотя, кажется, между убийцей и его жертвой надо бы выбирать. Но, как видно, это касается не всех.

С первых лет в екатерингофском парке в память ратного подвига, предопределившего его основание, были учреждены народные гулянья, что ни год проводившиеся первого мая. Среди петербургского общества эти празднества пользовались такой популярностью, что нашли отражение в произведениях русской литературы, таких как гоголевская «Женитьба», «Обломов» Гончарова или «Идиот» Достоевского… Не были обижены местные красоты и социалистическим реализмом. В частности, здешняя водная артерия с очень идущим ей названием Таракановка, где средь плавающего мусора можно было иногда видеть, скажем, дохлую собаку, в одном из популярных отечественных фильмов «играла роль» не какой-нибудь там речки-ровнотечки, какова она, по сути, и есть, но — бери выше! — самой Темзы. Каков, однако, замах! Впрочем, подобная претензия имеет под собой весомые основания. Во всяком случае, точно известно, что первомайские гулянья на кисельных брегах Таракановки высочайше посещали Николай Первый и Александр Второй. В общем, начальное советское название Екатерингофа — парк 1 Мая, убивало сразу двух зайцев: с одной стороны, оно звучало вполне революционно (солидарность трудящихся и всякое такое), а с другой — хранило двухвековую традицию здешних вакаций.

Ввиду народной любви екатерингофские действа со временем стали проводить не только в начале мая, но повторять их в Троицу. В обоих случаях в парке разбивались нарядные палатки, организовывались веселые кавалькады, водились хороводы. Столы в шатрах уставлялись разнообразными яствами, пыхтели самовары, наружу доносились пение и смех. В середине XIX века в Екатерингофе стали популярны плясуны-песенники с соседней табачной фабрики Жукова, но нередко тут можно было видеть приглашенных цыган в причудливых одеяниях. А легендарный целовальник Гордей неизменно выходил победителем в традиционно проводившихся кулачных боях. Впрочем, хвастались кулаками здесь и вне всяких традиций, а просто так, по пьяной лавочке… Из названного видно, что первомайские гулянья оживляли эту местность и превращали чопорный Екатерингоф из царской резиденции в явление вполне демократическое. Так, с удовольствием навещали здешние мероприятия знатнейшие сановники в окружении многочисленной челяди и музыкантских оркестров, но не в диво были тут запросто спавшие на лавках и там-сям валяющиеся на свежей мураве ценители алкоголя. А распевающие навеселе гуляки в качестве аккомпанемента часто довольствовались звуком одинокого пастушьего рожка. Может, поэтому простые петербуржцы и любили екатерингофские променады, что всякий мог здесь найти отдохновение по своему вкусу и в соответствии с содержимым кармана. Со временем Екатерингоф стал излюбленным местом просто воскресных прогулок жителей Нарвской заставы, Коломны, Измайловского и Семеновского полков, предпочитавших добираться сюда водой, что само по себе доставляло радость.

Однако с 1870-х годов популярность Екатерингофа стала потихоньку сникать, и к революционным событиям начала ХХ века он подошел уже совершенно заброшенным: бывший государев парк зарос, пруды заилились и покрылись плотной ряской. Году в 1924-м в екатерингофском дворце случился сильный пожар, а то, что пощадил огонь, без особого сожаления разобрали на дрова. По счастью, часть дворцовых редкостей еще в 1850-е годы была перевезена отсюда в Императорский Эрмитаж.

Известно, что Петербург — город низменный, болотистый, стоящий в устье норовистой Невы, отчего при наводнениях первыми страдают василеостровские и другие городские набережные, а также приморские районы: Гавань, Чекуши, Автово, Тентелево, Емельяновка, Коломна, Острова… К числу таких мест относится и Екатерингоф. В наводнение, пусть даже небольшое, речки Екатерингофка и Таракановка вспучиваются, выходят из берегов и, оставляя сухими лишь горбики мостов, всю округу скрывают под водами — только величаво возвышаются древесные стволы да Молвинская колонна… Притопленной Лифляндской улицей через Екатерингоф гордо следует трамвай, скажем, первого маршрута, и вид у него при этом, как у идущего по морю линкора, с пенными бурунами и брызгами рассекающего невские волны. И пустота!.. Людей нет — ни в трамвае, ни, конечно, в залитом парке… Правда, их там и в сухое время не густо.