Тихие беседы покровителей сионистов. Часть 2
РОССIЯ
«Секретные материалы 20 века» №22(382), 2013
Тихие беседы покровителей сионистов. Часть 2
Яков Евглевский
журналист, историк
Санкт-Петербург
1782
Тихие беседы покровителей сионистов. Часть 2
Сергей Витте и Теодор Герцль

Идею создания еврейского государства в Палестине министру внутренних дел Российской империи Вячеславу Плеве высказал в 1903 году лидер мирового сионистского движения Теодор Герцль. И эта идея не вызвала никакого отторжения в царской административно-политической элите…


Часть 1   >

НЕТ, НЕТ – НАШ ПУТЬ ИНОЙ…

После обстоятельной беседы с министром внутренних дел Вячеславом Плеве – главным чиновником при императоре Николае II – у Герцля предстояла встреча с министром финансов Сергеем Витте, осуществившем за шесть с лишним лет до того довольно удачную денежную реформу, которая перевела страну на золотую валюту, принятую в тот момент большинством великих держав.

Сановник, естественно, страдал некоторой манией величия и переживал, что государь, несмотря на все, отдает политическое предпочтение убежденному консерватору Плеве. Тот факт, что зарубежный гость доктор Герцль направился к нему прямо от господина Плеве, принимавшего необычного посетителя в резиденции Комитета министров – Мариинском дворце, наложил заметный отпечаток на весьма продолжительный разговор. Рандеву состоялось в воскресенье, 9 августа 1903 года, в доме Сергея Юльевича на Каменноостровском проспекте.

Витте – серьезный высокорослый 60-летний мужчина – показался строгому ценителю некрасивым и неуклюжим, со странно впалым носом и кривыми ногами, портившими вельможную походку. Он, кроме того – в отличие от Плеве, – плохо владел французской речью, смешно мялся, а иногда даже постанывал в поисках подходящего термина. Но поскольку тон его был недостаточно любезным, Герцль, в течение долгого времени работавший в Париже корреспондентом венской газеты «Нойе фрайе прессе» и отменно изъяснявшийся на языке Мольера и Шатобриана, не помогал ему выстраивать отточенных фраз.

Запев беседы удивил некоторым своеобразием. Витте поинтересовался – и это вслед за прочтением рекомендательного письма! – кто, собственно, сидит в его кабинете, а когда получил ответ из первых уст, произнес знаменательную тираду:

– Только не говорите, что довели до меня точку зрения русского правительства. Нет, это лишь точка зрения отдельных членов правительства вроде вашего недавнего визави. Вы хотите увести евреев из России? Вы кто, израильтянин? С кем, пардон, я общаюсь?

– Я израильтянин (то есть сын народа Израилева, поскольку Израиль как государство еще не существовал. – Я.Е.) и глава мирового сионистского движения.

– Все, о чем мы толкуем, – нахмурился Витте, – не выйдет в свет? Останется между нами?

– Абсолютно! – заверил хозяина «гость из бездны». – Можете ни минуты не тревожиться об этом, господин министр!

Творец финансовой реформы тотчас почувствовал себя раскованно и, слегка успокоившись, приступил к изложению еврейского вопроса в Российской империи. На скверном французском он сообщил, что антисемитские предубеждения делятся на благородные и неблагородные. У государя Николая Александровича, например, они носят благородный, главным образом религиозный характер. В честности самодержца нельзя сомневаться ни в коем случае, ибо он возвышается над всеми прочими людьми – и простыми, и знатными.

Имеются, конечно, и предубеждения материального свойства, вызванные, в основном, деятельной конкуренцией со стороны евреев. Для одних людей, вздохнул министр, антисемитизм – дело политической моды. Изменится мода – изменится и их настрой. Для других – это результат коммерческих устремлений. К ним, прежде всего, относятся журналисты, включая самого ярого из этой среды – крещеного еврея Владимира Грингмута, редактирующего газету «Московские ведомости», которая досталась ему в наследство от Михаила Каткова. Он – настоящий мотор праворадикальной антисемитской пропаганды. Кроет на чем свет стоит. («И тебя самого в том числе, – подумалось Герцлю. – в газете постоянно бранят «сиятельного авантюриста» Сергея Витте».)

Министр, однако, не обратил внимания на раздумья собеседника. 

– Евреи, – взмахнул он рукой, – сами дают порою повод для враждебности. Им присуща некоторая надменность. Но большинство из них – бедняки, которые вынужденно занимаются таким непохвальным ремеслом, как ростовщичество. Друзьям евреев трудно защищать их. Трудно, – обронил оратор, не рискуя быть обвиненным в подкупе. Далее прозвучал пассаж, уже «шелестевший» под сводами Мариинского дворца, на аудиенции у Вячеслава Плеве. 

– В последнее время, – в голосе господина Витте мелькнули жалобные нотки, – добавился явно отрицательный фактор – активное участие евреев в подрывных движениях. Парадокс: на 136 миллионов российского населения у нас всего лишь 7 миллионов евреев, а в ниспровергательских партиях они составляют до 50 процентов «живой силы».

– Чем вы объясните это, Ваше превосходительство? – полюбопытствовал отец международного сионизма.

– Политикой правительства, – раздраженно отрубил министр. – Оно чересчур притесняет иудейские общины. Я как-то в шутку сказал покойному монарху Александру III, царю-Миротворцу, батюшке теперешнего государя: «Ваше Величество, если можно загнать шесть-семь миллионов евреев в Черное море, то загоните. Но если это невозможно, давайте облегчим их участь». Такое кредо я исповедую и по сей день. Притеснения нужно смягчать. Однако как? Где конкретный выход? Я, признаться, недоумеваю…

ЗА БЫСТРОТУ СТРЕМИТЕЛЬНЫХ СОБЫТИЙ…

Герцль каким-то шестым чувством ощутил, что разговор поворачивает уже к спасительной «прибрежной зоне» и где-то неподалеку лежит морская лагуна, удобная для причаливания и высадки. Вновь возник тезис о создании независимого государства в пределах Палестины. Но либерал Витте – в пику ретрограду Плеве – не высказывал по сему поводу особо оптимистических эмоций. Его волновала судьба христианских святынь:

– На каком расстоянии от святых мест предполагаете вы закладывать свои поселенческие колонии? Имейте в виду: чрезмерная близость иудеев к святым местам вызвала бы беспокойство христианских паломников…

– Хорошо, а как оценить сегодняшнее положение, когда Гроб Господень в Иерусалиме охраняют турецкие солдаты?

– Это, знаете ли, не столь нетерпимо, как если бы охраняли еврейские ратники. Хочешь не хочешь, а мусульмане не распинали Иисуса Христа на Голгофе. Окажись вблизи святых мест сотни тысяч еврейских иммигрантов с их предприятиями, отелями и магазинами, христиане могли бы обидеться и оскорбиться.

Герцль усмехнулся: вот знакомый до боли мотив, рожденный в кругах богатых еврейских банкиров – королей и принцев европейской биржи. Они страшатся массового отлива единоверцев в землю, по речению Библии, текущую молоком и медом, ибо не горят рвением остаться в диаспоре генералами без армии и постепенно потерять свой политический вес. Не потому ли и барон Ротшильд запамятовал набросать Витте хотя бы короткое рекомендательное письмо?

Но, наверное, не имело бы смысла ехать за сотни километров в Петербург, к русским министрам, не держа за пазухой готовых, хорошо продуманных ответов на неизбежные скептические вопросы.

– Не извольте нервничать, Ваше превосходительство. Мы намерены размещать поселенцев на севере, подальше от Иерусалима.

Реакция гостя, вероятно, понравилась министру, привыкшему, по роду деятельности, оперативно сводить дебеты с кредитами и любившему скрупулезную математическую точность.

– Помнится, – потер он ладонью свой роденовский лоб, – лет двадцать назад, где-то в начале 1880-х, я столкнулся на целебных источниках в Мариенбаде с Вашим земляком, венгерским парламентарием – Вы ведь тоже, господин Герцль, уроженец Будапешта! Тот депутат был евреем по национальности. Забыл, правда, его фамилию.

– Не Варман ли?

– Да-да, Варман, – улыбнулся Витте. – Уже тогда по Европе носились какие-то смутные «эхи» о грядущем образовании еврейского государства на Ближнем Востоке. И герр Варман поведал мне, что если это произойдет на его веку, то он не откажется стать австро-венгерским послом в Иерусалиме.

– Думаю, что в Ваши слова вкралась мелкая погрешность. Я немного помню ту подзабытую историю. Мориц Варман, наоборот, мечтал служить еврейским дипломатическим резидентом в Вене или Будапеште.

– Ну, не исключаю, – уступил сиятельный собеседник. – Столько воды утекло! Давайте резюмируем все доводы, ибо беседа, не обижайтесь, длится около часа с четвертью. Что Вам угодно от русского правительства?

– Уповаю на скромную поддержку. Жду ходатайства перед султаном Абдул-Хамидом о еврейской территориально-автономной хартии («чартере») для Палестины. Надеюсь на ускорение интенсивного отъезда евреев из России с помощью еврейских же денег. Рассчитываю на более благоприятную обстановку для работы в пределах империи легальных сионистских звеньев.

Сергей Витте одобрительно причмокнул губами.

– Да, неплохо, – процедил он, – коли это удастся осуществить на практике.

И в виде политического аванса обещал отменить запрет на распространение акций еврейского Колониального банка при том условии, что в России распахнет двери его филиал: надо же обеспечить царским властям полное право надзирать за банковской деятельностью и банковскими сотрудниками.

По окончании рандеву хозяин проводил гостя до лестницы и, преисполнившись, вероятно, радужных надежд на скорый исход евреев в Палестину, пару раз сердечно пожал ему руку. («Это, видимо, считается у сего грубияна чем-то экстраординарным: перед ним трепещут даже вельможи».)

Теперь высвечивалась очередная встреча с министром внутренних дел Вячеславом Плеве. И ее «канун» состоялся… прямо на улице. Хотя «перекличка», разумеется, была донельзя искрометной. «Только что столкнулся на Невском с господином Плеве, – записал Герцль в дневнике вечером 11 августа. – Я сочетал свое безмолвное приветствие с безмолвным же напоминанием. Несколько сыщиков, неотлучно следовавших за ним по пятам, оглядели меня с любовной проницательностью…».

КАК СТУПЕНИ, ПО КОТОРЫМ ВОСХОДИЛ Я К СВЕТЛОЙ ЦЕЛИ…

В тот же день «деловой турист» вновь посетил свою добрую патронессу пани Корвин-Петровскую. В присутствии Герцля она написала Плеве пространное послание на восьми страницах, включив туда – по просьбе сидевшего рядом гостя – строки о том, что после недавнего убийства исламскими фанатиками русского консула в Битоле Ростковского Турция беспрекословно примет любую ноту России, в том числе и пожелание Зимнего дворца о широкой еврейско-палестинской автономии под эгидой османского султана. Мысль эта имела под собой прочную ситуативную основу: вслед за кровавыми покушениями на Александра Ростковского и чуть раньше – на Григория Щербину в городе Митровице к турецким берегам в августе 1903-го (синхронно с переговорами Герцля в Петербурге) двинулась русская боевая эскадра. Сей твердый жест побудил официальный Стамбул (Константинополь) приступить к немедленным поискам и задержанию виновных.

Старания настойчивой польки возымели положительный результат. На другое утро, 12-го, пришел длинный ответ господина Плеве, вполне удовлетворивший оптимистические ожидания его терпеливого адресата. А спустя сутки, в четыре часа пополудни, Герцль опять переступил порог величавого Мариинского дворца. На сей раз он ждал аудиенции какие-то минуты, причем не в передней, как 8 августа, а в зале Комитета министров, откуда его провели в апартаменты Вячеслава Константиновича. Встреча, как вспоминал Герцль, была отмечена проявлениями «дружественной любезности».

Не теряя драгоценного времени на излишние приветствия, министр объяснил причину некоторой задержки второго рандеву.

– Я не мог, – сказал он, – прислать Вам письмо с какими-либо объективными обещаниями, не доложив о существе вопроса государю-императору. А как иначе? Ведь Его Величество – глава страны, глава правительства, самодержец всея Руси. И всякие обязывающие посулы не должны быть тирадами какого-либо временного лица, назначаемого чиновника – министра, которого в любой момент могут сместить с должности.

– Я молю Всевышнего, – вдохновенно воскликнул Герцль, – дабы этого не произошло!

Но Плеве исходил из житейской аксиомы о том, что человек предполагает, а Бог располагает. И располагает Сам, без людского участия. Посему – и здесь министр доверительно раскрыл одну из сокровенных административных тайн, – сообщив («но это между нами»), что намедни при докладе о делах прочитал Николаю II письмо, благодаря коему вновь беседует сегодня с господином Герцлем. Монарх выслушал данное произведение эпистолярного жанра и согласился на его отсылку чужеземному визитеру. Венценосец коснулся также нападок зарубежных газет на царскую власть из-за антиеврейских эксцессов на южных окраинах. И заявил, что клеветнические домыслы, будто русское правительство причастно к погромным вспышкам на юге или воспринимает их с пассивной терпимостью, ранят его человеколюбивое сердце. Повелитель – как богопомазанный глава огромной державы – относится ко всем своим подданным с одинаковой и неизменной добротой. Сия врожденная доброта усугубляет боль, причиняемую ему досужими сплетнями о каких-то якобы негуманных поступках.

Плеве посмотрел на впечатление, произведенное царской цитатой, и продолжил речь как бы от себя самого:

– Зарубежным правительствам и общественному мнению легко принять великодушный вид и поносить Зимний дворец за плохое обращение с евреями. Однако, заведи речь о переезде в их страны двух-трех миллионов еврейских бедняков, как они, поверьте, запоют по-иному. А пока там искусно играют в рыцарство. Да, нельзя отрицать, что жизнь евреев в Российской империи не самая счастливая и безоблачная. Вероятно, – добавил министр, – родись ваш покорный слуга евреем, то и он был бы твердым врагом правительства. Но реального выхода, кроме политики ограничений и постепенного просвещения, пока нет. – Вот почему, – голос царедворца возвысился до патетики, – Россия приветствует образование независимого Еврейского государства, которое могло бы «втянуть» несколько миллионов евреев из перенаселенной черты оседлости. Тем не менее, – вельможа заговорщицки поднял палец, – мы, вопреки либеральным басням, вовсе не собираемся терять весь иудейский контингент. Крупные денежные состояния и сильные, светлые умы нам хотелось бы сохранить у себя, для государственного блага. Когда свет озаряют большие таланты, русская власть не смотрит ни на вероисповедание, ни на национальность. Перед такими людьми у нас открыта зеленая улица. Зато от слабой, серенькой интеллигенции и незначительных, мелких капиталов мы избавились бы с превеликим удовольствием. Полезно оставлять тех, кто может и способен ассимилироваться в чужеродной среде. Впрочем, к еврейству как таковому империя не питает враждебно-расовых чувств.

– Спасибо за откровенность, – кивнул собеседник. – Но меня все же заботит судьба евреев, еще проживающих в России. Некоторое смягчение их быта упростит и мой мирный труд. Почему бы начальству не распространить право оседлости на Курляндию и Ригу с окрестностями? Почему не разрешить евреям, находящимся в черте оседлости, покупать и обрабатывать земельные участки площадью до 10 гектаров?

Министр, поразмыслив, поддержал некоторые задумки энергичного визави:

– Проблема Курляндии и Риги, поделился он своими соображениями, вполне решаема, и мы уже «прокручивали» ее в неспешных дискуссиях. Власть не возражает против притока евреев в районы, где они не превосходят местных обывателей в экономическом смысле. Прибалтийские провинции с их немецкими и латышскими автохтонами могли бы превратиться в удобное пристанище для хозяйственно активных евреев.

О ПРИВЕТ ТЕБЕ, СИНЯЯ ДАЛЬ!

– Именно так, – акцентировал Плеве, русская элита смотрит на развитие Остзейского края. Иначе обстоит дело с приобретением собственной земли. Где-то в прошлом году, – поделился министр, – когда на мои плечи пало руководство правительственными структурами, я тоже вынашивал подобные замыслы. Стремился дозволить евреям из черты оседлости покупку земельных участков размером от трех до пяти десятин. Но стоило этой идее проникнуть – не без стараний самого Вячеслава Константиновича – на страницы газет и журналов, как праворадикальная пресса подняла страшный шум, обвиняя высокого сановника в желании вытеснить русских с родной земли. И проект пришлось положить под сукно – до лучших времен.

Да будет ведомо мировому сионизму, что я поднимался на политический Олимп, будучи искренним другом евреев. Я отлично знаю вашу нацию, ибо провел среди вас свою раннюю молодость. С пяти до шестнадцати лет мне довелось жить в Варшаве, где родители снимали довольно скромную квартиру в просторном доме. Во дворе я играл только с еврейскими сверстниками, да и формировался как личность в еврейской среде. Поэтому Вы, герр Герцль, находите во мне, руководителе нынешнего русского кабинета, известное предрасположение к евреям и их нуждам. Предрасположение, а не предубеждение! Я не могу и не хочу отбрасывать Вашу идею о поселках в Прибалтике. Но я не в силах скрыть, что наверху резко протестуют по поводу индивидуальной покупки участков вашими единоверцами.

Правда, там, «в сферах», готовы пойти на кое-какие уступки. Если евреи станут селиться целыми общинами, целыми моноэтническими городками, то внутри этих сеттльменов мы согласились бы предоставить отдельным иудеям частные земельные владения. Это – предмет неторопливых конструктивных дебатов. Я не прочь обсудить вопрос с бароном Гинзбургом, который иногда обращается ко мне по еврейским проблемам.

Герцль нахмурил брови:

– Позвольте, – сказал он, – предложить правительству другого поверенного. Горацио Гинзбург, спору нет, весом и уважаем, но он уже стар и, думается, не слишком умен. Предпочтительнее было бы наладить контакты с моим личным порученцем – доктором Нисаном Каценельсоном из Либавы. (Лиепая в сегодняшней Латвии. – Я.Е.) Это – современный, образованный и влиятельный человек.

– Охотно приму его, если он вручит мне Вашу рекомендательную записку, – согласился Плеве.

– Значит, – резюмировал Герцль, – наиболее приемлемым вариантом еврейских поселений в Прибалтике должен стать сельскохозяйственный производственный кооператив?

– Да! – отчеканил министр.

– Однако паллиативы, Ваше превосходительство, не вправе отвлекать всех нас от главного и стержневого – дипломатического посредничества при турецком дворе. Пока султан не пойдет на уступки, нельзя браться всерьез за закладку территориальной автономии в Палестине, вокруг святынь Сиона. Без этого я не смогу вывозить евреев из России.

В глазах Плеве блеснул огонек живейшего интереса и непосредственной готовности.

И ГОВОР НАРОДА, И СТУК КОЛЕСА…

Спустя полнедели Теодор Герцль был уже в Вильно (Вильнюсе), откуда бежала дорога к границе и дальше, в Центральную Европу, в швейцарский Базель, где к концу августа собирался VI Сионистский конгресс. Знаменитый вождь с трудом проехал через возбужденные еврейские кварталы в управление виленской общины, под сводами которой звучали громкие приветствия и слышались преувеличенно восторженные комплименты.

На одной из площадей пролетка, в которой сидел Герцль, натолкнулась на странное препятствие: некий малорослый и худосочный еврей по прозвищу Эфраим-сапожник одним прыжком подскочил к экипажу и с такой неожиданной для его облика силой ухватил заднее колесо, что четверка лошадей остановилась как вкопанная. Герцль встал в полный рост, чтобы понять причину задержки, и случайно повернулся лицом к народу. И в этот миг щупловатый Эфраим провозгласил словно в широкий роструб: «Давид, царь Израиля, да живет и здравствует!» И тысячеустая толпа подхватила в едином порыве: «Да здравствует царь! Ура!»

Впрочем, городские власти, как и ожидалось, не пустили дело на самотек. Полиция, приведенная в состояние повышенной готовности, запретила встречу в синагоге и рассеивала всяческие скопления прохожих. Жесткие меры удались только отчасти. Уже в гостинице Герцля посетили группы от всех слоев виленского еврейства, преподнесшие ему памятные подарки, а на улице, перед отелем, вновь и вновь сходились бессчетные толпы, методично разгоняемые полицейскими нарядами. Любой шаг блокировался окриком и нагайкой, и к вечеру 16 августа вся компания переехала в дачное местечко Верки (примерно в часе – по тогдашним транспортно-конским возможностям – езды от столицы Западного края). Убежденный активист и богатый обыватель Бен Яков арендовал там дом, куда пригласили до 50 избранных особ. («То было гетто с добрыми геттовскими беседами».)

Несмотря на особенности сей встречи, сервировку стола привередливый западный путешественник назвал великолепной. Среди многочисленных тостов в честь небывалого знакомца выделялся прекрасный спич хозяина, проникнутый, по определению Герцля, истинно древнееврейским благородством. Взяв искристый бокал, Бен Яков философски заключил: «Все мы сегодня счастливы. Но счастливее всех – я, ибо в моем доме – такой гость…» На этом, однако, приятные сюрпризы не истощились. Внезапно, посреди ночи, у занавешенных окон дачной веранды возникло какое-то движение: из Вильно – пешком, а это около двух часов туда и двух обратно – пришла бедная молодежь, парни и девушки. Пришла, чтобы краешком глаза «посмотреть на царя». Да, Россия заревых лет ХХ века была еще страной глубоко монархической – во всяком случае, в ее эгалитарных низах. Наверное, пируй доктор Герцль где-нибудь в ресторане французского Марселя, швейцарского Люцерна или американского Кливленда, его нарекли бы там президентом…

Ребята стояли под открытым небом и пели на иврите красивые мелодичные песни. Гости шутили: бесплатная застольная музыка нам гарантирована. Впрочем, Бен Яков, пошептавшись с женой, попотчевал деликатесами и свалившихся на голову веселых «миннезингеров». В этой разношерстной толпе внимательное око Теодора Герцля выхватило колоритную фигуру незатейливо одетого молодого рабочего с простыми, даже грубыми чертами лица. Сионистский лидер даже подумал вначале, что это какой-то революционный бундовец, мятежник и ниспровергатель, чудом залетевший в компанию юных патриотов. Но неожиданно парень поднял стакан с вином и, замахав своими молотобойными кулаками, прокричал, что готов работать от рассвета до заката в те славные дни, когда над евреями воссядет в короне и мантии «царь наш Герцль».

Затемно все возвратились в город, а в час ночи двинулись из отеля на вокзал. Вильно не спал, прохожие на улицах и домоседы с балконов кричали «хедад (ура)!» Но возле вокзала полиция и казаки опять разгоняли густую толпу провожавших. Оцепление курировали три жандармских офицера, которые при виде Герцля дисциплинированно приложили руки к фуражкам. Ну а в здание сквозь плотный кордон сумела-таки пробиться группа неугомонных сподвижников. Они тихо беседовали со своим лидером, как вдруг раздался звон шпор – к ним приблизились полицейские, офицер и унтер. Остановившись у столика, служилые не спускали глаз с «переговорщиков». Когда Герцль закончил свое общение и направился к дверям, ведшим на перрон, соглядатаи в мундирах взяли под козырек.

На следующее утро поезд подошел к пограничной станции Эйткуны, где именитого визитера приветствовали горячие единомышленники. Впереди простирался путь к берегам Рейна, в швейцарский Базель.


25 ноября 2013


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
8370545
Александр Егоров
940827
Татьяна Алексеева
775904
Татьяна Минасян
319186
Яна Титова
243109
Сергей Леонов
215717
Татьяна Алексеева
179142
Наталья Матвеева
176557
Валерий Колодяжный
171204
Светлана Белоусова
157271
Борис Ходоровский
155356
Павел Ганипровский
131006
Сергей Леонов
112002
Виктор Фишман
95617
Павел Виноградов
92450
Наталья Дементьева
91736
Редакция
85313
Борис Ходоровский
83213
Станислав Бернев
76847