1922 год стал подлинной Голгофой для Русской Церкви. К репрессиям, диким расправам и тюремным камерам, на которые оказалась столь щедрой большевистская партия, лицемерно клявшаяся перед революцией в намерениях глубоко демократизировать всю русскую жизнь, добавлялись изменнические действия внутрицерковных раскольников, кто рассчитывал отстранить от власти высший православный клир и захватить в свои руки все иерархические звенья. Отступники, которых возглавлял заштатный епископ Антонин — своеобразный «поп Гапон» в рядах самой Церкви, — намечали созвать для легализации предательского курса Всероссийский съезд белого (то есть женатого) духовенства, куда не собирались допустить черных клириков — безбрачных монахов…

Экскурс в историю

Менее чем за пять лет до Октябрьского государственного переворота, 25 декабря 1912 года (или, по новому, григорианскому стилю, на который Россия перешла уже позднее, при Ленине, — 7 января 1913-го), в главной газете правомонархической организации — Всероссийского Дубровинского Союза русского народа — «Русское знамя» появилась звонкая статья, подписанная неким Е. Святским. Заголовок сразу привлекал внимание: «Нужен ли патриарх Русской Церкви?».

Дата публикации — Сочельник — была выбрана не случайно, и вывод звучал, как приговор: естественно, не нужен! Чтобы не выглядеть голословным, приведу эту заметку в черносотенном издании полностью, целиком, без всяких изъятий. «В недалеком будущем, — размышлял автор, — предполагается восстановить патриаршество в Русской Церкви. Патриаршество, как известно, возникло на Руси в царствование негосударственного человека, слабого телом и духом Феодора Иоанновича (какова «диссидентская» оценка этого легитимного самодержца, младшего сына Ивана Грозного, со стороны как будто благонамеренных потомков его верных подданных! — В.М.) и, вероятно, по мысли и желанию незаконного правителя Бориса Годунова (при недужном монархе неизбежен сильный временщик — В.М.), мечтавшего после смерти бездетного царя и за прекращением династии Рюриковичей занять царский престол.

Для достижения этой цели надо было Борису Годунову привлечь на свою сторону духовенство, пользовавшееся в то время большим влиянием и авторитетом в управлении государством. Для этого необходимо было подчинить все духовенство власти одного человека, который, являясь ставленником Бориса Годунова, мог служить орудием в приведении исполнения его замысла. Один древний (письменный — В.М.) памятник гласит: «И преосвященный Иов митрополит, и архиепископы, и епископы, и архимандриты, и игумены, и весь Освященный Собор, говоря меж себя о всем том, положили на волю благочестивого государя царя и великого князя, как о том благочестивый государь царь и великий князь Феодор Иванович всеа Руси проиизволит». Не подлежит сомнению, что избрание Иова на патриаршую кафедру было решено царем Федором Ивановичем заранее и при содействии главного заправилы государства Бориса Годунова.

Русская Церковь давно жила самостоятельно, хотя митрополит Московский числился еще в подчинении Константинопольскому патриарху и считался ниже его. Надо было уничтожить эту бумажную зависимость и сделать Русскую Церковь во внешнем устройстве равною с Константинопольскою и другими восточными Церквами, которые в то время возглавлялись патриаршеством. Таковы были земные побуждения, руководившие учреждением патриаршества. Высшая цель Промышления Божия допущения устройства патриаршества (таков язык г-на Е. Святского! — В.М.) в Русской Церкви была та, чтобы сохранить верховную власть в государстве, служившем рассадником православия, после смерти бездетного царя — хотя бы в лице носителя духовного сана, который мог бы явиться заместителем главы государства во время отсутствия его или на случай замедления избрания царя. Таким образом, учреждение патриаршества на Руси в то время являлось исторической необходимостью существования самого государства. Подобных причин в настоящее время не имеется.

Наша история свидетельствует, что патриаршество было недолговечно в Русской Церкви (действовало фактически 111 лет — с января 1589-го, когда был избран первый из таких предстоятелей, Иов, до октября 1700-го, когда умер десятый из них, Адриан, после чего Петр I не позволил клиру избрать очередного главу Церкви; формально же — 132 года, вплоть до января 1721-го, когда Петр Алексеевич издал манифест об учреждении Духовной коллегии, или Святейшего Правительствующего Синода — коллективного органа церковной власти — В.М.) и не принесло заметной пользы. Напротив, оно представляет немалую опасность для Церкви, когда патриархом делается лицо самостоятельное и энергичное, которое при своем неправомыслии и либерализме может наделать много бед Церкви. Честолюбцу патриарший сан может дать повод гордиться и надмеваться своим отличным положением от прочих иерархов Русской Церкви и порождать среди последних зависть и интриги.

Вспомним патриарха Никона (в середине XVII века — В.М.), благодаря которому в Русской Церкви произошел раскол, имевший самые пагубные последствия для Церкви. Патриарх Иоаким (один из ближайших преемников Никона — В.М.), например, закрыл самовольно мощи святой благоверной княгини Анны Кашинской. Что касается централизации церковной власти, то она не так необходима в православном государстве ввиду наличности высшей власти в лице Православного Царя. Централизация церковной власти еще необходима, пожалуй, в языческом государстве, где патриарх является единственным носителем высшей христианской власти, что мы видим сейчас на Востоке.

В золотом веке христианства патриаршества, как известно, не существовало. В правилах апостольских, Вселенских, Поместных соборов и святых отцов патриаршество нигде не узаконяется. Русская Церковь прожила долгое время без патриаршества, и никто из святителей Русской Церкви, живших в разное время и при разных обстоятельствах, никогда не стремился о насаждении (так в тексте — В.М.) на Руси патриаршества, не заботился о нем и не оставил нам никаких завещаний или письменных памятников о необходимости восстановления его в Русской Церкви.

А им, святым прозорливцам, нельзя было не видеть, что патриаршество необходимо для Русской Церкви, или нет? Таким образом, патриаршество возникло у нас не из потребностей Церкви, а государства, и по мысли и желанию не духовных лиц, а светских. Каково было рождение, такова и смерть». Вот с подобными-то взглядами на роль и перспективы Православной Церкви и народной духовности подошла старая русская элита к жутким событиям 1917 года…

Патриаршество под обстрелом

Программная статья праворадикальных кругов по вопросам высшего церковного управления носила — даже на первый, весьма поверхностный взгляд, — явно заказной характер. Основные ее тезисы были, по всей вероятности, «надиктованы» в одном из кабинетов Святейшего Синода на Сенатской площади и одобрены в Зимнем дворце, а черносотенный журналист лишь озвучил их в Рождественский праздник, причем проник в тему неглубоко, выполнил свою задачу нестарательно, наспех, привел слабые, неубедительные доводы, написав к тому же свою заметку шероховатым, топорным языком. Так ли важно, что с инициативой учреждения патриаршего сана выступила не канцелярия митрополита, а самодержавная верхушка — прежде всего, в лице подлинного правителя тогдашней Руси боярина Бориса Годунова (шурина царя Феодора Иоанновича — родного брата его жены, царицы Ирины Феодоровны)? Ну и что? В России светская и церковная власти издревле тесно сотрудничали между собой (само христианство было введено у нас в конце X века с подачи княжеского терема, по воле Владимира Святого Равноапостольного); эти власти помогали друг другу и объединяли свои усилия в борьбе за укрепление Православной Церкви, монархической государственности и военной мощи.

Если возникает объективная общественная потребность, если повелительно диктует императив эпохи, то не столь уж существенно, какая конкретная политическая пружина распрямляется первой и решающей. Е.Святский утверждает, что ведущим резоном становления русского патриаршества было беспокойство о судьбах Московской державы по смерти бездетного царя Феодора. Но ведь последний прямой (от двух Владимиров — Святого и Мономаха, а также Александра Невского) тронный Рюрикович правил к моменту учреждения патриаршего сана в январе 1589 года меньше пяти лет. У него еще могли быть дети (так, позднее родилась дочь Феодосия, умершая, правда, в раннем возрасте). Никто, включая честолюбивого Годунова, не смел отрицать, что царская чета способна произвести на свет и сыновей-наследников.

Наконец, в январе 1589-го, когда митрополита Иова нарекли в кремлевском Успенском соборе патриархом Московским, монарший престол не был пуст и в перспективном смысле. В городе Угличе — вместе с матерью, Марией Нагой, восьмой супругой Ивана Грозного, — жил единокровный брат государя Феодора, малолетний царевич Дмитрий (чьим именем в Смутное время станут прикрываться и спекулировать самозванцы-Лжедмитрии). Да, сей августейший отрок действительно трагически погибнет — но когда? В мае 1591 года, по прошествии почти двух с половиной лет после указанных церковных событий. Понятно, что в минуту поставления патриарха ни одна живая душа (даже Борис Годунов — Бог весть, виноват он или нет) не прогнозировала этой печальной смерти.

И ключевой причиной патриаршего «взлета» являлось, конечно, вполне естественное желание царского двора, поддержанное высшими клерикалами, видеть Русскую Церковь независимой от Константинопольского патриархата (то есть, увы, подданных турецкого султана) и «равночестной» ему. Надо помнить, что уже на протяжении 136 лет Константинополь — славный Царьград! — находился под османской пятой и назывался, в соответствии с турецкой речевой огласовкой, Стамбулом. В подобных условиях подчиненность высших русских клириков подневольным грекам, а тем паче назначение наших митрополитов святыми отцами из разгромленной Византии выглядели чудовищным анахронизмом.

Учреждение патриаршества повышало международный авторитет России (пятой по счету патриархии православного мира), укрепляло харизму царской власти, способствовало постепенной наработке известной теории «Москвы — Третьего Рима». Но ни о какой замене светско-монархического принципа церковно-патриаршим началом (вслед за кончиной бездетного царя Феодора Ивановича) и речи, разумеется, не шло. Никому и никогда, вплоть до революций XX века, даже в голову не приходило, что Россия может остаться без законного самодержавного государя — либо наследственного, либо, по пресечении династии, избранного («выборного»).

Довольно странно звучит и тезис господина Святского о том, что церковные иерархи без всякой заинтересованности отнеслись к становлению и существованию патриаршего престола. Вовсе нет! После того, как свита Петра I учредила в январе 1721 года так называемую Духовную коллегию — Святейший Правительствующий Синод, — что свело на нет патриаршую власть как таковую, а затем, осенью, издала антипатриарший труд псковского епископа Феофана Прокоповича «Духовный регламент», в котором даже не упомянут институт Церкви, честные иерархи и клирики встревожились судьбой русской православной веры. Как вспоминал придворный токарь Петра I Андрей Нартов (умерший в 1756-м, через тридцать лет после своего повелителя), священники не слишком благостно отнеслись к сомнительным управленческим переменам.

«Его императорское величество (Россия, победоносно завершив Северную войну со шведами, стала второй — вслед за Австрией — европейской империей — В.М.), присутствуя в собрании с архиереями и приметив у некоторых сильное желание к избранию патриарха (так! — В.М.), о чем неоднократно от духовенства предлагаемо было (так! — В.М.), вынув одною рукою из кармана к такому случаю приготовленный Духовный регламент и отдав, сказал им грозно: «Вы просите патриарха — вот вам духовный патриарх. А противомыслящим сему (выдернув другою рукою из ножен кортик и ударя оным по столу) — вот булатный патриарх!» Потом, встав, вышел вон. После сего оставлено прошение об избрании патриарха и учрежден Святейший Синод…»

С подобной «христианской любовью» царь-преобразователь преобразовывал высшие церковные структуры. О какой симфонии Церкви и государства можно было теперь говорить? Не так ли и Ленин, выиграв Гражданскую войну и подавив Кронштадтский мятеж балтийских моряков, обрушил на православие жуткие, кровавые удары, по сравнению с коими реформы Петра Алексеевича казались невинным детским лепетом? Так ересь породила атеизм. Нельзя не видеть: диаметрально противоположные позиции двух «сотен» — черной и красной — парадоксально «слились» по зримым элементам церковного вопроса. Исторически обреченные черносотенцы (верующие люди!) выступали против теоретического возрождения патриаршества, а благоуспешные красносотенцы (атеисты!) боролись с ним, практически воссозданным, не на жизнь, а на смерть…

Раскол в расколе

Какие бы доводы ни приводили противники патриаршей власти, факт остается фактом: именно она, единоличная, спасла душу Православной церкви и помогла ей выстоять в беспримерной схватке с богоборческим тоталитарно-партийным режимом и содействовавшими ему раскольниками в рясах. А они, бойкие, не сидели без дела. 6 июня 1922 года самозванное Высшее церковное управление (ВЦУ) во главе с заштатным епископом Антонином обратилось к большевистскому начальству с просьбой строго расследовать контрреволюционную деятельность «тихоновских» церковнослужителей в столичном храме Христа Спасителя. Ходатайство, само собой, уважили, и вскоре в прекрасном Доме Божием, возведенном в честь великой победы над наполеоновской Францией, по-хозяйски водворились изменники-обновленцы.

Спустя два месяца, 6 августа, живоцерковники созвали в Москве Всероссийский съезд белого духовенства. Съезд планировал подготовить обновленческий Собор, чьи решения должны были перечеркнуть работу Поместного Собора 1917–1918 годов, восстановившего патриаршую власть в Православной Церкви. Однако дела на «съезде» не пошли как по маслу. Большинство обновленцев пожелали предложить предстоящему Собору тезис о введении белого епископата (что в корне противоречило давним христианским нормам) и о дозволении второбрачия для всех клириков (тогда как овдовевшим или разведенным батюшкам вновь жениться не разрешалось). Сии новшества вызвали, по образной фразе современного богослова Владислава Цыпина, раскол в расколе.

Сам епископ Антонин завозражал против такого «радикализма». И был покаран силой коллективного разума: с изощренными проклятиями и площадной бранью его выгнали со съезда. Ученый муж не остался в долгу: порвав отношения с протоиереем Владимиром Красницким, он образовал собственную группировку — «Церковное возрождение». К нему тотчас примкнули петроградские священники — Александр Введенский, Александр Боярский и Евгений Белков. А один из редакторов газеты «Живая Церковь» москвич Сергей Калиновский внезапно объявил о выходе из высшего церковного управления (ВЦУ) из-за утраты религиозных чувств и занялся беспардонной атеистической пропагандой в советских средствах массовой информации.

Дальше — больше. Главари «церковного возрождения» рассорились между собой, и на свет появился «Союз общин древлеапостольской церкви» (СОДАЦ) под руководством Введенского и Боярского. Одновременно протоиерей Евгений Белков образовал «Союз религиозных трудовых коммун» (СРТК). Плюс к тому в Саратове «заблистала», словно в добрые кромвелевские времена XVII столетия, Пуританская партия революционного духовенства и мирян, а в Пензе стала вести проповеди «Свободная трудовая церковь». Каждый из этих клубов считал лишь себя истинным светочем вероисповедной и революционной истины, а остальных «коллег» в лучшем случае терпел. Скрепя сердце…

10 сентября того же тяжелейшего для православия 1922 года в Страстном монастыре разыгралась настоящая мистерия, каковой пытался заправлять Владимир Красницкий — человек, чьи руки были по локоть в крови ни в чем неповинного митрополита Вениамина и трех его товарищей по несчастью. После того, как в храме кощунственно миропомазали в епископа некоего Константина, другой, знаменитый, епископ — Антонин (Грановский), опять впавший в энное диссидентство, произнес горячую речь, которая обличала живоцерковников в отступничестве от веры. В ответ раздались бранные слова епископа Николая (Федотова).

Вспыхнул своеобразный диспут. Многочисленной пастве понравился полный искрометного юмора «спич» Антонина, и в адрес его соперников раздались нешуточные угрозы. Новопоставленный епископ Константин упал в обморок — и это на фоне недавно расстрелянного митрополита Вениамина, кто, не дрогнув и не прося пощады, молча спустился в страшный подвал ГПУ! Федотов же и Красницкий забились в алтарь и просидели там, как кроты, пока взволнованный народ не разошелся по домам.

Перед прыжком

Псевдодуховные разногласия внутри многошерстной обновленческой среды порождались, прежде всего, корыстными соображениями. Об этом писал позднее сам заштатный епископ Антонин: «Ко времени Собора 1923 года (раскольнический Собор был-таки созван весной 1923-го — В.М.) не осталось ни одного пьяницы, ни одного пошляка, который не пролез бы в церковное управление и не осенил бы себя титулом или митрой. Вся Сибирь покрылась сетью архиепископов, наскочивших на архиерейские кафедры прямо из хмельных дьячков». Антонин запамятовал только добавить о своих личных в данном деле «заслугах».

Впрочем, оценка епископа Антонина была по достоинству оценена за рубежом. Находившийся в эмиграции митрополит Киевский и Галицкий Антоний (Храповицкий) отозвался едкой репликой, которую протоиерей Владимир Красницкий привел в газете «Живая церковь»: «Я вполне допускаю вероятность того, что среди сорока тысяч русского духовенства нашлись несколько негодяев, восставших против Святейшего патриарха, имея во главе известного всем развратника, пьяницу и нигилиста, побывавшего клиентом дома умалишенных еще двадцать лет назад».

Митрополит хорошо знал обстановку в русских клерикальных кругах. Как помним, в декабре 1918-го, после занятия Киева петлюровскими войсками, Антония и архиепископа Волынского Евлогия арестовали, а затем передали польским панам. Лишь под нажимом англичан и французов их удалось переправить на юг России, в расположение Белой армии. В 1920-м отсюда, из захваченного большевиками деникинского края, оба иерарха перебрались на Запад, в Европу…

Несмотря на ожесточенную, базарную перепалку между различными раскольническими группировками, все они сознавали, что атеистическая власть поддерживает и подкармливает их не за красивые глаза. В прагматичных представлениях красных вождей обновленцы играли роль главного барана, который призван был вести стадо на убой. И бездеятельности им не простили бы ни при каких обстоятельствах. Поэтому разномастные обновленцы, ненавидя друг друга, волей-неволей сходились во имя общей задачи — разгрома тихоновской Церкви.

В конце 1922 года было образовано реформированное Высшее церковное управление. Герои раскола — заштатный епископ Антонин, протоиереи Владимир Красницкий и Александр Введенский — вошли в него не как единое центральное руководство, а как главы отдельных самостоятельных фракций. Помимо них, членами ВЦУ стали как бы «беспартийные» иерархи — архиепископ Нижегородский Евдоким и митрополит Владимирский Сергий (будущий сталинский патриарх). Важно отметить: митрополит Сергий (Страгородский) реального участия в ВЦУ не принимал.

Эпилог

Волны церковного раскола в очередной раз достигли и границ Украины. Теперь уже с удвоенной силой. Украинские обновленцы домогались автокефалии — собственного, независимого от православной Москвы патриаршества. В феврале 1923 года из Харькова был удален экзарх (наместник) святейшего Тихона — митрополит Михаил (Ермаков). В Киеве тотчас собрался съезд епископов, клириков и мирян, образовавший Временное Всеукраинское высшее церковное управление под началом протоиерея Иосифа Кречетовича. Из относительно крупных фигур туда вступили архиепископ Пимен (Пегов) и епископ Лоллий (Юрьевский).

Правда, украинские обновленцы, к счастью для своей паствы, оказались более консервативными, нежели их русские единомышленники. Они, например, не вводили у себя белого (женатого) епископата, не дебатировали вопрос о второбрачии рядовых клириков. Их интересовала, прежде всего, независимость, и они поддерживали тесные связи с московским ВЦУ, надеясь получить от него вожделенную автокефалию, в которой им упрямо отказывали патриарх Тихон и законные церковные власти.

…Когда-то, давным-давно, в 1742 году, два православных иерарха — митрополит Ростовский Арсений и архиепископ Новгородский Амвросий (тот самый, что летом 1744-го торжественно обручил в кремлевском Успенском соборе племянника государыни Елизаветы I великого князя Петра Феодоровича и приехавшую в Россию юную принцессу Софию Фредерику Августу, в православии Екатерину Алексеевну) обратились к императрице со всеподданнейшим докладом. Они «нижайше» просили либо восстановить церковное патриаршество, либо ввести в Синоде должность президента (председателя) с лично принадлежащими ему административными правами.

Набожная и богомольная монархиня ответила, что законы родного отца, Петра Алексеевича, являются и ее законами. Она согласилась лишь на возвращение духовенству конфискованных при Петре I и в бироновщину (в эпоху Анны Иоанновны) земельных вотчин, на усиление роли Синода и подчинение ему чересчур «разыгравшейся» на ниве поборов и изъятий Эконом-коллегии. В остальном иерархи получили отказ. Отсутствие патриаршей власти стало незаживающей раной русского православного христианства и во многом предопределило грядущие кошмары красной революции…