В конце 960-х годов молодая Киевская Русь стремительно ворвалась на широкую международную арену. Славянские рати под водительством великого князя Святослава Игоревича разгромили Хазарский каганат, обеспечив русским купцам выгодные позиции на древних торговых путях, а также в районах Нижнего Дона и Северного Кавказа. Затем – по просьбе византийского кесаря – неукротимые дружины появились в Дунайской Болгарии, где быстро заняли ключевые укрепленные города.

А потом возникли острые расхождения между императором и князем: один хотел откупиться щедрой данью и поскорее выпроводить «северных варваров» домой, на Днепр, а второй, наоборот, желал осесть в Болгарии, перенеся русскую столицу из Киева в Переяславец на Дунае. Теперь оба партнера поняли: из вчерашних тактических союзников они неизбежно превращаются в стратегических противников, и все споры придется решать на поле брани.

СЕ ТВОЙ ПОЛЕТ ОРЛИНЫЙ…

Византийский историк Лев Диакон писал, что кесарь Иоанн Цимисхий, получив «безумный ответ Святослава», немедленно скомплектовал подразделение из храбрых и отважных мужей, назвал их «бессмертными» и повелел неотлучно находиться при его персоне. Приказано было, помимо того, в кратчайшие сроки собрать войско и отправить его в близлежащие с Мизией (Болгарией) земли. Ко двору спешно вызвали талантливых полководцев – Варду Склира и победителя арабов (сарацинов) патриция Петра. Их отрядили на болгарскую границу, обязав зимовать там вместе с войсками. Одновременно на занятые Святославовыми ратями территории проникли опытные, искушенные лазутчики, одетые в «скифское» (славянское) платье и свободно, без акцента, говорившие по-русски. В Константинополе, по словам российского исследователя Алексея Шишова, предполагали пробраться через Балканские (Гимейские) горы в Болгарию по весне 970 года, когда перевалы очистятся от снега, а дороги просохнут и станут проходимыми для людей и конницы.

Но война, как это часто случается, пошла вопреки планам. Князь Святослав, узнав от своих болгарских агентов о тайных подвижках ромейцев, решил упредить врага. Молниеносным маневром он двинулся на Константинополь (Царьград), как бы воскрешая дни Вещего Олега. Неудержимой лавиной русские устремились из дунайских низовьев к Балканам, пересекли их, захватили важные форпосты и, пройдя около 400 километров, очутились под стенами цветущего Аркадиополя. Стратиг Варда Склир расставил на перевалах копейщиков и щитоносцев – под охрану были взяты даже узкие боковые тропы. Но Святослав Игоревич, имея русские дружины, болгарскую пехоту, венгерских и печенежских конников, обогнул хитроумные «погранзаставы» и уничтожил многих зазевавшихся стражников. Киевские удальцы наводнили богатую греческую провинцию Фракию.

В императорских апартаментах хмурились и кусали губы: Аркадиополь отстоял всего лишь на какую-то сотню километров от славного Константинополя. Кесарские власти задумали дать здесь первую значительную битву. В ней, впрочем, довелось участвовать не всем русским частям, а только одной группе с приданными ей болгарскими отрядами и венгерскими эскадронами. Численный перевес, вероятно, оказался на стороне греков, и славяне вынужденно отступили. Однако коренного перелома не произошло, и византийцы восприняли свой локальный успех без особого восторга. Так, епископ Иоанн стал даже взывать к тени покойного императора Никифора II Фоки, моля его загробный дух отстранить от власти якобы несмелого и неумелого Цимисхия: «Восстань, ожеланный суверен, из хладного праха, и организуй войска, фаланги и полки. Восстань, ибо на нас мчится русское вторжение!»

В любом случае, греческие потери под Аркадиополем были очень впечатляющими. Иначе Святослав не рискнул бы перебросить некоторые свои дружины в овеянную античными легендами Македонию, где русские вчистую разгромили рати магистра Иоанна Куркуаса. А сам «победитель» Варда Склир – как бы чего не вышло! – затворился со стаей своих орлов в мощных цитаделях Аркадиополя. В этом эпизоде, во всей видимости, ясно одно: Святославу не удалось взять с лету хорошо отстроенный город. Однако он все больше и больше закреплялся в Болгарии, а, по летописным сведениям, получил определенную дань от императора Цимисхия и на время «утихомирил» боевую активность.

Русские, венгры и печенеги, а также союзные болгарские «дивизионы», покинув Фракию и Македонию, сосредоточились в пределах Болгарии. Тут Святослав перетянул к себе царя Бориса. Плененному монарху сохранили титул «повелителя болгар» и поставили его в вассальную (подручную) зависимость от киевского князя. Государю вернули семью и свиту, отдав заодно дворец в Преславе Великом. Болгарскую столицу «снабдили» русским гарнизоном под началом воеводы Сфенкеля, а сам Святослав направил стопы в Доростол. Такая политика обеспечила –правда, ненадолго – лояльность болгар и участие их ратей в стычках с Иоанном Цимисхием.

Между тем, положение греческого «архонта» нельзя было назвать ни блестящим, ни завидным. Властелин – понятно, не от сладкой жизни! – перебросил обстрелянные легионы Варды Склира в Малую Азию – на подавление опаснейшего мятежа антиохийского наместника Варды Фоки-младшего (племянника покойного Никифора II и двоюродного брата самого Цимисхия). Зима 970-го и первые месяцы 971-го были посвящены разгрому сей аристократической фронды. К весне смуту сломили, а многогрешного Фоку вкупе с родичами сослали на живописный остров Хиос в Эгейском море. Там теплая компания провела семь веселых лет, после чего их выпустили на волю и с почетом перевели в область Каппадокию, предоставив прощенному инсургенту высокий пост.

И ГРАДЫ В ЗАРЕВЕ ПОЖАРОВ…

К марту 971-го Иоанн Цимисхий обрел, наконец, относительно прочный тыл. Внимательно выслушав и проанализировав богатую разведовательную информацию, византийская верхушка, в которой преобладали, выражаясь на нынешний лад, кадровые офицеры, сделала вывод о том, что русичи и их колеблющиеся болгарские «сподвижники» не ожидают никаких враждебных атак. Они размещены в разных точках Северной Болгарии, а печенежские и мадьярские кавалеристы, чьи лошади нуждаются в обильном и сочном растительном корме, откочевали на зимовку в задунайские и приднестровские степи. Князь Святослав «раскинулся на покой» в Доростоле. Русы проявляют странную беспечность, не прикрыв перевалы через балканские хребты даже легкими сторожевыми цепями.

Не желая спугнуть удачу, кесарь лихорадочно вызывал войска из всех азиатских провинций. Их концентрировали в Константинополе, и на поле за городской чертой ежедневно, с утра до вечера, проводили ратные занятия. Солдат обучали четкому строю, умению мгновенно перегруппировываться и разворачиваться в нужном ракурсе, пропускать, если требуется, сквозь свои ряды конницу, а потом опять смыкаться в тесную фалангу. Лев Диакон сообщал: «Ожидая весны, Цимисхий чуть не круглые сутки знакомил войско с бросками в полной амуниции во всех направлениях и упражнял его в различных приемах». Начальство не забывало и о материальной базе: в Адрианополь, у болгарской границы, где скапливались многочисленные «батальоны», доставляли хлеб, фураж для вьючных животных и обозы с боевым оружием.

В марте в проливе Босфоре кесарь произвел генеральный смотр своему огненосному морскому флоту. В маневрах участвовало свыше 300 крупных кораблей. Их экипажи были снабжены испепеляющим «греческим огнем» (смесью смолы, серы, селитры и нефти), изобретенным, по преданию, сирийцем Калинником. Этот раннесредневековый «коктейль Молотова» считался самым действенным византийским средством против русских скедий. Кесарский двор не скупился на расходы: мощным судам надлежало блокировать устье Дуная, отрезав русской лодейной флотилии дорогу к отступлению. После смотра Цимисхий с двумя тысячами «бессмертных» выступил из Константинополя. В Адрианополе его поджидала огромная – по некоторым, скорее всего преувеличенным, подсчетам, доходившая до 100 тысяч человек, – армия. «Впереди, – умилялся придворный хронист, – шествовала фаланга «бессмертных», сплошь закрытых панцирями, а за ними – около 15 тысяч отборнейших гоплитов (пехотинцев) и 13 тысяч всадников. Заботу об арьергарде император доверил проэдру (вельможе) Василию. Резерв медленно двигался позади вкупе с обозом, везшим осадные и иные машины».

Сознавая зыбкость своих надежд на мгновенную победу, повелитель разоткровенничался на последнем военном совете: «Счастье наше, – вздохнул кесарь, – поставлено на лезвие бритвы». Здесь же, в избранном кругу, он потребовал провести войска незаметно и неслышно по ущельям и крутым теснинам. «Если мы, – размышлял он вслух, – неожиданно обрушимся на супостата, то, полагаю – да поможет нам Всемогущий Бог! – обуздаем безумие русов». Проскакивая дороги и тропинки, Цимисхий, как птица, перемахнул Балканские (Гимейские) горы и вырос у ворот болгарской столицы – Преслава. Город обороняли отряды Сфенкеля и царя Бориса, насчитывавшие в сумме до 8,5 тысячи «штыков». Любопытно: находившийся при воеводе Сфенкелехерсонесский дипломат-патрикий Калокир, увидев кольцо осады, тайно, глухой ночью, выбрался из Преслава и бежал в Доростол – к своему побратиму князю Святославу.

Русские были изумлены «фантомом» несметных Цимисхиевых ратей. Но Сфенкель, тем не менее, не спасовал. Он вывел свой гарнизон в поле, где славяне построились «сильным боевым порядком» в классические «ряды» и, надев на рамена (плечи) длинные щиты, ринулись с мечами и секирами на греков. Закипела лютая брань. Нападавших выручила – особенно на левом фланге – тяжелая конница, принудившая русов укрыться за крепостными стенами. Однако ромейская попытка ворваться в Преслав на плечах противника не задалась: осыпанные дождем смертоносных стрел, греки отступили…

Наутро к Цимисхию присоединился проэдр Василий, подогнавший исполинские стенобитные приспособления. Над городом, жужжа и завывая, разрезали воздух громадные глыбы, сметавшие все и вся. Со свистом летели камни из ручных пращей, роем неслись стрелы и копья. И уж подавно выжженную пустыню оставляли после себя горшки с греческим огнем. Посчитав, что «артподготовка» сделала свое дело, византийцы пошли на штурм. К стенам приставили лестницы, и гоплиты-пехотинцы, держа в правой руке сверкающий на солнце меч, а в левой – поднятый над головой щит, начали подниматься со ступеньки на ступеньку.

Силы оказались явно не сопоставимы. Русские, отбиваясь от наседавших ромейцев, укрылись за оградой царского дворца, что находился в центре Преслава. Но это не спасло ситуацию: греки, сломав крюки и сбросив с городских ворот запоры, захватили столицу и стали убивать тех русичей, которые не успели добраться до дворца. В плен угодили царь Борис и его благородное семейство. Их привели к Цимисхию, и кесарь помпезно провозгласил Бориса болгарским монархом, подчеркнув, что к сему славянскому племени он не имеет-де претензий, а ведет титаническую борьбу со Святославом за… свободу Болгарии.

У дворца разгорелась нешуточная сеча. Семь тысяч русов под командованием Сфенкеля «приветствовали» греков на узком пяточке перед главным входом. После того, как там остались бездыханными 150 гоплитов, ромейцы отбросили тактику лобового удара и не мудрствуя лукаво запалили царские хоромы. Из них молниеносно вышли русские бойцы, но не успели пройти и нескольких шагов, как ощутили мечи воинов, ведомых самим Вардой Склиром. Теперь предстояло не победить, а прорваться сквозь железный обруч беспощадных врагов. Это удалось, но ценой немереной крови. «Они храбро сражались и не обращались в бегство,» – скрепя сердце, признавал Лев Диакон. Остатки русского отряда Сфенкель увел в Доростол к Святославу Игоревичу.

14 апреля 971 года Цимисхий торжествовал свой въезд в Преслав. Спустя пару-тройку дней он вновь выступил в поход, но предварительно направил к князю послов, предлагая подобру-поздорову покинуть Болгарию. Русские отмолчались. Кесарь же занял Плиску (Плисков), Динею и другие форпосты, чьи болгарские жители приняли сторону византийцев, и, не встречая серьезного сопротивления, 23 апреля приблизился к Доростолу.

ТРИ НОЧИ Я ПРОВЕЛ БЕЗ СНА…

Впереди медленной рысью «плыли» конные разъезды, тщательно осматривавшие местность: нет ли где коварной засады? Но таковая все-таки «случилась», и группа малоазийских всадников, предводительствуемых Феодором Мисфианином, была перебита до последнего. Разумеется, это не смутило Иоанна Цимисхия, и его «бригады», не нарушая маршевого строя, облегли Доростол. Вокруг зеленым ковром расстилалась привольная и удобная для схватки равнина, которую там и сям пересекали ручьи и речки. Неподалеку голубел разбухший от весеннего половодья Дунай.

Свита Цимисхия настороженно обозрела крепостные валы: толщина стен достигала 12 локтей (чуть не шести метров), а до зубчатого гребня могли дотянуться только самые длинные штурмовые лестницы. Двое ворот выходили прямо в чисто поле, и сии «черные ходы» венчались массивными каменными башнями. Все это не сулило ромейцам приятной прогулки. Да и появление греческих войск не вызвало у русских шока, как произошло полторы недели назад под Преславом. Княжеские витязи уже поджидали врагов на равнине, «сомкнув щиты и копья, наподобие стены». Святослав знал, что ударной силой Цимисхия служит тяжелая панцирная конница – так называемые катафракты. Против них-то и встали насмерть славянские пехотинцы в червленых доспехах.

Греки, ведомые выдающимся командиром, строились в расчете на безжалостную брань и вожделенную победу. На переднем плане размещалась легкая пехота – лучники и пращники. В середине ждала своего часа отменно вооруженная пехотная фаланга, а по бокам гарцевали кавалеристы в железных латах. Труба заиграла цесарский приказ об общей атаке. Грянула кровавая сеча. Ромейцы непрерывно наступали, пытаясь прорвать русскую оборону. Святославовы дружинники двенадцать раз отбивали греческий натиск и сами, бывало, теснили недругов.

К вечеру сложилась патовая ситуация: в обоих лагерях видели, что синяя птица счастья в силки не ломится. Тогда Иоанн Цимисхий решил – по примеру Александра Македонского – разрубить гордиев узел молодецким, искрометным ударом. Он собрал в кулак всю панцирную конницу и бросил ее на русских. Однако и этот ход не выявил однозначного результата. Всадники вернулись назад, а Святослав отошел в город. Историк Лев Диакон откровенничал в тиши своей кельи: «Битва долго оставалась в совершенном равновесии. Русы сражались храбро и отчаянно. Они давно обрели славу победителей над всеми соседственными народами и почитали величайшим несчастьем быть разгромленными и лишиться сей славы. Греки тоже страшились оказаться поверженными, ибо до сих пор одолевали всех неприятелей, а теперь настал день, когда они могли потерять такой блеск… Русы, испуская яростные крики, ополчились на греков, и пали весьма многие ратники с обеих сторон, а победа все еще была сомнительной…»

С утра 24 апреля византийцы приступили к обустройству «стационарной» укрепленной ставки и начали подготавливать стенобитные и камнеметные механизмы, подвозимые из захваченного Преслава. Солдаты выкопали глубокий ров, насыпав рядом внушительный вал, где были возведены специальные ворота. К этому времени воеводы Иоанна Цимисхия определили прикидочный расклад под Доростолом: русские располагали 37–40 тысячами, а византийцы – 45–60 тысячами бойцов. Наблюдался, таким образом, едва ли не полуторный разрыв в живой силе. Плюс к тому армия Святослава, оторванная от родных мест, неуклонно, как снег в жаркую погоду, таяла из-за жертв и болезней, а к императору широким потоком текли свежие подкрепления, двигались, скрипя колесами, громоздкие обозы с провиантом и фуражом.

ТАМ РЖЕТ ОСИРОТЕЛЫЙ КОНЬ…

25 апреля закончилось короткое затишье. Стоя на башнях, русские «одаривали» осаждающих стрелами из луков и камнями из метательных орудий. Греки не оставались в долгу, посылая наверх, через стену, свои «пламенные приветы». Кесарь попытался выманить из города княжескую кавалерию, заметно уступавшую византийскимкатафрактам и по численности, и по квалификации. Ведь Святослав, покидая Киев, имел только профессиональную конную дружину, а «большое седло» начал укладывать лишь по ходу затянувшейся кампании. Поэтому кавалерийская стычка вечером 25-го не доставила славянам чрезмерного удовольствия, но и не повергла Доростол к ногам Иоанна Цимисхия. Наездники (а русские сидели на «неприваженных» к сече тягловых, от плуга, лошадях) «разбежались» по азимуту, причем многие кони пострадали от искусно пущенных ромейских копий.

Почти синхронно стряслась новая беда. По Дунаю поднялась многочисленная византийская эскадра с приспособлениями для знаменитых огненных «фейерверков». Возникла смертельная угроза для русских ладей, на которых можно было передвигаться по воде, спасаясь от преследований. Святослав – воздадим должное! – сориентировался в считаные минуты: он велел ратникам немедленно собрать ладьи и уложить их в укромное место. Русичи на руках перенесли легкие мореходные струги к крепостной стене и выставили там караул из метких лучников. Греки не рискнули высаживаться на берегу, но контроль над Дунаем перешел с этого момента в их руки. Русские потеряли свободу маневра, столь важную и значимую в долгой кровопролитной войне…

26 апреля брань закипела с невиданным размахом. Славяне, не желая утратить остатки конницы, сражались исключительно в пешем строю. Восьмичасовая сеча периодически склоняла чашу весов то туда, то сюда, но внезапная гибель прославленного воеводы Сфенкеля от шального ромейского копья поселила в душах русских воинов изрядную растерянность, и они прекратили брань. Впрочем, Святослав даже не уводил своих ратников в город, а продержал всю ночь на равнине. На заре 27-го греческие катафракты покружили возле лагеря, но атаковывать плотную массу войск не стали. Правда, к полудню Цимисхий вывел в поле всю «наличность», и тогда Святославовы витязи опять затворились в Доростоле, оставив византийцам на память догорающие ночные костры. Греки не подошли к городу ближе чем на перелет стрелы, а позднее вернулись к себе в расположение. Кесарь, однако, распорядился выставить круглосуточные дозоры, дабы не допускать нежелательных и вредных случайностей.

Той порой в Доростоле почувствовали первые шаги «голодного Командора»: иссякали продукты, нечего было есть. Участь защитников Доростола начала уподобляться судьбе жителей осажденного хазарского Саркела. Под покровом ненастной ночи две тысячи русских бойцов спустили с берега припрятанные ладьи и – комар носу не подточил! – проплыли по мелководью между берегом и стоявшими на якоре вражескими скедиями. А затем нежданно-негаданно напали на сухопутный тыловой обоз. Назад, в город они доставили обильные запасы провианта – хлеба, мяса, крупы, овощей. Это резня возмутила Цимисхия до глубины души: яростный, топавший ногами архонт жесточайше покарал безалаберных офицеров злополучного отряда и велел перекопать рвами все тропы, связывавшие Доростол с внешним миром. В окопы посадили спешенных конников, которые не сводили глаз с ненавистных русичей.

ОТДАЙТЕ Ж МНЕ МОЮ СВОБОДУ!

Святослав напряженно и мучительно искал выход из тупика. Он разослал гонцов к печенегам и венграм, прося о давно обещанной помощи, но «наши холодные друзья», как через столетия назовет таких союзников Петр Первый, не торопились на битву. А византийцы подвозили дальнобойные катапульты и баллисты. Рядом грудились камни, бревна, чудовищного вида стрелы, глиняные горшки с греческим огнем. Тогда же был засыпан кружной защитный ров, посредством коего русские препятствовали грекам монтировать осадные орудия, и град камней, бревен и горящей нефти поминутно осыпал обреченный на смерть город.

Но князь не предался панике. Историк Лев Диакон сохранил для нас (в изложении ромейских лазутчиков, регулярно засылаемых в Доростол) одну из речей Святослава приунывшим было дружинникам: «Проникнемся, братья, мужеством, которые завещали нам предки. Вспомним, что мощь русских была доселе несокрушимой, и сразимся отважно за свою жизнь, за свою победу. Не пристало нам возвращаться на родину, спасаясь бегством. Мы призваны либо победить и остаться в живых, либо умереть со славой, совершив подвиги, достойные доблестных и неустрашимых мужей».

В другом своем обращении, которое цитируется в «Повести временных лет», полководец высказал запечатленную в веках фразу: «Уже нам некамося дети (некуда деться), волею и неволею стати противу (хотим – не хотим, а должны биться – Я. Е.). Да не посрамим Земли Русской, но ляжем костьми – мертвые бо срама не имам (ибо мертвые срама не имут – Я. Е.). Ащели побегнем – срам имам (если побежим – заслужим позор – Я. Е.). Не имам убежати (так не побежим же), но станем крепко, аз же (я) пред вами поиду: аще моя голова ляжет, то промыслите собою (то о себе позаботьтесь сами)». И реша вои : «Идеже (где) глава твоя, ту (тут) и свои главы сложим…».

Осада Доростола превращалась в мучительное – без конца и краю – топтание на месте. Но главным, увы, было иное, гораздо более важное: война, начатая русскими легко и успешно, стала теперь не наступательной, а оборонительной – без серьезных перспектив на победу. Князь Святослав не учел истинных военно-политических возможностей централизованной Византийский империи как по обороне своих собственных пределов, так и по удержанию зависимых и полузависимых территорий.