Люди старшего поколения прекрасно помнят такое явление, как очередь. Очереди стояли за маслом, молоком, мясом и хлебом. За обувью и спиртным. Летом — за фруктами и овощами. Без очереди нельзя было попасть к врачу. И уж тем более — в больницу или автосервис. Очередь казалась неизбежным атрибутом советского строя. Как это ни удивительно, но очереди в нашей стране появились значительно раньше советской власти.

Кто последний? Я — за вами!

Первые очереди в нашей стране, или хвосты, как их называли обыватели, впервые появились в 1916 году. Горожане ожидали открытия мясных и бакалейных лавок, чтобы купить продукты.

Уже два с половиной года шла война. Россия воевала с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией в союзе с Англией, Францией, Соединенными Штатами Америки, Японией и Италией. Да, если кто не в курсе, в прошлом США дважды были нашими союзниками в мировых войнах.

Нельзя сказать, что во время Первой мировой войны благосостояние граждан Российской империи резко ухудшилось. Промышленность переживала подъем за счет военных заказов. С начала войны объем производства вырос в полтора раза. Зарплата рабочих увеличилась в три раза. Но купить продукты без очереди было невозможно. В обращении к самарскому губернатору в июле 1916 года говорилось, что «людям приходится стоять в очереди по семь часов… женщины, не получившие сахар по карточкам, оставляют детей без присмотра и приходят к лавке в два-три часа ночи... они стоят в очереди по несколько дней и все равно не имеют возможности получить два-три фунта сахара».

Причиной нехватки продуктов стала непродуманная политика государства в отношении крестьянства. Проще говоря, правительство хотело покупать результаты земледелия по ценам, которые сильно отличались от рыночных. Крестьян это не устраивало. Собственно, именно поэтому чуть позже советская власть стала отнимать продукты силой и совершенно бесплатно. Конфликт интересов не пошел на руку ни одной из сторон.

Положение резко ухудшилось зимой 1916 года. Мороз доходил до 30 градусов. Вагоны с продовольствием застревали в пути. Для подвоза только в Петроград каждый день нужно было 450 вагонов. Но из-за погоды до столицы доходило чуть больше ста. Интересно, что перебои с поставками продовольствия предсказывал Григорий Распутин. В октябре 1915 года императрица Александра Федоровна писала мужу: «Наш Друг целых два часа только об этом и говорил. Суть вот в чем: ты должен приказать, чтобы пропускались вагоны с мукой, маслом и сахаром. Он все это видел в сновидении — все города и железные дороги. Он советует пропускать в течение трех суток лишь составы, груженные мукой, маслом и сахаром. Это важнее даже, чем мясо и боеприпасы».

Поражаться прозорливости Распутина не стоит. Ничего мистического в его сновидении не было — просто он знал нужды народа лучше, чем глава государства, и, как мог, пытался донести эту информацию. За что в том числе в итоге и поплатился.

Перед новым, 1917 годом известный благотворитель принц Ольденбургский в начале декабря года уходящего устроил грандиозную торговлю продуктами по низким ценам. С раннего утра на Сенной площади около двух торговых палаток вырастали длиннейшие хвосты. В палатках можно было купить колбасу, сосиски, горох, печенье, крупы. Колбаса изготавливалась из внутренностей и конечностей мясных туш. Звучит непривлекательно, но корреспондент «Петроградской газеты» попробовал и пришел к выводу, что «колбаса приятная на вид и вкус, и в ней не найдешь «сюрпризов» вроде мышиных хвостов».

Постепенно продуктовые очереди превратились в политические клубы, где отчаянные домохозяйки и рассерженные мужчины откровенно осуждали действия властей. Что б вы понимали, в России перед революцией, впрочем, как и в наше время, несанкционированные митинги и собрания были запрещены и не менее жестоко разгонялись. Поводов разгонять очереди не было. А в самой очереди не было иного занятия, кроме разговора с невольным соседом.

Из письма в Государственную думу:

«Меня в ужас приводит настроение улицы. Бессмысленное стояние в хвостах по несколько часов озлобило и распустило народ. Нужна только малейшая искра, чтобы начались поголовные погромы».

В страхе перед агрессией толпы петроградский градоначальник генерал Балк издал распоряжение, в котором запрещалось «неосторожное и неосмотрительное публичное распространение слухов о правительстве, общественном бедствии или ином событии». Практически современный закон о фейковых новостях. Наказание любителям свободы слова полагалось нешуточное: три месяца заключения в тюрьму или штраф три тысячи рублей. Сумма штрафа была просто запредельной. Кухарки, большие любительницы поболтать, получали пять рублей в месяц. Штраф в три тысячи рублей кухарке пришлось бы отрабатывать 50 лет!

Московский градоначальник Шебеко пошел другим путем. Он приказал разрешить москвичам, томившимся в хвостах на морозе, греться «в кафе и прочих заведениях, располагавшихся рядом с магазинами».

Хвосты: от спиртового до плевательного

В 1894 году в России была введена государственная монополия на производство и продажу спирта. Поклонники зеленого змея выстраивались в очереди у монополек, казенных лавок, которым разрешалось торговать спиртным. Спиртовые хвосты страшно раздражали горожан. В 1911 году петербуржцы обратились в Думу с заявлением, в которой высказывался «протест против безобразий, происходящих у монополек накануне праздников и в дни наибольшей торговли». Горожане просили, чтобы около каждого спиртового хвоста дежурил полицейский.

Пока Дума думала над обращением народа, началась война, торговля алкоголем была почти полностью прекращена «до окончания военного времени». Спирт можно было купить только в аптеке и только по рецепту врача. Впрочем, как и кокаин. Рецепт на спирт у доктора стоил три рубля. На кокаин — пять.

«Спиртовые» и «кокаиновые» очереди выстроились возле аптек. Многие врачи опасались потерять лицензию за выписку подложных рецептов. Поэтому прописывали настойки от ревматизма: спирт с формалином, спирт с сулемой, спирт с камфарой. Российский алкоголик всегда был способен отделить спирт от примесей.

Для празднования свадеб и больших застолий в аптеках скупали без разбора все капли и настойки. Причем отпускались они не в миниатюрных флакончиках, а в здоровенных колбах.

Одеколон считался напитком для эстетов. Публика попроще перешла на лак и политуру.

Война обернулась еще одной стороной. Вслед за спиртовыми, молочными, булочными, табачными, чайными, ситцевыми и обувными очередями выстроились очереди за доступной женской плотью.

В автобиографической повести писателя Алексея Ремизова «Взвихренная Россия» описана такая сцена: «В Саратове на Петиной улице спозаранку образовывались хвосты — очередь перед публичными домами — примерно 40 человек на одну женщину. И бывали случаи, что даже выскочит на улицу: «Спасите, больше работать не могу!» Но зато такой был порядок, что иностранные корреспонденты, когда дознались, то не только дивились, а и завидовали: в Европе ничего подобного не бывало!»

Очереди изменили настроение граждан, озлобили, породили ненависть к бессилию властей. Но порой страх потерять место в хвосте иногда был сильнее желания проявить свои политические взгляды. Современники свидетельствуют, что с началом Февральской революции 1917 года «единственной категорией москвичей, которую не увлек за собой поток спешивших к городской думе, оказались люди, стоявшие в очередях. Они оставались на местах не потому, что сохранили верность царю, — покинув очередь, они могли остаться без хлеба. На митинги шли, держа под каждой рукой по две булки».

Из экзотики можно вспомнить события осени 1917 года в Ташкенте. Совет рабочих и солдат разгромил силы временного правительства, которыми руководил генерал Павел Александрович Коровиченко. Над генералом устроили самосуд. А потом за 30 копеек с человека пускали в тюрьму желающих плюнуть в лицо умирающему.

У тюрьмы выстроилась новая, революционная очередь.