В начале 1770-х годов в Петербурге возникли различные клубы. Желая поправить свое финансовое положение, некий немецкий купец создал у себя на квартире в Демидовом переулке клуб, который по фамилии основателя получил название «Шустер-клуба». Первоначально его членами были состоятельные немцы, в основном – купцы и ремесленники. Содержание клуба не принесло Шустеру ожидаемых дивидендов, и в 1776 году он разорился. Однако детище его свое существование продолжило – уже под названием «Бюргер-клуба».

Петербургские бюргеры продолжали регулярно встречаться здесь и проводить свободное время по своему вкусу. Наиболее популярными у них были танцевальные вечера, где любимым танцем оставался гросфатер, который исполнялся еще во времена петровских ассамблей. Иногда на такие вечера проникали русские шутники, которые начинали проказничать, поддразнивая немцев. Тогда, к радости присутствующих бюргеров, появлялись старшины клуба, брали шутника за руки и выводили из зала. Эту церемонию возглавлял лакей с канделябром, а сзади шел клубный швейцар, заметая след метлой. При этом оркестр исполнял какую-нибудь популярную мелодию.

Со временем в члены клуба стали принимать и чиновников, и артистов, и представителей других сословий, причем не только немецкого происхождения. В марте 1782 года часть членов «Бюргер-клуба», недовольных установившимися там порядками, покинули его, объединились с завсегдатаями Танцевального общества господина Квятковского и образовали «Клуб соединенного общества», а 10 мая 1783 года был утвержден его устав. Впоследствии в клубе сложилась традиция: в этот день с нарушивших устав клуба не брали штрафов. В этом же году в мире произошло знаменательное событие – провозглашение независимости Соединенных Штатов Америки, и петербуржцы стали называть новый клуб Американским. Под таким названием он просуществовал несколько десятилетий.

Устав клуба требовал от его членов дружелюбия, скромности, согласия, спокойствия, единомыслия, оговаривал возможные проступки и меры наказания за их совершение. Здесь можно было играть в карты, шашки, шахматы, бильярд, читать газеты и журналы. Обеды и ужины были не дорогими и отличались хорошей кухней. Несколько раз в году клуб устраивал балы, на которые приглашались родственники и знакомые. Летом клуб снимал загородное помещение с садом. К началу 1800-х он насчитывал более шестисот членов. Вступительный взнос составлял 16 рублей, и по 6 рублей члены клуба платили ежегодно. Помимо увеселений клуб занимался благотворительностью. Он давал пенсион 150 престарелым неимущим петербуржцам и воспитывал нескольких сирот.

Размещался клуб в доме купца Поггенполя, который находился на месте гостиницы «Астория». В конце XVIII столетия стали снимать помещение в доме Лиона (Невский пр., 30), а после войны 1812 года – в доме Косиковского (Невский пр., 15). Тогда же его стали называть Танцевальным собранием, так как одним из основных видов дохода клуба стало устройство публичных танцевальных вечеров и маскарадов. Плата за вход составляла значительную по тем временам сумму – пять рублей с человека. Билеты можно было получить только по рекомендации членов клуба, которые несли ответственность за поведение рекомендуемого. Эти мероприятия пользовались большой популярностью среди петербуржцев. Балы и маскарады были неотъемлемой частью жизни светского общества того времени. Танцевать горожане умели и любили. Детей учили танцам с малолетства. Танцы преподавались в учебных заведениях и в специальных классах, которых в Петербурге было предостаточно. Танцевальная школа давала правильную осанку, грацию, умение держаться в обществе, правильно общаться с партнером. Неумение танцевать считалось недостатком воспитания и образования.

Балы и маскарады начинались обычно в восемь часов вечера и заканчивались около трех часов ночи. Начинался бал полонезом. Затем танцевали вальс. Всего на балу исполнялось около двадцати танцев. В числе их обязательно были мазурка, экосез, французская кадриль, лансье. Заканчивался бал котильоном. Мазурку и котильон можно было танцевать только со знакомыми дамами и девицами. Особенно любима была мазурка – польский танец, завезенный в Россию из Парижа в 1810 году. Очень эффектно выглядели в мазурке военные, особый шарм придавало танцу позвякивание шпор. О популярности мазурки нам напоминают строки из «Евгения Онегина»:

Вошел. Полна народу зала;
Музыка уж греметь устала;
Толпа мазуркой занята;
Кругом и шум, и теснота...

О мазурке современники Пушкина говорили: «Она почти всегда начинается предложением, а оканчивается согласием на него…». Котильон – это танец-игра на мелодию вальса и мазурки (его еще называли винегрет). Длился он не менее двух часов. Во время исполнения танцующие менялись партнерами, придумывали необычные фигуры, обменивались сувенирами и т.д. Многие ездили на бал только для того, чтобы поучаствовать в котильоне. В том же «Евгении Онегине» сказано:

…И бесконечный котильон
Ее томил как тяжкий сон…

Ужинов на балах в Танцевальном собрании не давали, но размещали два буфета – один кондитерский, другой столовый. Это были два изящно убранных стола без прислуги. На одном стояли самовар для чая, поставец с мороженым, десерты, компоты, вазы с конфетами. На другом – заливное из индейки, ветчина, судак, паштет из фазана с трюфелями, котлеты из дичи. Оба буфета были на «самообслуживании».

Старшее поколение, протанцевав полонез, собиралось за карточными столами. Там кипели нешуточные, азартные страсти. Играли в вист, рокамболь, «ерошки», «хрюшки никитичны». Самой же азартной была игра под названием «юрдон». Тогда даже появилось выражение «проюрдониться». Кроме того, за карточным столом можно было пофилософствовать и посплетничать.

В начале 1820-х Танцевальное собрание стало испытывать финансовые затруднения. Число членов клуба в 1822 году сократилось до 314, а к 1824 году их было 165. Членские взносы увеличили до 36 рублей, дом Косиковского пришлось покинуть и перебраться в дом купца Таирова, находившийся на месте нынешнего дома № 39 по Большой Морской улице. Там собрание находилось до 1824 года, а затем в течение ряда лет ежегодно меняло свой адрес. Несмотря на финансовые трудности, клуб продолжал свою деятельность. В августе 1823 года был дан бал с запуском воздушного шара. Произошло это на Мойке, у Новой Голландии, в саду дома придворного банкира барона Ралля, который клуб арендовал на период летних сезонов вплоть до 1830 года. С этим домом также связан неприятный инцидент, произошедший в августе 1826-го. Тогда на имя начальника Главного штаба русской армии была подана жалоба на офицеров, проникших на клубный танцевальный вечер без билетов и устроивших там скандал. А суть его заключалась в том, что господа офицеры, когда перелезали через забор, испачкали мундиры дегтем, которым устроители бала обильно этот забор вымазали, дабы неповадно было таким образом появляться в собрании. Дело дошло до государя, который приказал расследовать инцидент. Однако военные чиновники, не желая огорчать монарха, гордящегося своим офицерским корпусом, представили дело как некое недоразумение, оставшееся без последствий.

Постепенно финансовые дела клуба выправились. В 1835 году Танцевальное собрание стало арендовать дом отставного полковника лейб-гвардии Финляндского полка Энгельгардта (Невский пр., 30), в котором, начиная с 1830 года, регулярно проводились знаменитые публичные маскарады. Их мог посещать любой житель столицы. Входной билет стоил пять рублей. Среди посетителей маскарадов были сам государь и члены царской семьи. Благодаря этому здесь бывал весь цвет высшего общества. Здесь под масками все вели себя раскованно, не придерживаясь обычных светских приличий. На маскарад в дом Энгельгардта можно было прийти не только для того, чтобы потанцевать или пообщаться с окружающими. Здесь устраивались и свидания, ибо кроме маскарадных зал здесь были и отдельные кабинеты. Обстановку этих маскарадов замечательно передал Лермонтов в своем одноименном произведении.

Танцевальное собрание, которое с 1845 года стало официально именоваться Благородным или Благородным танцевальным собранием, сохранило традицию проведения маскарадов, проводимых в доме Энгельгардта. Одновременно с этим здесь стали проводиться музыкальные вечера, на которых выступали лучшие отечественные и зарубежные исполнители.

С 1848 года Благородное собрание стало арендовать дом шефа жандармов графа Орлова на Литейной улице (ныне Литейный пр., 39). Здесь началось повальное увлечение членов и гостей клуба преферансом. Во время семейных вечеров были задействованы от тридцати до пятидесяти игорных столов. Игра длилась по пять-шесть часов. Бывали крупные выигрыши. В историю клуба вошел случай, когда некий господин Р. выиграл за вечер 60 тысяч рублей. Но интрига заключалась не в сумме. Взяв эти деньги, господин Р. отправился играть в рулетку и опять выиграл большую сумму, но и это было не удивительно. Поразило же членов клуба то, что Р. больше никогда не играл. Другим увлечением посетителей стало лото, игра более примитивная, но не менее азартная. Это увлечение длилось до 1869 года, когда лото запретили.

Пока старшее поколение увлекалось преферансом и лото, молодежь с упоением танцевала только что появившуюся польку. Этот чешский танец, рожденный в Богемии, русские туристы привезли в 1844 году из… конечно же Парижа. Тогда обозреватель одной из петербургских газет с надеждой и тревогой писал: «Будут ли в Петербурге танцевать в нынешнем году польку? Туристы наши, возвратясь домой, не могут наговориться о польке... На семейных танцевальных вечерах, в небольших собраниях у нас в Петербурге уже полькируют, но все же полька у нас не получила права гражданства и неизвестно – будут ли у нас полькировать на парадных балах и в дворянском собрании». А в следующем, 1845 году «Литературная газета» поместила стихотворение неизвестного поэта, посвященное этому танцу:

На петербургских барынь и девиц
Напал недуг свирепый и великий,
Вскружился мир чиновниц полудикой,
И мир ручных, но недоступных львиц.
Почто сия на лицах всех забота?
От Невского до Козьего болота,
От Козьего болота до Песков,
От пестрой и роскошной Миллионной,
До Выборгской унылой стороны,
Чем занят ум мужей неугомонно?
Чем души жен и дев потрясены?
Все женщины – от пресловутой Ольги
Васильевны – купчихи в сорок лет,
До той, которую воспел поэт,
(Его уж нет) помешаны на польке!
Предчувствие явления ея
В атмосфере носилося заране.
Она теперь у всех на первом плане
И в жизни нашей – главная статья,
О ней и меж великими мужьями
Нередки пренья, жаркий спор кипит,
И старец, убеленный сединами,
О ней с одушевленьем говорит.
Она, в одной сорочке, гонит с ложа
Во тьме ночной прелестных наших дев,
И дева пляшет общий сон тревожа,
А горничная, барышню раздев,
В своей коморке производит тоже…

Официального признания этот танец не получил. Его не танцевали на придворных балах. Он находился под негласным запретом. Зато в частных, общественных и клубных собраниях полька пользовалась необыкновенной популярностью. Даже если собирались где-то несколько человек и в наличии имелся музыкальный инструмент, все тотчас начинали танцевать польку. В чем же была популярность этого живого, ритмичного, с незамысловатыми вращательными движениями, танца и что не нравилось в нем властям? Частично это можно узнать из объяснения к танцу: «Полька есть подстрочный перевод любви. Первая фигура называется прогулкою или променадом, требует непременного кокетства, грации и скромности; это первое свидание двух любовников, внезапно встретившихся под аллеями парка». Кроме того, в танце были па, когда дама и кавалер клали руки на бедра друг другу.

В 1857 году Орлов продал дом на Литейном проспекте Департаменту уделов (этот дом имел в виду поэт Некрасов в своем стихотворении «Размышления у парадного подъезда»). Благородное же собрание вновь переехало в дом Косиковского на Невском проспекте, который в 1858 году приобрели купцы братья Елисеевы.

О том, каков был социальный состав членов клуба, поведал журнал «Иллюстрация» за 1859 год: «Есть в Петербурге одно собрание, которое открывает двери чиновникам, военным и гражданским, художникам и артистам 1-го разряда, почетным гражданам и купцам 1-й гильдии, равно и семьям их для того, чтобы доставить приятное развлечение и сближение помянутых сословий. На самом деле собрание этой цели не достигает и находится в изолированном положении. Высшие сословия в нем не бывают, а купцам 2-й гильдии и мещанам вход уставом воспрещен…». Газета же «Северная пчела» посетовала, что в это общество не принимаются «даже зубные врачи» и вообще среднее сословие.

В доме Елисеевых Благородное собрание продолжило проведение общественных и семейных балов, танцевальных вечеров, маскарадов, в том числе и благотворительных. Клуб по-прежнему пользовался популярностью у петербуржцев, которые в обиходе называли его «Коптилка»: видимо, за обилие осветительных свечей в Танцевальном зале (его называли залом Лихтенталя – по имени знаменитого мастера фортепьяно, жившего в этом доме и устраивавшего концерты известных артистов. В 1924 году здесь открылся кинотеатр «Баррикада», где тапером работал худощавый юноша в очках. Звали его Дмитрий Дмитриевич Шостакович).

Поэт Вяземский в свое время писал, что во время балов «...мы учились любезничать, влюбляться, пользоваться правами и вместе с тем покорять­ся обязанностям общежития. Тут учились мы и чинопочита­нию и почитанию старости». Балы XVIII – начала ХХ веков сформировали определенный этикет, позволявший определить принадлежность человека к светскому обществу. Под этикетом понималось «знание приличий, чтобы не оскорбить людской слабости». В обществе, например, не принято было кичиться богатством, спрашивать, кто, сколько за что заплатил, вмешиваться в личные дела и так далее. В разговоре не принято было употреблять не совсем этично звучащие слова. Например, не говорили, что женщина беременна, а – «в интересном положении». О чужой жене говорили «ваша супруга» и т.д. Если разговор принимал неприличное направление, девицы и дамы должны были скромно удалиться. Считались неприличными комплименты между мужчинами. Что же касается бальных приличий, то здесь существовали определенные правила. Так, молодой человек во время исполнения вальса должен был держать правую руку не ниже уровня лопаток девицы, а даму можно было обнимать за талию. Девица не должна была во время танца пристально глядеть в глаза партнеру. Молодые дамы должны были присутствовать на балу с мужьями, а девицы – с родителями или старшими родственниками. В буфет дама могла войти только в сопровождении кавалера. Дамы не обязаны были считать бальных партнеров знакомыми. Неприлично было танцевать с одним и тем же много раз, если он не был женихом.

На бал мужчина прибывал в черной паре, белом галстуке и белых лайковых или замшевых перчатках, которые надевались и застегивались перед входом в зал и снимались только за ужином и за картами. Рекомендовалось иметь запасную пару перчаток в кармане на случай, если перчатка лопнет. Надевать суконные, фильдекосовые, шерстяные или шелковые перчатки считалось неприличным. Неуместны были вышитые рубашки, вычурные часовые цепочки, брелоки, запонки с крупными, хоть и дорогими камнями... Военные приходили на бал в парадной или бальной (у гвардейцев) форме. Женщинам рекомендовалось одеваться в соответствии с возрастом, избегать ярких цветов, обилия кружев и лент, драгоценностей. Совсем неприлично было иметь фальшивые драгоценности, лучше – без них. Девицы надевали платья легкой материи яркого цвета или белые, украшенные свежими живыми цветами. Перчатки дамы надевали еще дома. Непременным атрибутом женского бального платья был веер.

До начала бала женщины записывали кавалеров на определенные танцы в карнэ (фр.) или агенды (нем.) – специальные записные книжицы. Делалось это для того, чтобы не забыть, кому какой танец обещан, и не дать двух обещаний на один танец. Показывать свой агенд другим было неприлично.

Важная роль отводилась распорядителю танцев или, как его называли, бальному дирижеру. Благодаря его деятельности танцевальное пространство зала оставалось свободным. Бальный дирижер должен был не только уметь хорошо танцевать, но также быть музыкантом и знать французский язык, ведь очередные танцевальные фигуры, па и движения объявлялись по-французски.

Во второй половине XIX столетия в бальном репертуаре сохранились вальс и мазурка, появились краковяк, венгерка, вальс-мазурка. К концу столетия пришли падекатр, миньон, шаком, фигурный вальс, а на грани XIX и ХХ столетий – матчиш, уанстеп, тустеп, кекуок, бразильская амапа.

Во второй половине XIX столетия на танцевальных площадках Петербурга зафиксированы первые наркоманы. Газета «Петербургский листок» от 21 января 1887 года сообщала: «Читатели уже знают о трагической смерти в маскараде Дворянского собрания молодой девушки г-жи Давыдовой, скончавшейся от паралича сердца. Причина последнего приписывается туго стянутому корсету и морфиномании… Среди высших интеллигентных классов развивается новый недуг, еще более ужасный, нежели алкоголизм, – подкожное вспрыскивание морфина. Число морфинистов и морфинисток растет не по дням, а по часам… Не говоря уже о светских женщинах и золотой молодежи, морфиномания распространяется среди людей, которым некогда скучать: среди художников, литераторов, ученых… Проповедь против нее, как и против пьянства, невозможна. Уголовные кары еще более бесславны…».

В стенах Благородного собрания не только танцевали и играли в карты. В 1870–1880-е годы здесь стали устраивать литературные и музыкальные вечера с участием выдающихся деятелей русской культуры. Тут выступали Тургенев, Салтыков-Щедрин, Достоевский, Савина, Вяльцева и многие другие. Писатели не только читали свои произведения, но и ставили собственными силами спектакли. Так, в 1880 году в гоголевской «Женитьбе» Достоевский играл роль Подколесина. В этом же спектакле в незначительных ролях и массовых сценах выступили Тургенев, Некрасов, Гончаров, Писемский, Григорович. Публика с большим удовольствием наблюдала своих литературных кумиров на сценических подмостках. Средства от этого выступления были направлены на поддержку нуждающихся писателей.

В 1912 году на пересечении Большой Итальянской и Екатерининской улиц (ныне дом 27/2 на углу Итальянской и Малой Садовой), на месте особняка купца Васильева, началось строительство монументального здания для Благородного танцевального собрания. Здание в стиле неоклассицизма возводилось по проекту братьев Василия, Владимира и Георгия Косяковых. Строительство велось быстрыми темпами и было закончено в 1914 году. Оформление интерьеров было выдержано в стиле модерн с использованием элементов классицизма. Для внутренней отделки использовали мрамор, скульптурные украшения, росписи.

Однако Танцевальное благородное собрание не успело воспользоваться прекрасными помещениями для своих целей. Начавшаяся вскоре после открытия нового клуба Мировая война внесла свои коррективы, а Октябрьский переворот 1917 года отменил все сословия, в том числе и благородные. Ныне в этом здании размещается Дом радио.