Корпус военных топографов (КВТ, до 1866 года – Корпус топографов) был организован в 1822 году для централизованного проведения картографических съемок на территории Российской империи под руководством Военно-топографического депо. Формально КВТ просуществовал до самого конца империи, предоставив огромное наследие его потомку, появившемуся уже в Советском Союзе. Фактически же он жил до 1924 года — практически в неизменном виде. Эта статья посвящается бессмертному подвигу безвестных офицеров, чиновников и нижних чинов корпуса.

Множество экспедиций по картографической съемке непроходимых лесов, неприступных гор, бескрайних тундр и прибрежных линий провели военные топографы. Мы знаем много имен героев-исследователей. Это и Пржевальский, и Арсеньев, и Венюков, и Корнилов — несть им числа. А ведь превеликое множество исследователей, начиная с казаков-ермаковцев, остались безвестными просто потому, что из их экспедиций не вернулся живым никто. Интересный факт: когда академик Василий Скалон работал в 1929 году над картами сибирских рек, то с удивлением обнаружил, что казачьи чертежи XVII века были ближе к действительности, чем современные ему карты…

Во второй половине XIX века Россия присоединила огромные территории — настолько огромные, что карт их долгое время просто не было. Срочно организовывались экспедиции, настолько срочные, что организация их не успевала за запросами, вследствие чего имели место многочисленные нарушения и недоработки.

ПУТЬ ПОДПОЛКОВНИКА БОЛЬШЕВА

С целью «исследования берега Татарского пролива и производства на оном астрономических наблюдений и инструментальной топографической съемки» весной 1874 года из Иркутска во Владивосток отправилась экспедиция под руководством подполковника Логина Большева, помощника начальника военно-топографического отдела Восточно-Сибирского военного округа. Требовалось пройти пешком и нанести на карты побережье Японского моря от бухты Пластун до залива Де-Кастри общей протяженностью 1036 верст. Берега от гавани Императора Николая I (теперь Советская гавань) до залива Пластун и Джигит вплоть до 70-х годов XIX века обозначались на морских картах очень приблизительным пунктиром. Не было даже известно, имеются ли здесь бухты, в которых можно укрываться от штормов. Действуя одновременно отдельными отрядами, военные топографы экспедиции в сложных условиях положили на карту большую часть побережья Японского моря и Татарского пролива.

9 апреля экспедиция тронулась в путь из Иркутска. До Сретенска на реке Шилке добрались поездом, дальше железной дороги пока не было. Пересели на пароход «Ингода». 16 мая 1874 года он вылетел на камни близ амурской пристани Албазин, между Сретенском и Благовещенском, и затонул. К счастью, все пассажиры спаслись. С большим трудом топографы смогли устроиться и продолжить путешествие почти без промедления на другом пароходе — «Чардыш».

Возле поселка Хабаровка вошли в приток Амура Уссури и через трое суток закончили плавание у пристани Камень-Рыболов на озере Ханка. Далее почтовым трактом мимо поста Раздольного Большев со спутниками добрался до Владивостока. Здесь, согласно предписанию, они должны были получить для дальнейшей работы судно, баркасы и сто солдат. Но местное начальство, видимо, мало интересовало северное побережье, и все, что оно предложило топографам, был старый «Восток», которым тогда командовал штурман Бабкин, самое ветхое судно здешней флотилии.

К прибытию экспедиции во Владивосток парусно-паровая шхуна была в неисправности, и путешественники потеряли почти две недели, ожидая, когда будут выполнены все необходимые ремонтные работы. Просили в сопровождение казаков, но снова получили отказ — казаки самим нужны. Выделили солдат, но вместо ста нормальных солдат Большев получил 92 человека из команды 1-го Сибирского линейного батальона. Баркасов же не дали ни одного, заменив их лодками. Впоследствии оказалось, что только одна из них была годна для работы, остальное гнилье также нуждалось в ремонте различного характера. Что касается солдат, линейный батальон даже не учитывался как военная сила на случай войны. Из трех рот только одна имела ружья, остальные были вооружены лопатами, топорами и пилами. Сплавляли в линейщики самых негодных солдат и отъявленных разгильдяев, дальше — только каторга. А командиры даже из таких «гвардейцев» отдавали в экспедицию самых отпетых, дабы на несколько месяцев избавиться от головной боли. Тем не менее с помощью именно таких трех «стройбатов» генерал Муравьев застращал китайцев и заставил их отдать Приамурье.

Вышли в море 20 июня, но экспедиции пришлось задержаться в Ольге — туда зашли для осмотра машины, которая, несмотря на ремонт, работала из рук вон плохо. Да и сам «Восток», латаный-перелатанный, при отсутствии полного комплекта парусов не внушал доверия. Согласно заранее составленному плану, он должен была развезти всех съемщиков по побережью — от залива Пластун до Де-Кастри и рассадить их по двое приблизительно через 200 верст. Каждый съемщик должен был двигаться навстречу товарищу из соседней партии и соединиться с ним где-то на середине пути, а затем, теперь уже вдвоем, следовать к ближайшей бухте, откуда их можно было бы снять. В это время начальник экспедиции подполковник Большев должен был работать с судна, чтобы определить на всем протяжении береговой черты ряд основных астрономических пунктов.

Партия губернского секретаря Петра Гроссевича и подпоручика Иосифа Павловича двигались навстречу друг другу.

БРОШЕННЫЙ

Немного отвлекусь от описания экспедиции, чтобы познакомить читателя с основным героем повествования — Гроссевичем. В описываемое мной время чин губернского секретаря приравнивался к армейскому поручику, хотя через пару лет его понизят до подпоручика. Закон от 9 декабря 1856 года «О сроках производства в чины по службе гражданской» установил, что для получения чина губернского секретаря следовало не менее трех лет прослужить в более низком чине – коллежским регистратором; столько же лет службы требовалось и для производства в высший чин. Некоторыми авторами Петр Степанович описывается как восторженный юноша, только что закончивший училище военных топографов, и возраст его колеблется в зависимости от фантазии авторов от 18 до 21 года. Должен огорчить этих «историков»: Гроссевич начал службу рядовым, выслужился в унтер-офицеры и только после нескольких лет службы в «горячей точке» на Кавказе сдал экзамен на классный чин. Что поделаешь, папа Гроссевич после смерти оставил сыну 12 моргов земли в царстве Польском, долги, дворянский герб и… все. Во время описываемых событий топограф имел жену Анну Тимофеевну и сына четырех лет. От роду нашему «вьюноше» было около тридцати годиков.

По плану Большева, топографы были разбиты на пять пар, высаженных на 100, 300, 500, 700 и 900-й версте к северу от залива Пластун. После высадки на берег один из топографов должен был двигаться на север, а другой на юг вплоть до встречи с сотоварищами из соседнего отряда. Каждая группа включала десяток нижних чинов и лодку для передвижения по морю. Конечно, доставить людей в точно намеченные точки не удалось, но в целом работа, несмотря на значительные трудности, была успешно завершена. За лето 1874 года члены экспедиции прошли свои зоны ответственности, нанося контуры побережья на планшеты. 7 июля 1874 года вблизи устья реки Самарга у мыса Туманный был высажен на берег Петр Гроссевич. Ему поручили участок между устьями рек Самарга и Коппи. За июнь партия Гроссевича описала половину своего участка.

12 августа 1874 года, при переносе лагеря на новое место, топограф решил с двумя солдатами Кобековым и Поздеевым перевезти наиболее тяжелое имущество морем. Остальные солдаты двигались берегом налегке. Налетевший шторм отнес лодку далеко в море, к тому же сломалось гнилое весло. Только через сутки догребли они одним веслом до полосы мелководья, и лодка уже царапнула килем по придонным камням, как вдруг большая волна в мгновение ока перевернула их и выбросила на берег. К счастью, все кончилось благополучно, путешественники остались живы. Почти все инструменты и многие вещи утонули, все оставшееся, в том числе и спички, промокло насквозь. Как ни старались потерпевшие бедствие разжечь огонь, им это не удавалось. Всю ночь они просидели на берегу, дрожа от холода.

К утру туман рассеялся, небо очистилось. Когда взошедшее солнце пригрело землю, Гроссевич снял с себя верхнюю одежду и разложил ее на камнях для просушки, а сам остался в одних кальсонах и рубашке. У него было около трехсот рублей казенных денег ассигнациями. Он тоже разложил их на гальке и сверху каждую бумажку придавил еще камешком, чтобы деньги не унесло ветром в море. У чиновника начался жар, все чаще он проваливался в забытье. Солдаты уложили Гроссевича на кучу сухих водорослей и укрыли ими же.

Поздеев, видя большие деньги, стал уговаривать товарища завладеть имуществом чиновника и уйти на юг. Дойти до реки Уссури и перейти китайскую границу — вполне себе реальный план. Топограф все равно не жилец, так что вещи и деньги ему не нужны. Дезертиры собрали оставшиеся вещи в лодку, выстрогали весло и отчалили к счастливой жизни. Им удалось догрести до следующей бухты. Заметив стойбище аборигенов, дальше они решили все-таки идти пешком, так как Поздееву пришла в голову очередная светлая мысль. Инициативный дезертир надел шинель и фуражку топографа и предложил соратнику: «Я буду дохтур, а ты фершал. Будем лечить тунгузов да гиляков от разных болестей. Оспу начнем прививать и деньги за это брать». Невиданная форма вызвала уважение аборигенов, однако делать прививки они отказались, напугавшись большого циркуля и транспортира из готовальни Гроссевича, которыми вивисекторы собирались делать прививки. Особенно пугала местных жителей лупа величиной с кулак в медной оправе, через которую «фершал» рассматривал в упор местных девок и баб. Некоторые, узрев громадный глаз, падали в обморок. Стойбище откупилось от «медиков» соболями и деньгами. Собрав оброк и взяв проводника, дезертиры направились к следующему стойбищу.

ВЫЖИВЩИЙ

По-видимому, Гроссевич спал долго. Он проснулся оттого, что по лицу стекали капли дождя. Поднялся, качаясь, и окликнул своих солдат, но на его зов никто не отозвался. Тут он заметил, что исчезли лодка, палатка и продовольствие. Кругом было пусто. Деньги исчезли тоже. Несчастный бросился к берегу и стал кричать, но на его зов отвечало только эхо в прибрежных утесах и волны, с шумом набегавшие на намывную полосу прибоя. Петр Степанович вернулся назад, чтобы одеться, но к ужасу своему увидел, что солдаты увезли с собой его одежду и даже обувь. Он понял, что погиб, и снова потерял сознание.

Когда стало совсем светло, топограф решил идти вдоль берега. Но куда? Вперед или назад? Безотчетно, сам не зная почему, он пошел дальше к северо-востоку, в том направлении, в каком вел работы. Идти по намывной косе прибоя и хорошо одетому человеку трудно. У подножия обрыва берег завален глыбами камней с острыми краями, всюду валяется бурелом, заросший осокой и колючими кустами шиповника. Между камнями во множестве валяются обломки раковин, которыми легко поранить ноги. Можно себе представить, в каком состоянии был Гроссевич после одного только перехода. В первый же день рубашка и кальсоны разорвались. Он набрал много заноз и сильно изранил ступни ног, к утру у него опухли руки. Перемогая себя, он потащился дальше вдоль берега и ел что попало — слоевища морской капусты, мелких крабов, моллюсков-береговичков, — запивая водой из ручья. На третий день он, почти голый, еле-еле передвигал ноги, падал в бессилии, поднимался, шел несколько шагов, опять падал и подолгу лежал без движения. Днем и ночью его мучили кошмары, он бредил. Мысль, что этот берег будет его могилой, мало его беспокоила — лишь бы скорее прекратились его душевные и физические страдания. Топограф вспомнил свою мать, близких, друзей, слезы застилали глаза. Он лег на землю и долго-долго плакал, пока не потерял сознание.

Очнулся он оттого, что кто-то приподнимал его голову и вливал в рот воду. Когда Гроссевич открыл глаза, то увидел около себя каких-то сильно загорелых и странно одетых людей. «Дикари», — мелькнуло в его мозгу, и он испугался.

Это были удэхейцы (именно так назывался этот народ до 1956 года). Они проезжали мимо на лодке и вдруг увидели человека, лежащего на камнях. Сначала они полагали, что это труп, выброшенный волнением на берег, и хотели проехать мимо, но в это время Гроссевич шевельнул рукой и простонал. Удэхейцы тотчас причалили к берегу и стали приводить его в чувство. Затем они дали ему кое-что из одежды и помогли добраться до лодки. Незадолго до сумерек они прибыли к устью какой-то реки и под руки дотащили его до своих балаганов.

Оставшиеся солдаты из партии губернского секретаря неделю питались рыбой, ягодами и грибами и «истощали до того, что не в силах продолжать далее работы». Остатки отряда Гроссевича пробирался к людям, преодолевая таежные чащи и скальные кручи, завалы и осыпи, с тяжело заболевшим товарищем на носилках. Наконец вышли к стойбищу орочонов на побережье, где заболевший солдат вскоре умер. Кстати, тогдашние этнографы считали орочонов и удэхейцев одним народом, поэтому и возникали разночтения у разных авторов. 14 сентября шхуна «Восток» пошла вдоль побережья на юг, собирая по пути партии топографов, и подобрала солдат. Те сообщили о возможной гибели топографа и двух гребцов вместе с лодкой.

16 сентября «Восток» встретил шлюпку подпоручика Павловича, в которой были и эти самые «погибшие» нижние чины. Оказывается, Павлович со своей командой остановился на ночлег недалеко от стойбища гиляков и послал к ним своих людей за рыбой. А в гиляцкой юрте вдруг оказались солдаты Гроссевича! Они сказали, что их начальник утонул и похоронен в какой-то бухте. Павлович о происшествии с Гроссевичем ничего не знал, но заподозрил неладное. Он велел рядовых арестовать, поскольку один из них был в чиновничьем мундире. Мичман Максимов с «Востока» в своем дневнике назвал солдат, приставленных к топографам, «отъявленными негодяями и лентяями, откомандированными батальоном, чтобы сбыть никуда не годный, вконец испорченный элемент». Впоследствии Кобеков и Поздеев попали в арестантские роты. Чиновника сочли погибшим и вернулись во Владивосток. Большов представил подробный отчет по работе. Карты побережья были продемонстрированы в Зимнем дворце императору Александру Второму.

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ УДЭГЕ

Между тем в становище удэгейцев две женщины занялись извлечением заноз из ног Петра Степановича. Потом они перевязали ему раны, положив на них мелкие стружки шиповника. Кормили его тем же, что ели сами. Убедившись, что он не пленник, Гроссевич воспрянул духом и повеселел. После выздоровления он стал помогать своим спасителям по мере сил и умения ловить рыбу, собирать ягоду, с первым снегом охотиться на соболей. Род, куда он попал, был небольшим, около тридцати человек.

Так прошел целый год. Топограф совсем сжился с аборигенами, стал понимать их язык и в конце концов решил не возвращаться к цивилизации. Ему понравились эти дети природы, их нравы и обычаи, отличающиеся коренным образом от скотского мира белого человека.

Между тем китайские купцы донесли до Владивостока слухи о том, что на реке Ботчи у удэхейцев живет какой-то русский. Для проверки этих данных была послана все та же шхуна «Восток», но когда она подошла к берегу, местные жители побросали свои балаганы и ушли в тайгу. Вместе с ними скрылся от соотечественников и Гроссевич.

Командир решил, что удэгейцы держат русского в плену, поэтому ушел за мыс и спрятал там шхуну. Ночью с нее был высажен десант, и под утро вооруженные матросы напали на стойбище. Когда Гроссевич увидел, что аборигенов арестовывают, он вступился за них и оказал сопротивление. Тогда арестовали и его. Губернского секретаря заподозрили в дезертирстве и увезли во Владивосток для дознания вместе с двумя удэгейцами. В тюрьме один из удэгейцев умер от скоротечной чахотки; второй заболел и был отпущен, но, едва добравшись до Ботчи, тоже умер.

Суд в Иркутске вынес приговор, холодный, как указ о сибирской ссылке. Гроссевича признали душевнобольным и отправили в Николаевский госпиталь, где лечили около года. По словам Гроссевича, это избавило его от каторги. Когда он выздоровел, снова попросился на службу во Владивосток и стал искать случая, чтобы навестить своих спасителей. По службе попасть туда он не мог, тогда взял отпуск и отправился на шхуне «Сторож», которой командовал капитан Гек. Прибыв на место, он поспешил на берег. Вот и тропинка, вот и речка, где они ловили рыбу. Он побежал по дорожке через кусты. Печальное зрелище предстало его глазам. От стойбища остались только развалины. Все люди, взрослые и малые дети, погибли от какой-то эпидемии, занесенной из города. Никто не спасся. Там и сям валялись человеческие кости и предметы домашнего обихода, успевшие уже зарасти травою. Гроссевич собирал останки, беседовал и прощался с каждым. Затем своими руками схоронил своих спасителей в одной могиле.

В дальнейшем, судя по документам, Петр Степанович успешно продвигался по службе, вовремя получал награды. В январе 1885 года его перевели служить в Военно-топографический отдел (ВТО) Приамурского военного округа в Хабаровск. В 1898 году назначили начальником съемочного отделения при ВТО, в 1904 году — производителем картографических работ. Гроссевич отслужил царю и отечеству 53 года и четыре месяца, что называется, до последнего звонка. В коллежских советниках (то есть в звании полковника) он проходил 14 последних лет своей службы, в отставку вышел статским советником (генерал-майором). Умер от аневризмы сердца 28 октября 1916 года. Детям Гроссевича (три дочери и четверо сыновей) в 1916 году исполнилось от 28 до 46 лет. Сыновья все воевали в белых армиях, один из них стал писателем.

Бухточка, в которую впадает река Ботчи, сохранила его имя и по сие время. На ее берегу стоит и поселок Гроссевичи. Вообще, память о топографах той экспедиции сохранилась на картах Хабаровского края — есть мыс Большова, город-порт Ванино, улица Павловича в Хабаровске и так далее.