Если рассматривать Гражданскую войну через противостояние конкретных личностей, то не так просто найти примеры более драматичные чем «дуэль» Чернецова и Подтелкова. Закончилась она личной расправой председателя Донревкома над своим пленным противником. А через три месяца был повешен уже сам Подтелков.

Щит и меч атамана

Василий Михайлович Чернецов родился 3 апреля 1890 года близ хутора Иванкова станицы Калитвенской в семье потомственного казака, служившего в Войске Донском ветеринарным фельдшером.

Окончив реальное училище в станице Каменской, юноша поступил в Новочеркасское казачье юнкерское училище. Первую мировую он встретил в звании сотника 26-го полка 4-й Донской казачьей дивизии. Когда война приняла позиционный характер, возглавил кавалерийский отряд, с которым оперировал в тылу неприятеля. Отвага и дерзость Чернецова были поистине выдающими. К началу Февральской революции он имел чин есаула был награжден орденами и Георгиевским оружием.

Свержение монархии вызвало у него энтузиазм, а потом Василия Михайловича занесло так сильно влево, что, будучи избран депутатом Макеевского совета, он даже примкнул к большевистской фракции.

Но в ноябре, когда Временное правительство пало, настроение Чернецова стало меняться. Окончательно все решила встреча с донским атаманом Калединым, который своей солдатской прямотой направил есаула на путь истинный: Россию сначала надо успокоить, привести в чувство, и только потом заниматься реформами. 

Чернецов стал ближайшим соратником Каледина — его щитом и мечом одновременно. Когда в декабре 1917 года атаман собрал находившихся в Новочеркасске казачьих офицеров, из примерно пяти тысяч пришло около восьмисот. Чернецов взывал к их патриотизму, а потом и к чувству самосохранения, закончив свою речь так: «Господа офицеры, если так придется, что большевики меня повесят, то я буду знать, за что я умираю. Но если придется так, что большевики будут вешать и убивать вас, благодаря вашей инертности, — то вы не будете знать, за что вы умираете».

В добровольческий отряд Чернецова записалось всего 27 офицеров и ему пришлось обратиться к юнкерам, гимназистам, реалистам. Восторженная молодежь шла к нему, чувствуя себя спасителями Отечества. А недостаток жизненного опыта притуплял инстинкт самосохранения, делая их, возможно, не очень умелыми, но отчаянными бойцами.

Отряд в шутку называли «донской каретой скорой помощи». «Чернецовцы» носились вдоль границ Донской области, перехватывая эшелоны, громя наступающие отряды «красной гвардии» и заскакивая на подконтрольные большевикам территории Донбасса. Деникин, бывший тогда одним из руководителей Добровольческой армии, вспоминал: «В личности этого храброго офицера сосредоточился как будто весь угасающий дух донского казачества. Его имя повторяется с гордостью и надеждой. Чернецов работает на всех направлениях. Успех сопутствует ему везде, о нем говорят и свои, и советские сводки, вокруг его имени родятся легенды, и большевики дорого оценивают его голову».

После захвата станции Колпаково состоялось общение по телеграфу Чернецова с командующим красными войсками Антоновым-Овсеенко, который запросил условия для переговоров. Василий Михайлович потребовал распустить революционные войска, сдав все оружие и прислав заложников. Уступать никто не собирался, но несмотря на мизерность сил (до 500 человек при двух орудиях) казалось, что «чернецовцы» имеют шанс на победу.

23 января 1918 года его отряд в двух эшелонах очередной раз отправился в тыл красных. На семафоре возле Дебальцева белые выскочили из поезда и через поле атаковали железнодорожную станцию. Красные быстро разбежались, за исключением небольшой группы, пытавшейся занять оборону в одном из складских помещений. 13 пленников были расстреляны.

Большевики наступление на Дон свернули, но в этот же день произошло событие, которое сторонники Каледина сравнивали с ударом ножа в спину.

Победы хуже поражений

Федор Григорьевич Подтелков появился на свет 6 сентября 1886 на хуторе Крутовском. По семейному преданию, его дед привез с русско-турецкой войны пленную турчанку, которая и родила ему сына — Григория Пантелеевича. Роды прошли в хлеву, «под телкой» — отсюда и фамилия.

Семья жила бедно. Из шестерых сыновей до революции 1917 года дожили только Федор и Матвей.

Федор, благодаря своей богатырской внешности, попал в гвардию — в 6-ю Донскую конноартиллерийскую батарею, и, вероятно, именно в столице увлекся социалистическими идеями.

Недовольство существующей социальной системой усугубилось личной обидой. Во время Первой мировой Подтелков счел себя обойденным, когда вместо него в первое офицерское звание хорунжего был произведен некий урядник Спиридонов. И хотя хорунжим он все-таки стал, обида осталась.

В 1917 году Федор Григорьевич начал выдвигаться в качестве революционного вожака. Не то чтобы он был выдающимся оратором, но его импозантная внешность и голос производили на слушателей большое впечатление. Когда в конце 1917 года 6-я Донская гвардейская батарея вернулась на Дон, разместилась она в Глубокой.

Во многом именно благодаря агитации, которую вел Федор Григорьевич и его соратник прапорщик Михаил Кривошлыков, вернувшиеся с фронта казаки не вставали под знамена Белого дела. Каледин мог рассчитывать только на Чернецова и отчасти на Добровольческую армию.

Подтелков напирал именно на свое казачье происхождение, на то, что Вольный Дон должен иметь широкую автономию в составе России и призывал поделиться землей с иногородними, но не за счет казачьих наделов, а за счет «излишков» из государственного фонда.

Большевики относились к Федору Григорьевичу как к этакой «мелкобуржуазной накипи», но в той ситуации на Дону он был их главным козырем.

23 января 1918 года в станице Каменской был создан съезд фронтового казачества, объявивший о создании Донского военно-революционного комитета (ДОВРК) под председательством Подтелкова.

Каледину отправили ультиматум с требованием разоружить формирования белых, распустить войсковой круг, и, разумеется, передать власть ревкомовцам.

Атаман отправил в Каменскую считавшийся относительно надежным 10-й полк, который присоединился к митингам. Пришлось снова задействовать «скорую помощь».

30 января «чернецовцы» заняли станции Зверево и Лихую, после чего устремились на Каменскую. Ревкомовцы без сопротивления ретировались в Глубокую.

Каменскую Чернецов хорошо знал еще с тех пор, как учился там в реальном училище. Местные жители тоже приняли его дружелюбно, а молодежь стала записываться в отряд, так что ему удалось сформировать четвертую сотню.

Между тем Подтелков воззвал о помощи к Антонову-Овсеенко и отрекся от попыток выторговать казакам у новой власти какие-нибудь преференции.

На станцию Лихую выдвинулись 3-й Московский и Харьковские красные полки под командованием Саблина.

Чернецов погрузил своих бойцов в эшелон и отправился на встречу. Участник грянувшего затем боя Николай Туроверов так описывал события: «Выгрузившись из вагонов, партизаны рассыпались правее и левее пути в редкую цепь и во весь рост, не стреляя, спокойным шагом двинулись к станции. Какой убогой и жидкой казалась эта тонкая цепочка мальчиков в сравнении с плотной, тысячной толпой врага. Тотчас же противник открыл бешеный пулеметный и ружейный огонь. У него оказалась и артиллерия, но шрапнели давали высокого «журавля» над нашей цепью, а гранаты рыли полотно и только три-четыре угодили в пустые вагоны. Наши орудия стреляли очень редко (каждый снаряд был на учете), но первым же попаданием был взорван котел паровоза у заднего эшелона противника, благодаря чему все три состава остались в тупике.

Партизаны продолжали все так же, спокойно и не стреляя, приближаться к станции. Было хорошо видно по снегу, как то один, то другой партизан падал, точно спотыкаясь.

Наконец наша цепь, внезапно сжавшись уже в 200 шагах от противника, с криком «ура» бросилась вперед. Через 20 минут все было кончено. Беспорядочные толпы красногвардейцев хлынули вдоль полотна на Шмитовскую, едва успев спасти свои орудия. На путях, платформах и сугробах вокруг захваченных 13 пулеметов осталось более ста трупов противника.

Но и наши потери были исключительно велики, не только среди партизан (особенно бросившихся на пулеметы), но и малочисленного офицерского состава. Уже в темноте сносили в вагоны, спотыкаясь через трупы товарищей, раненых и убитых партизан. На матовых от мороза, тускло освещенных стеклах санитарного вагона маячили тени доктора и сестер да раздавались стоны и крики раненых.

А в пустом зале 1-го класса, усевшись на замызганном полу, партизаны пели:

От Козлова до Ростова
Гремит слава Чернецова.

Сам же Чернецов, узнав о потерях, сказал: «Это хуже поражения».

Каледин через один чин произвел Василия Михайловича в полковники, добавив, что сделал бы его и генералом.

Понимая, что запас удачи у него иссякает, Чернецов все же принял решение атаковать главную базу противника в Глубокой. Отступление было равноценно сдачи всей Донской области.

Атака в полдень

Сам Чернецов с полутора сотней партизан при трех пулеметах и одном орудии выступил утром 3 февраля, собираясь обойти Глубокую с северо-востока и атаковать ее, предварительно испортив железнодорожные пути, связывающие с Донбассом. Вторая половина отряда должна была напасть на станицу с юга.

Удар планировалось нанести ровно в полдень, но при этом, правильно оценивая силы противника (примерно в тысячу красногвардейцев), Чернецов не знал, что к ним уже присоединились казаки из 27-го и 44-го полков, возглавляемые войсковым старшиной Николаем Голубовым. Привел Подтелков и своих сослуживцев из 6-й Донской батареи, меткий огонь которой во многом решил исход схватки.

Вторая половина чернецовского отряда опоздала с атакой, и Василий Михайлович примерно с 60 бойцами попал в окружение. Имея всего одно орудие, отважная молодежь стойко выдерживала наскоки пяти сотен конницы.

Пытаясь поддержать боевой дух, Чернецов прокричал, что производит всех в прапорщики и скомандовал: «Пли!». Первая атака была отбита. После второй все прапорщики стали поручиками. Но третьей атаки они не выдержали.

Василий Михайлович попытался укрыться в станице Калитвенской, где и был схвачен.

Утром 6 февраля 1918 года он предстал перед Подтелковым, который начал осыпать его оскорблениями. Сам момент убийства пленного полковника имеет две трактовки.

Некоторые советские авторы, пытаясь закамуфлировать факт расправы над безоружными людьми, писали будто Чернецов выхватил припрятанный наган и был зарублен, так сказать, в порядке самообороны, причем часть его соратников успела разбежаться.

Однако Михаил Шолохов в «Тихом Доне», отталкиваясь от свидетельств очевидцев, описал все гораздо жестче: «— Попался... гад! — клокочуще низким голосом сказал Подтелков и ступил шаг назад; щеки его сабельным ударом располосовала кривая улыбка.

— Изменник казачества! Подлец! Предатель! — сквозь стиснутые зубы зазвенел Чернецов.

Подтелков мотал головой, словно уклоняясь от пощечин, — чернел в скулах, раскрытым ртом хлипко всасывал воздух.

Последующее разыгралось с изумительной быстротой. Оскаленный, побледневший Чернецов, прижимая к груди кулаки, весь наклонясь вперед, шел на Подтелкова. С губ его, сведенных судорогой, соскакивали невнятные, перемешанные с матерной руганью слова. Что он говорил — слышал один пятившийся Подтелков.

— Придется тебе... ты знаешь? — резко поднял Чернецов голос.

Слова эти были услышаны и пленными офицерами, и конвоем, и штабными.

— Но-о-о... — как задушенный, захрипел Подтелков, вскидывая руку на эфес шашки.

Сразу стало тихо. Отчетливо заскрипел снег под сапогами Минаева, Кривошлыкова и еще нескольких человек, кинувшихся к Подтелкову. Но он опередил их; всем корпусом поворачиваясь вправо, приседая, вырвал из ножен шашку и, выпадом рванувшись вперед, со страшной силой рубнул Чернецова по голове.

Григорий видел, как Чернецов, дрогнув, поднял над головой левую руку, успел заслониться от удара; видел, как углом сломалась перерубленная кисть и шашка беззвучно обрушилась на откинутую голову Чернецова. Сначала свалилась папаха, а потом, будто переломленный в стебле колос, медленно падал Чернецов, со странно перекосившимся ртом и мучительно зажмуренными, сморщенными, как от молнии, глазами.

Подтелков рубнул его еще раз, отошел постаревшей грузной походкой, на ходу вытирая покатые долы шашки, червоневшие кровью.

Ткнувшись в тачанку, он повернулся к конвойным, закричал выдохшимся, звенящим голосом:

— Руби-и-иих... такую мать!! Всех! Нету пленных... в кровину, в сердце!!»».

Искупление или возмездие?

К середине февраля Донская область была захвачена большевиками. Каледин застрелился (или был убит), Добровольческая армия ушла на Кубань, уцелевшие белые казаки атамана Петра Попова растворились в Сальских степях.

23 марта 1918 года ДОВРК провозгласил «самостоятельную Донскую советскую республику в кровном союзе с Российской Советской республикой». Должность главы исполнительной власти — Совнаркома — досталась Подтелкову. Он, так сказать, стал коллегой Ленина, хотя и в региональном масштабе.

И одновременно по всей Донской области заполыхали казачьи восстания. Причинами стали бездумное изъятие казачьих земель в пользу иногородних и совершенно зашкаливающие репрессии, жертвами которых становились не только бывшие «буржуи» и офицеры, но и казаки, искренне и справедливо считавшие себя трудящимся населением. Многие, наверное, вспоминали слова Чернецова о том, что он, по крайней мере, знает, за что погибнет.

Большевики пытались найти опору в сравнительно небогатых верхнедонских станицах. 1 мая 1918 года Подтелков возглавил специальную комиссию, которая выехала из Ростова-на-Дону в Усть-Медведецкий и Хоперский округа с большой суммой денег, предназначенной для агитации и вербовки в Красную армию.

Уже в дороге Федор Григорьевич понял, что, по сути, его со всех сторон обложили разрозненные, но многочисленные силы повстанцев. Численность отряда сократилась со 120 до 75 человек, а 10 мая «подтелковцы» сдались белым в районе хутора Пономарева.

Теоретически они могли бы сражаться до последнего, но, вероятно, рассчитывали на пощаду; на то, что с вражеской стороны у многих из них были родичи, сослуживцы. Среди тех, кто пленил Подтелкова, оказался и тот самый хорунжий Спиридонов, который когда-то обошел его в чине и уже ставший подъесаулом. Перед сдачей они даже встретились один на один, на кургане в степи и о чем-то поговорили. На вопрос о чем, Спиридонов потом отвечал лаконично: «О прошлом».

Но общее прошлое уже не сближало. Сказано и сделано к тому времени было слишком много. Военно-полевой суд сразу же припомнил Федору Григорьевичу расправу над Чернецовым, приговорив его и Кривошлыкова к повешению. Остальных пленников расстреляли.

Из романа «Тихий Дон»: «Один из офицеров ловким ударом выбил из-под ног Подтелкова табурет. Все большое грузное тело Подтелкова, взвихнувшись, рванулось вниз, и ноги достали земли. Петля, захлестнувшая горло, душила, заставляла тянуться вверх. Он приподнялся на цыпочки — упираясь в сырую притолоченную землю большими пальцами босых ног, хлебнул воздуха и, обводя вылезшими из орбит глазами притихшую толпу, негромко сказал:

– Ишо не научились вешать. Кабы мне пришлось, уж ты бы, Спиридонов, не достал земли…

Изо рта его обильно пошла слюна. Офицеры в масках и ближние казаки затомашились, с трудом подняли на табурет обессилевшее тяжелое тело…

Вновь грузно рванулось вниз тело, лопнул на плече шов кожаной куртки, и опять кончики пальцев достали земли. Толпа казаков глухо охнула. Некоторые, крестясь, стали расходиться. Столь велика была наступившая растерянность, что с минуту все стояли, как завороженные, не без страха глядя на чугуневшее лицо Подтелкова.

Но он был безмолвен, горло засмыкнула петля. Он только поводил глазами, из которых ручьями падали слезы, да кривя рот, пытаясь облегчить страдания, весь мучительно и страшно тянулся вверх.

Кто-то догадался: лопатой начал подрывать землю. Спеша рвал из-под ног Подтелкова комочки земли, и с каждым взмахом все прямее обвисало тело, все больше удлинялась шея и запрокидывалась на спину чуть курчавая голова.

Веревка едва выдерживала шестипудовую тяжесть; потрескивая у перекладины, она тихо качалась, и, повинуясь ее ритмичному ходу, раскачивался Подтелков, поворачиваясь во все стороны, словно показывая убийцам свое багрово-черное лицо и грудь, залитую горячими потоками слюны и слез».

Как видим, смерть Подтелкова Шолохов описал так же талантливо и страшно, как и гибель Чернецова, подавая ее как своего рода искупление. Хотя, наверное, многие сегодня воспринимают ее как возмездие. И главное, череда искуплений-возмездий для Тихого Дона только начиналась.

Подробнее о событиях, приведших к Октябрьской революции см. книгу «1917 год. Очерки. Фотографии. Документы»