В Гражданской войне приняло участие много южных славян – сербов, черногорцев, хорватов, словенцев. Встретить их можно было в самых разных концах России. Боевой путь Бакича начался в Самаре, а завершился в монгольских степях. Имя Дундича стало легендой в Южной России и на Украине.

Черногорский «мушкетер»

Черногорец Андрей Степанович Бакич родился в последний день 1878 года. Самым авторитетным представителем семейства в то время был дядя мальчика – Митар Бакич, занимавший пост полномочного представителя Черногории в Стамбуле. Окончив шесть классов в родном Андриеваце, Андрей отправился учиться в Белград, где поступил в престижную гимназию. 

Но карьера у него не сложилась. 24 июня 1899 года некий Кнезевич (боснийский еврей) совершил покушение на экс-короля и фактического правителя страны Милана Обреновича. Многие были недовольны Миланом из-за его проавстрийской политики, и, казнив Кнезевича, правительство попутно провело репрессии против потенциальных оппозиционеров. 

Бакич участвовал в каком-то молодежном кружке, за что и был выслан из Сербии. Какое-то время он пожил у дяди в Стамбуле, после чего отправился в Россию. Вероятно, не без участия дяди он был зачислен в Одесское пехотное училище, которое в 1902 году успешно закончил. Девиз училища «Один за всех и все за одного!» был позаимствован у мушкетеров. 

В чине подпоручика Бабич отправился на Дальний Восток, где началась война с Японией. Восьмой Восточно-Сибирский стрелковый полк, в котором он служил, защищал Приморье от возможных японских десантов. Японцы так и не высадились, война завершилась, и служба Бакича пошла своим чередой. Он удачно женился на черногорке Ольге Данич, дочери его бригадного командира. Один за другим на свет появились дети. Но климат Приморья буквально убивал теплолюбивого черногорца, и в 1913 году ему пришлось уволиться по болезни в чине штабс-капитана.

Чтобы кормить семью, Андрею Степановичу пришлось работать коммивояжером, но с началом Первой мировой войны Бакича призвали в армию и направили в формирующийся 56-й Сибирский стрелковый полк. Опытных офицеров не хватало, а Бабич, как только попал в более теплый климат, сразу продемонстрировал военные дарования.

Уже в первом бою, 2 ноября 1914 года, когда сибирцы угодили в мясорубку Лодзинской битвы, Бакич не только успешно командовал ротой, но и сменил раненого комбата, после чего три дня со своими подчиненными сдерживал превосходящие силы противника у Гомбина. Через месяц у деревни Сохачев он получил ранение и контузию, но остался в строю. Начальство произвело храброго командира в капитаны, наградило его тремя орденами и Георгиевским оружием. 

Роковой 1917 год Андрей Степанович встретил в чине полковника и командира 55-го Сибирского полка, с которым участвовал в последней наступательной операции царской армии – под Митавой. Хотя в целом операция была успешной, в двух корпусах за неповиновение приказам и дезертирство расстреляли 92 человека. Бакич тоже участвовал в этих репрессиях, и не удивительно, что, когда в армии началась демократизация, собравшиеся на митинг солдаты потребовали снять его с должности. Спасибо, что на штыки не подняли.

Пока революция «углублялась», Бакич числился в резерве. В феврале 1918 года он вышел в отставку и получил в сербской миссии визу, дающую право отъезда на родину, оккупированную австрийцами. 

Но никуда Бакич не уехал, а отправился в Самару, где занимался коммерцией, а потом, в качестве военспеца, вроде бы стал начальником городского гарнизона. 

8 июня, после ожесточенных боев и при решающем вкладе мятежного Чехословацкого корпуса, советская власть в Самаре пала. Трудно сказать, в каком качестве Бакич участвовал в тех событиях, но наверняка был не за красных. Когда правительство Комуча (комитет членов Учредительного собрания) приступило к созданию Народной армии, Андрея Степановича назначили командующим войсками Сызраньского района.

Одинокий ковбой

На самом деле Олеко Дундича наверняка звали иначе. Вероятные даты его рождения – 13 апреля 1896-го и 12 августа 1897-го – даны, исходя из магистральной версии его биографии, которая основана на первой заметке о Дундиче, опубликованной при его жизни в газете «Воронежская коммуна»: «Товарищ Дундич родился в 1896 году в Далмации близ города Имацки, в деревне Гробово в крестьянской семье. Двенадцатилетним мальчиком т. Дундич уехал в Америку к своему дяде. Здесь он побывал и в штатах Северной Америки, и в Аргентине, и в Бразилии, где был одним из отважнейших наездников при перегоне скота. После четырех лет жизни в Америке по требованию отца Дундич вернулся домой и стал работать на отцовских виноградниках, пахать землю и вести другие крестьянские работы». 

Менее убедительная версия предполагает, что Дундич был сыном сербского священника из города Ужице и звали его Милутин Чолич.

Далмация в то время входила в состав Австро-Венгерской империи, а Дундич с равным успехом мог быть как сербом, так и хорватом. В первом случае с началом мировой войны он должен был перейти на сторону сербов, во втором – был мобилизован в сербскую армию изначально. 

Журналист «Воронежской коммуны» пишет, что в начале 1916 года, после отступления разгромленной сербской армии в Грецию, подразделение, где служил Дундич, отправили переформировываться во Францию, а затем перебросили в Россию. Во время Брусиловского прорыва он попал в плен, пообщавшись с неким русским военнопленным, проникся революционными идеалами, бежал и, оказавшись на Украине, устроился работать на шахту под Бахмутом (Донбасс).

С учетом военных реалий звучит все это сложновато, но теоретически допустимо. Многие исследователи норовят записать Дундича в Сербский добровольческий корпус, что многое упрощает. Корпус этот был сформирован в Российской империи из южных славян – бывших военнослужащих австрийской армии. Многие из них при записи меняли фамилии, чтобы прикрыть от репрессий оставшихся в Австро-Венгрии родственников. В Гражданской участвовала примерно половина бойцов – около 20 тысяч, – причем большинство приняли сторону красных. Но ни в списках личного состава, ни в мемуарах ветеранов фамилия Дундича не упоминается. 

Также биографы героя норовят присвоить ему офицерское звание; хотя бы самое младшее – подпоручика. Но данная версия опровергается первым документом, под которым стоит собственноручная подпись Дундича – три крестика! Понятно, что человек не умеющий писать, стать офицером не мог по определению. 

Теперь о самом документе. В начале 1918 года активней других красных отрядов на востоке Украины и в Донской области действовал отряд Сиверса. Дундич служил в нем с группой земляков в кавалерийской разведке. В феврале была провозглашена Донецко-Криворожская республика, на которую спустя месяц обрушилась австро-германская армия и украинские самостийники. Красные части под командованием Ворошилова с боями отходили на восток, и с ними отходили все, кому было не по пути с австро-германцами, включая добровольцев из Чехословацкого и Сербского корпусов. 

В Царицыне донбасские части стали переформировываться в 10-ю армию под командованием Ворошилова. В ее рядах решили создать отдельный Интернациональный батальон, причем инициатива принадлежала красноармейцам преимущественно из числа немцев. 

Дундич в этот батальон записался, но потом решил создать собственный кавалерийский отряд, сманивая в него бойцов обещанием повышенных окладов. 

Немцы вызвали Дундича на собрание – объяснить, что он поступает не по-товарищески. Дундич в прослушивании нотации расписался тремя крестиками. С этого момента отпущенные ему судьбой два года жизни проходили на глазах людей, которые его либо ненавидели, либо им восхищались. 

Через степь навстречу смерти

 В июле 1918 года действовавший под Сызранью отряд Бакича включал немалые для тех мест силы – около 6,5 тысячи штыков, 3,3 тысячи сабель, 150 пулеметов и 35–40 орудий. 

Генерал-майор Сергей Щепихин так описывал Андрея Степановича: «Он единственный из начальников участка фронта ревниво оберегает свои части от притока иностранного элемента, особенно же от пленных красноармейцев. Бакич импонирует и своим видом, и своей манерой, повадкой, и, безусловно, своим Георгием. Чуждый политики, это солдат всей душой! Незамысловаты его тактические и стратегические комбинации, но его способностей и практической сметки вполне достаточно по тому масштабу, который приложив в Гражданской войне. Зато Бакич обладал в совершенстве даром проникать в психологию рядового бойца, и они смело, безропотно и с полным доверием идут за своим вождем».

Из Поволжья большевики белых выбили, что привело к консолидации разнородного контрреволюционного воинства вокруг адмирала Колчака как Верховного правителя. Держать южный участок фронта поручили атаману Дутову, командующему Оренбургской армией, а Бакич стал у него в феврале 1919 года командующим 4-м корпусом.

В апреле колчаковцы перешли в наступление. Корпус Бакича и 2-й корпус Акулинина подошли к Оренбургу, планируя взять его 19 апреля – к пасхальной заутрене. К сроку, однако, не поспели. Решающий бой переправившиеся через реку Салмыш войска Бакича провели 26 апреля у хутора Архипова. Красные прижали 4-й корпус к берегу и заставили переправляться обратно, что в период, когда разлив достиг пика, привело к дополнительным сложностям и потерям. Наступление на Оренбург было сорвано и возобновилось через месяц с аналогичными результатами.

Летом красные перешли в контрнаступление. После падения столицы Верховного правителя – Омска, 22 ноября, 4-му корпусу с остатками Оренбургской армии пришлось отступать через зимнюю степь, которая и в хорошее время года называлась Голодной.

У редких кочевников выгребали все подчистую, но еды катастрофически не хватало, питаться приходилось в основном лошадьми и верблюдами. Бойцы умирали от голода, холода, тифа. До Семиречья доплелась лишь половина от вышедшего в поход 20-тысячного войска, но красные появились и здесь, так что в марте 1920 года остаткам Оренбургской армии пришлось интернироваться в Китае.

Часть казаков воспользовались амнистией, часть перебрались в еще удерживаемое белыми Приморье. В феврале 1921 года агенты ЧК застрелили Дутова. Отряд Бакича оставался последним обломком Оренбургской армий, причем дисциплину поддерживал самыми жесткими методами, включая телесные наказания и расстрелы. Оставив семью в Поволжье, Бакич завел себе походно-полевую жену – зубного врача Ольгу Якименко, которая застрелилась в июле 1920 года. Новой пассией Андрея Степановича стала Александра Ишимова. Ее муж имел чин хорунжего и потерялся при отступлении, а отец, будучи простым казаком, установил контакты с чекистами. Сведения, переданные отцом и дочерью, сыграли не последнюю роль в разгроме отряда Бакича.

Никто не мешал Андрею Степановичу просто распустить отряд, но он предпочел продолжить борьбу и в мае 1921 года двинулся через безводные степи на восток в Монголию. Ввязаться в авантюру он решил под впечатлением от успехов барона Унгерна.

После присоединения отряда хорунжего Токарева войско Бакича увеличилось почти до восьми тысяч бойцов, из которых оружие имел только каждый десятый. Это войско смогло прорваться через заслон красных, но к сентябрю сократилось примерно наполовину: около тысячи человек погибли в боях, около трех тысяч ушло к красным.

Правда, Бакич соединился с крупным отрядом есаула Александра Кайгородова. Вместе они осадили монастырь Саруул-гун-хурэ, где держались русские большевики Карла Байкалова и красные монголы Хас-батора. Монастырь оказался крепким орешком, грызть который Кайгородов предоставил Бакичу, а сам отправился на Алтай, по дороге сложив буйну голову. Андрей Степанович осаждал монастырь почти месяц и отошел, узнав, что на помощь Байкалову идет подкрепление.

Бакича обкладывали, как волка. В начале декабря красные захватили его обоз, причем их командир Кочетов демонстративно вернул саблю пленному генералу Шеметову. Вероятно, слухи о том, что большевики не такие уж звери, убедили Бакича согласиться на капитуляцию. Состоялась она 17 декабря 1921 года. 

По словам Байкалова, «Бакич демонстративно отбросил револьвер и пошел впереди колонны с большим деревянным крестом в руках… этот по-своему величественный жест смирения на фоне снежной монгольской степи отнюдь не кажется театральным».

Но жест этот не спас жизнь Бакичу – 17 июня 1922 года он и пятеро офицеров его штаба были расстреляны в Новониколаевске по приговору революционного трибунала. 

Человек с львиной отвагой 

В августе 1918 года царицынская ЧК раскрыла контрреволюционный заговор среди военнослужащих бывшего Сербского корпуса. Дундича и нескольких его земляков тогда арестовали, но быстро выпустили. Однако служить в 10-й армии ему не захотелось, и он попросился на Донской фронт – в кавалерийский полк некоего Ивана Крючковского.

Так Дундич оказался в дивизии, которая со временем развернулась в 1-й кавалерийской корпус, а потом и в 1-ю Конную армию. И знали его там как Ивана, а не Олеко, причем иногда добавляли еще отчество – Антонович. Но чаще всего называли по фамилии с эпитетом – Красный Дундич.

Рассказы о его отчаянной храбрости, силе и ловкости стали частью фольклора конармейцев. В частности, он был известен виртуозным владением шашкой. Это, кстати, подтверждается информацией о том, что он был в своем время чемпионом австро-венгерской армии по фехтованию среди унтер-офицеров.

Тенью Дундича был его ординарец Иван Шпитальный. Имелась у него и жена – казачка из хутора Колдаирова Мария Алексеевна Самарина. Обстоятельства их знакомства покрыты флером романтичного тумана, но интересно, что супругой или подругой красного героя становится представительница контрреволюционного казачьего лагеря. Хотя что в этом особенного? Чувства вполне могут корректировать политические взгляды, а Дундич был мужчиной ярким. 

Вот еще одна выдержка из статьи в газете «Воронежская коммуна»: «Как-то раз т. Дундич наметил себе задачу выкрасть у белых санитарку у всех на глазах. Разогнав своего скакуна, он ворвался вглубь неприятельских сил и среди бела дня схватил одну из санитарок белого отряда и, посадив ее к себе на лошадь, бросился назад. Но белые тоже не зевали, и на смельчака бросилась масса конных противников. Пересадив девушку себе за спину и привязав ее к себе ремнем, т. Дундич пустил в ход свой любимый прием — рубку левой рукой и стрельбу правой и бросился с львиной дерзостью почти на сотню своих врагов. Рубя и стреляя направо и налево, взад и вперед, он пробил себе путь к своим и, весь израненный, вернулся. Привезенная им девушка перевязала его раны и осталась навсегда работать в Красном корпусе. По случайности ей много раз потом приходилось ухаживать за раненым Дундичем, и они теперь большие друзья».

Не закончилась ли их дружба свадьбой?..

В любом случае в госпиталь Дундич попадал постоянно: был ранен с десяток раз, но всегда не опасно. Выше начальника дивизионной разведки или командира бронепоезда Дундич не поднимался, что было естественно при отсутствии грамотности, но все командование 1-й Конной души в нем не чаяло.

В командование трофейным белогвардейским бронепоездом, переименованным из «Генерала Мамантова» в «Буденный», Дундич вступил 2 сентября 1919 года, но в громыхающей железной коробке чувствовал себя неуютно и снова вернулся в разведку.

Через пять месяцев Дунич захватил еще один бронепоезд, «Гром победы». Вернее, сначала он лихим налетом занял станцию Суковкино, а потом под дулом нагана заставил вражеского коменданта отправить по телеграфу помощь о подкреплении. Когда «Гром победы» подошел к перрону, Дундич в мундире штабс-капитана сообщил начальнику бронепоезда, что нападение красных сумели отбить собственными силами. Затем экипаж «Грома победы» выбрался на перрон для представления «генералу», каковым оказался Буденный. Разоружили белых практически без сопротивления.

Другая подобная история произошла 18 октября 1919 года, когда Дундич в мундире капитана доставил в штаб оборонявшего Воронеж генерала Шкуро письмо примерно такого содержания: «Завтра мною будет взят Воронеж. Обязываю все контрреволюционные силы построить на площади Круглых рядов. Парад принимать буду я. Командовать парадом приказываю тебе, белогвардейский ублюдок. После парада ты за все злодеяния, за кровь и слезы рабочих и крестьян будешь повешен на телеграфном столбе там же, на площади Круглых рядов. А если тебе память отшибло, то напомню: это там, где ты, кровавый головорез, вешал и расстреливал трудящихся и красных бойцов. Мой приказ объявить всему личному составу Воронежского белогвардейского гарнизона. Буденный». Шкуро после ночного совещания спал, и Дундич, оставив это послание адъютанту, благополучно скрылся из города.

Именно в занятом красными Воронеже Дундич познал, что такое публичная слава. Ему аплодировали в театре, о нем писала газета, его публично нахваливал сам Буденный: «Только революционная война может родить людей с такой львиной отвагой».

«Храброго пуля боится». Но вечно ходить по краю все равно невозможно. Когда началась война с Польшей, Дундича назначили помощником командира 36-го полка. 8 июля 1920 года он погиб в бою под Ровно. 

Буденный тогда приказал 24-му полку атаковать скопление польской пехоты и с удивлением увидел во главе атакующих Дундича, который, вообще-то, должен был находиться в другом месте. «Рослый золотистый скакун, сверкавшая в лучах солнца сабля, черная черкеска, лихо сбитая на затылок кубанка и трепетавший по ветру башлык создавали образ сказочного богатыря….

На какой-то миг я оторвал взгляд от атакующего полка, обратив внимание на разорвавшийся у железной дороги снаряд. И тут же, как удар, стегнул тревожный голос Ворошилова:

– Дундич!..

Я резко повернул голову и успел еще заметить, как Олеко, взмахнув руками, камнем свалился с лошади. Так падают только мертвые!

– Вон те два молодчика убили нашего Дундича, – показал мне Климент Ефремович на убегавших в кусты солдат. – Они стреляли в него. – И, вгорячах подняв свой карабин, Ворошилов стал посылать пулю за пулей в петлявших по полю белополяков.

Я был потрясен не меньше Климента Ефремовича. В груди словно что-то оборвалось. В ярости выхватил маузер и выстрелил несколько раз, забыв о том, что противник далеко и пули мои просто не долетят».

Тело Дундича вытащил верный ординарец Шпитальный, и через день герой был торжественно похоронен в городе Ровно.

А через полгода на экраны вышел фильм «Олеко Дундич». Режиссер Владимир Касьянов заменил имя главного героя с Ивана на Олеко, чтобы ничто не сковывало полет творческой фантазии. Так с тех пор и осталось.

Подробнее о событиях, приведших к Октябрьской революции см. книгу «1917 год. Очерки. Фотографии. Документы»