7 июня 1927 года на Варшавском вокзале русским эмигрантом Борисом Ковердой был застрелен полпред СССР в Польше Петр Войков. На суде убийца позиционировал себя как мститель и за семью последнего русского императора и за все, что большевики сделали с Россией.

Прения сторон начались с выступления прокурора Рудницкого:
— Коверде, господа судьи, следует дать суровое наказание, несмотря на его молодой возраст, ибо его вина весьма велика. Выстрел, произведенный им, убил человека, убил посланника, убил чужестранца, который на польской земле был уверен в своей безопасности. Этот безумный и роковой выстрел, последним эхом которого будет ваш приговор, польская республика, которая будет говорить вашими устами, должна осудить и сурово наказать. Слишком тяжелое оскорбление нанесено ее достоинству, чтобы она могла быть мягкой и снисходительной. Она обязана быть суровой в отношении виновного.

Свою ненависть к большевикам Коверда не обосновал на фактах лично своих с ними столкновений, испытывая сильное влияние антибольшевистской литературы. Но бороться за Отчизну надо на своей родной земле, а не на чужой. Для нас Войков — представитель соседнего государства, и мы обязаны были охранять его так, как государственных чиновников. Вот Розенгольц. Но это для нас только гость проезжий, и он не подлежит нашей опеке.
При этих словах в зале произошло движение в сторону Розенгольца и его «свиты».

Таким образом, прокурор в своей речи не столько формулировал и обосновывал обвинения террористу, сколько доказывал факт отсутствия за его спиной какой–либо организации. Заключительные слова прокурора подразумевали отказ от смертной казни.
Выступления защитников были убедительны и хорошо построены.

Коверда своими выстрелами защищал давшую ему приют страну от подрывающих ее спокойствие представителей большевистского режима, пытавшихся через Коминтерн активизировать коммунистическое движение в Польше. Такая аргументация, безусловно, не могла не оказать сильного воздействия на суд, хотя общее настроение зала и без того соответствовало этому.

КУЛЬТ КОВЕРДЫ

Из выступления защитника: «Родина не состоит из одной территории и населения. Она является комплексом традиций, верований, стремлений, святынь, духовных ценностей и исторической общности, основанной на человеческом материале и на земле, им заселенной. Родина — это история, в которой развивается нация. А разве СССР может создать нацию, может создать народ? Нет. И не во имя различно понимаемого блага Родины боролся Борис Коверда, а против злейших врагов своей бедной Родины выступил этот бедный одинокий мальчик...

А кого убил Коверда? Войкова ли, посланника при Речи Посполитой Польской, или Войкова, члена Коминтерна?
Господа судьи, разве в этом мальчике, сидящем здесь на скамье подсудимых, можно усмотреть хотя бы тень гордости, этого сатанинского искушения? Разве вы не поняли, господа судьи, что Борис Коверда — это мальчик с чистой, кристальной душой, с голубиным сердцем; мальчик, способный на жертву, мальчик, которого на страшный поступок убийства толкнула не гордость, а любовь к неисчислимым массам сородичей, уничтожаемых, попираемых и убиваемых Третьим интернационалом?!.

Защитники основные усилия потратили на доказательство неправомерности отдачи Коверды под «доразный» суд: нельзя было применять чрезвычайной процедуры, т.к. Войков не был должностным лицом польского государства.
После этого суд предложил Борису последнее слово, от которого он отказался.

В 23 часа 40 минут после выполнения формальностей суд удалился для совещания. Как и ожидалось, обсуждение и вынесение приговора много времени не заняло. Судьям понадобилось 50 минут, чтобы принять решение.

Суд посчитал вину обвиняемого доказанной и приговорил к «бессрочному заключению в каторжной тюрьме».
Однако, принимая во внимание принцип исправления преступника и смягчающие вину обстоятельства, как-то молодость подсудимого, его нравственные достоинства, глубокий патриотизм и понимание им человеческих страданий, суд постановил: «Обратиться через министра юстиции к господину президенту Речи Посполитой с ходатайством о замене Коверде бессрочных каторжных работ теми же работами на пятнадцатилетний срок».

Приговор был выслушан Ковердой и всеми присутствующими стоя. Когда председатель суда дошел до слов о бессрочной каторге, вздох облегчения прошел по залу, а юноша встретил приговор с выражением радости на лице.
К нему бросаются, пожимают ему руки. Его отец подбежал к скамье подсудимых и крепко обнял и поцеловал сына, со словами: «Прости меня, это я был обязан убить Войкова». Поздравляют родных. Нервы матери не выдерживают: она, все время ходившая со сжатыми губами, теперь рыдает. Расплакалась и сестра. Но плачущих утешают: «Полноте, сроки теперь не суды, а история назначает».

К вполне объяснимым мотивам снисходительного отношения трибунала добавились и внешние обстоятельства.
Во-первых, в ответ на убийство Войкова советское правительство расстреляло около 200 содержавшихся в тюрьмах представителей творческой, научной и технической интеллигенции, известных деятелей либеральных и социалистических партий.

Во-вторых, западные и эмигрантские газеты были полны сообщениями о причастности Войкова к расстрелу Николая II и его семьи. Кампания в печати, создав Коверде репутацию героя-мстителя, «Светлого ангела Белого движения», вызвала среди эмигрантов стремление материально поддержать Коверду на процессе, оплатить адвокатов, поскольку его семья бедствовала.

По окончании процесса Коверда был доставлен в свою одиночную камеру, где заснул крепким сном на сутки. А на следующий день его перевели из следственной тюрьмы в Мокотовскую каторжную тюрьму, где ему сразу дали статус политического заключенного, что обеспечивало ему некоторые привилегии по сравнению с уголовниками. С первых же дней он стал получать белье и пищу от проживавших в Варшаве эмигрантов.

Президент Пилсудский ходатайство суда удовлетворил.
Зарубежные историки считают, что выстрел Коверды не только избавил Войкова от многих неприятностей, но и «канонизировал» его похоронами у Кремлевской стены.

Решение о погребении Войкова на Красной площади, безусловно, принималось из политических соображений и было рассчитано в первую очередь на внешний мир. Неспроста в дипломатических кругах поговаривали: «Если бы не Коверда, быть бы Войкову в тюрьме, а не в Кремлевской стене».

МИР — ЭТО БОЛЬШАЯ ДЕРЕВНЯ

Мало кого интересовала дальнейшая судьба Бориса Коверды — пятнадцатилетний срок каторги у него заканчивался в 1942 году. А кто о нем мог вспоминать, кроме близких родственников и друзей? Полыхала война, Польша оккупирована гитлеровской Германией, гибли десятки миллионов людей, и жизнь пылкого юноши закончилась бы, по всей вероятности, в безвестности.

Для меня, интересовавшегося судьбами эмиграции, имя убийцы Войкова было не пустым звуком. Но что я знал о нем? Лишь смутные, отрывочные сведения.

Разве мог представить, что удастся лично приблизиться к событиям, выше описанным. С 16 лет, собирая марки, я вел активную переписку с зарубежными коллекционерами. Так познакомился с Виктором Монтвиловым, студентом университета в Гренобле. Его, внука русского дворянина, интересовало все о родине его деда, убитого в Крыму красными. В 1965-м и позднее мы обсуждали все, что было связано с отечественной культурой.

Это заочное знакомство оказало сильное влияние на мое мировоззрение. Был обмен письмами и с его мамой Ольгой Никитичной, и братом Николаем. Для меня каждое послание Монтвиловых было событием. Виктор отвечал на несколько моих писем одним.

В годы всеобщей государственной перлюстрации много не напишешь. Тем более что меня вызывали в соответствующие органы для «нотаций и акций», сообщая при этом, что Николай — активный член НТС. Французские компетентные органы тоже не оставляли без внимания семейство Монтвиловых, под угрозой была карьера Виктора.

Самозабвенно влюбленный во все русское, Виктор Монтвилов познакомился с красивой девушкой Наташей, женился и в 1965 году переехал в США. Наша переписка продолжалась.

Виктор мельком писал о своем тесте, называя его интеллигентным и прекрасным человеком. Я, увлеченный марками, открытками, книгами и музыкой, не придал этому значения, тем более что мой друг не сообщил имя и фамилию Наташиного отца. И, слава Богу, а то у меня начались бы большие неприятности, хотя современным кегебистам это имя ничего не сказало бы...

С возрождением демократии, свободы выезда в 1992 году я побывал в США с надеждой на встречу с Виктором, которого в глаза не видел. Но мне сообщили, что он вернулся в Париж, где и сейчас работает «большим чиновником» в ЮНЕСКО. А с его супругой Наташей и ее мамой встретиться можно, и добавили: Наташа Коверда будет рада встрече. Видя мое недоумение, подтвердили: «Да, да, ее отец Борис Софронович Коверда», чем полностью меня ошарашили. Во время нашей встречи с Натальей Борисовной Монтвиловой об ее отце разговора не было. Больше о муже, детях...

СВЕТЛЫЙ АНГЕЛ БЕЛОГО ДВИЖЕНИЯ

Подробности об убийце Войкова я узнал у его зятя — моего давнего знакомого по переписке Виктора Монтвилова, когда приехал к нему в Париж.
Что же произошло с одиноким мстителем за Россию?

Борис Коверда был приговорен к длительному заключению. Эмигранты видели в выстрелах юноши «залог возрождения» России, его именовали не иначе, как «Светлым ангелом Белого движения», но ничего не сделали для облегчения его участи...

В 1928 году, когда срок заключения Коверды был сокращен по амнистии, его перевели в каторжную тюрьму города Грудзиондз. Журналист Войцеховский несколько раз навещал Бориса в тюрьме, получая предварительно разрешение варшавского прокурора. «...Меня вводили в кабинет начальника тюрьмы. Заранее предупрежденный, он ждал за письменным столом. По его вызову в кабинет входил Коверда в серой арестантской куртке. Разговор в этой обстановке не мог быть ни откровенным, ни долгим, но я надеялся, что молодому узнику, отрезанному на много лет от семьи, друзей и внешнего мира, приятен каждый знак внимания. Не помню, в какой именно мой приезд, он сказал, что о нем заботятся, снабжая продовольствием, жители города...»

Бориса Коверду освободили в 1937 году по амнистии в честь 20-летия образования независимой Польши. Десятью годами каторжной тюрьмы заплатил юноша за казнь екатеринбургского злодея, однако заключение не сломило Бориса Софроновича ни физически, ни духовно. Когда «Светлый ангел» был освобожден, он отпраздновал это событие с теми, кто ему помогал. Потом отправился в Югославию, где при Кадетском корпусе сдал экстерном экзамен на аттестат зрелости.

В 1939-м, во время оккупации Польши, Коверду, как и всех русских, отправили на принудительные работы в Германию. По окончанию войны был лагерь ДиПи (перемещенных лиц). В 1945 году Борис Софронович поселился сначала в Швейцарии, затем жил во Франции и ФРГ. В 1952 — м семья Коверды прибыла в США, сам же он, в соответствии с американскими законами, не имел такого права как человек, осужденный в другой стране за убийство. Лишь через четыре года, благодаря стараниям русских эмигрантов, прежде всего Александры Львовны Толстой — дочери великого писателя, президент Эйзенхауэр подписал принятый Конгрессом специальный билль о разрешении Коверде въехатьв США.

Вся жизнь Бориса Сафроновича может послужить примером. В моих глазах идейность, стойкость и верность являются неотъемлемыми качествами настоящего героя.

В США он жил тихо и скромно. За исключением дружеских бесед, Борис Коверда хранил молчание по поводу событий, в которых он был главным действующим лицом. По свидетельствам знавших его людей, он не только не извлекал каких-либо выгод из своего прошлого, но, напротив, старался не вспоминать о «выстрелах в Варшаве» и не любил, чтобы его имя в любом контексте появлялось в печати. К этому он приучил своих близких, в первую очередь жену и дочь.

Только в 1984 году, сознавая важность восстановления исторической истины и, возможно, предчувствуя, что жизнь его подходит к концу, Коверда написал статью под заглавием «Покушение на полпреда Войкова 7 июля 1927 года». Этот короткий материал, названный автором «свидетельским показанием», написан языком делового отчета и почти полностью ограничивается передачей фактов и событий. О самом важном решении во всей своей жизни Борис Софронович пишет так: «В моих беседах с Павлюкевичем и Яковлевым мы все чаще обсуждали план покушения на Войкова и, в конце концов, к началу 1927 года я выразил желание совершить это покушение».

Я думаю, что невозможно проще и скромнее сказать о решении, которое могло стоить жизни 19-летнему юноше. Нина Алексеевна, супруга Бориса Софроновича, говорила, что Войков носил перстень на руке, снятый с царских мучеников. Участие Войкова в убийстве царской семьи в первую очередь повлияло на этот поступок.

Тяжелый недуг сломил Коверду, он скончался в среду 18 февраля 1987 года, не дожив до 80-летия.
На первую панихиду в четверг в храме Иоанна Крестителя в Вашингтоне собралось более 70 человек. Гроб был накрыт трехцветным полотнищем, а у изголовья покойного поставлен русский национальный флаг. Борис Софронович пожелал, чтобы его гроб на похоронах несли кадеты.

Настоятель храма отец Виктор Потапов сказал сильное, прочувствованное слово. (С этим священником я познакомился во время визита в Вашингтон. Высокий, спортивно сложенный человек живо интересовался состоянием церковной жизни на Украине. Если бы я тогда знал, что он духовник Бориса Софроновича, то моя повесть была бы больше.)
Отпевание и похороны состоялись в пятницу, 20 февраля в монастыре Новое Дивеево. Проводить в последний путь русского героя на русском кладбище собрались близкие и друзья. Поминальная трапеза была устроена семьей покойного в помещении общества «Отрада».

ЭПИЛОГ

В 1995 году мне позвонил Виктор Монтвилов с просьбой показать Киев его жене и теще. Мы встретили Нину Алексеевну и Наталью Борисовну Коверда в каюте прогулочного теплохода, стоящего у причала. Они не захотели переезжать в гостиницу «Киевская Русь», так как там были перебои с горячей водой, к сожалению, традиционные.
Киевские прогулки проходили с удовольствием, пользой и не без морали. Мы гуляли по Подолу, заходили в музеи Булгакова и «Одной улицы».

Для Нины Алексеевны пребывание в нашем городе было знаковым. Оказывается, в Киеве познакомились её родители. Её отец — полковник Алексей Иванович Петрушин командовал полком у гетмана Скоропадского. Когда я об этом навел справки у историка Тимченко, то открылась несколько иная картина. Отец Нины Адексеевны Коверда действительно жил в нашем городе и был полковником 62-го пехотного Суздальского генералиссимуса князя Суворова полка, расформированного в марте 1918-го в Киеве.

При нашей последней встрече Нина Алексеевна и Наталья Борисовна обходили разговор о жертвенном подвиге Бориса Софроновича в Варшаве. Чувствовалось, что эта тема у них — семейное табу. И вдова не хотела, чтобы я писал об этом. Но пришла пора.
История повторяется. Ульянов-Ленин отомстил смертью восемнадцати Романовым за казнь брата. Одинокий юноша, рискуя жизнью, смог покарать одного участника расстрела царской семьи.

Борису Коверде в 1918 году было всего 11 лет. Этому впечатлительному юноше было стыдно за Белую Гвардию, за европейских монархов, за русский народ, поэтому он своей матери говорил: «Как так? Кто отомстит за государя и его детей? Неужели это злодеяние не будет наказано?» В результате появился еще один мститель, еще один исполнитель в безумном мире террора: нервный, впечатлительный юноша, вынужденный по ночам работать, чтобы прокормить семью. И он забыт в нашем сегодняшнем мире.

Зато один из самых жестоких и подлых убийц — Войков — до сих пор не осужден. Больше того, его именем в сотнях городов названы улицы, заводы, фабрики, а в Москве есть станция метро «Войковская». Так пусть его прах не предадут земле, а будет вечно находиться в самом странном колумбарии мира — в Кремлевской стене!

Подробнее о событиях, приведших к Октябрьской революции см. книгу «1917 год. Очерки. Фотографии. Документы»