Есть в отечественной истории темы, за которые браться очень трудно не только из-за того, что фактический материал по ним мал и разрознен, но и в силу необходимости преодоления установившихся стереотипов. А это, пожалуй, и есть самое трудное. Особенно, когда речь заходит о такой известной исторической личности, как Петр Великий, «поднявший Россию на дыбы», по меткому выражению классика. О преобразованиях Петра I, его делах и победах знают все со школьной скамьи. Но вот о той семейной трагедии, причиной которой он стал сам, а следствием явились не только собственные страдания и мучительная смерть, но и исковерканная судьба последней русской царицы (все остальные были уже императрицами, чаще всего иноземного происхождения) Евдокии Федоровны Лопухиной, говорят скупо и неоднозначно. 

Дочь мещовского дворянина Иллариона (Федора) Лопухина Прасковья родилась 30 июня 1670 года. Замечу сразу, что имя Прасковья, как не очень подобающее царице, было заменено на Евдокию при венчании с Петром Алексеевичем. Так же поступили с ее отцом, прозванным с рождения Ларионом, ставшим затем Федором.

Самое интересное в этой истории то, что род дворян Лопухиных вел начало от двух князей: рюриковича Мстислава Владимировича Тмутараканского, выходца из Черниговского княжества и касожского (адыгейского) князя Редеди, которого Мстислав победил в поединке в 1022 году. Рюрикович пленил жену и сыновей Редеди, окрестив их и дав имена Романа и Глеба. Потомок Глеба Василий Варфоломеевич Глебов, прозванный Лопуха, стал родоначальником Лопухиных. К чему эти подробные гениалогические сведения? Да к тому, что род Лопухиных был значительно древнее рода Нарышкиных, ведущих свое происхождение от крымского татарина Нарышки, въехавшего в Москву в 1463 году. В связи с этим, на мой взгляд, решение царицы Натальи Кирилловны Нарышкиной – матери Петра I женить сына на Прасковье Лопухиной, диктовалась не только соображением того, что многочисленное семейство Лопухиных встанет на защиту юного Петра, но и стремлением породниться с рюриковичами. Что же касается другой ветви рюриковичей Лопухиных – дворян Глебовых, то об одном из них – Степане Богдановиче Глебове и пойдет также дальнейшая речь. Но вернемся к Прасковье – Евдокии.

Прасковья Лопухина слыла завидной невестой, так как была девушкой красивой, образованной и знатной по происхождению, ибо родичи ее служили думными дьяками и были боярами. Детство будущей царицы проходило в имении отца – селе Серебряно, что расположено близ Мещовска и в Москве, куда отец наезжал по делам службы. Ровесником Прасковьи, родившимся в том же 1670 году, был Степан (в святом крещении Стефан) Глебов, сын Богдана Глебова, про которого можно сказать, что он – «седьмая вода на киселе» всем Лопухиным. Лопухины и Глебовы поддерживали издавна дружеско-родственные отношения, так что Степана в доме Лариона Лопухина в шутку называли женихом, а Прасковью – невестой. «Тили-тили тесто, жених и невеста…» Быстротечное время развело в разные стороны участников детских забав и игр, ставших статными отроком и отроковицей. Им теперь стало более приличествующее заниматься своими делами. Одной – читать «Жития святых» и «Молитвослов» вперемежку с рукоделием, а другому – шагать в «потешном войске» Петра Алексеевича, где Степан выделялся своей силой и отвагой. Прямодушие и сила - вот что его подвело. На призыв Петра к своим «потешным» потягаться с ним, откликнулся только Глебов, не ставший играть «в поддавки», а положивший своего командира на лопатки. Говорят, что обескураженный Петр, сам отличавшийся недюжинной силой, запомнил это на всю жизнь, задержав продвижение Степана по службе. Но не будем забегать вперед.

В 1688 году, к моменту шестнадцатилетия сына, вдовствующая царица заслала в дом Лариона Лопухина сватов. Свадьба Петра I и Евдокии Лопухиной состоялась 27 января 1689 года и уже через два месяца Петр уехал на строительство кораблей в Переяславль-Залесский. А затем в его жизнь вошла Анна Монс, которая стала, как сказали бы сейчас, гражданской женой царя при живой супруге. Читая работы некоторых современных историков, исследующих семейную жизнь Петра I, часто приходится встречать вот какую мысль. Мол, была бы Евдокия поумнее и поприветливее, не стал бы Петр искать счастья на стороне. Откуда берется такое мнение, тоже известно. Первым его высказал сподвижник Петра I князь Борис Иванович Куракин в «Гистории о царе Петре Алексеевиче». Куракин был женат на Ксении Федоровне Лопухиной, родной сестре Евдокии и стал вдовцом в 1698 году. И хотя его «Гистория» так и осталась в черновике, но «нос по ветру» князь держал и в свое сочинение, написанное уже после заточения Евдокии Лопухиной, вставил слова порочащие всех Лопухиных и заточенную царицу в частности. «А именовалась царица Евдокия Федоровна, - писал царедворец, - и была принцесса лицом изрядна, токмо ума посредняго и нравом несходная к своему супругу, отчего все свое счастие потеряла и весь свой род сгубила, как будем о том впрямь пространно упоминать. Род же их, Лопухиных, был из шляхетства средняго, токмо на площади знатного… в характере персон их описать, что были люди злые, скупые, ябедники, умов самых низких и не знающих нимало в обхождении дворовом, ниже политики в оной знали». Все это написано в оправдание действий Петра I после событий «стрелецкого бунта», когда Лопухины были или отправлены в ссылку, или казнены. Отсюда же берут свое начало и клеветнические измышления в отношении царицы Евдокии, якобы только «путавшейся в ногах» у царя-преобразователя. Правда, есть и другие мнения. Историк девятнадцатого века Ковалевский так писал о личности Петра Великого: «Главную ответственность… надо возложить на мать Петра и на князя Голицына, которые не дали ему соответствующего образования и воспитания, но представили его целиком, вплоть до двадцатилетнего возраста общаться с людьми некультурными, стоящими вне русских интересов и не понимавшими ни русских исторических традиций, ни православия. В самом Петре объединились благочестие и богохульство. Этот государь был очень хороший и вместе очень дурной…»

Но вернемся к героям нашего повествования. 25 августа 1698 года царь Петр, обеспокоенный выступлением стрельцов, срочно вернулся в Москву из заграничной поездки. После казни более тысячи мятежников, в отсечении голов которых он принимал самое деятельное участие, Петр велел заточить ни в чем не виновную Евдокию в монастырь. Его не остановило даже вмешательство патриарха Адриана, заявившего, что нельзя постригать в монахини, если человек сам противится этому. Несмотря на плач и мольбы, царицу посадили в тюремный возок и отвезли под именем инокини Елены в суздальский Покровский женский монастырь. Здесь, через десять лет, судьба свела снова Прасковью-Евдокию-Елену со Степаном Глебовым, посланным в Суздаль для набора рекрутов. Степану удалось узнать, что подруга детских лет, ставшая затем царицей и превратившаяся не по своей воле в инокиню, заточена именно в суздальском монастыре. Думаю, что эта тема еще будет когда-нибудь отражена на страницах исторического романа, автор которого найдет правильный тон в раскрытии такого непростого сюжета. Да, целых десять лет длилось земное счастье этих людей, разделенных непреодолимыми обстоятельствами. До нас дошло десять посланий Евдокии к Степану. Вот слова из одного письма: «Свет мой, батюшка мой, душа моя, радость моя! Знать уж злопроклятый час приходит, что мне с тобой расставаться. Лучше бы душа моя с телом рассталась! Ох, свет мой, как мне быть без тебя, как живой быть? Ей-ей, сокрушуся! И так, Бог весть, как ты мне мил. Уж мне нет тебя милее, ей Богу! Я тебя до смерти не покину, никогда ты из разума не выйдешь…» Десять лет, наездами, Степан Глебов посещал Суздаль и встречался с Евдокией. Но, как говорят, все тайное когда-нибудь становится явным. Никто не знает, кто донес Петру I об этих встречах. Однако в январе 1718 года в келью Прасковьи-Евдокии-Елены нагрянули с обыском. На дне ее сундука были обнаружены ответные письма Степана Глебова, в одном из которых сообщалось, что сын Евдокии и Петра I – царевич Алексей находился в бегах. Так делу об отношениях двух любящих сердец, по повелению Петра I, была придана политическая окраска. Ведь что можно было предпринять Петру I, бросившему законную супругу и променявшего ее сначала на Анну Монс, многочисленных «метресс», а затем короновавшему служанку Марту Скавронскую, против своей многострадальной жены, чтобы облечь банальную злобу и месть в благопристойные формы? Только выдвинуть против нее обвинение в государственной измене.

И вот уже «сыскари» мчатся в имение Степана Глебова, чтобы найти подтверждение императорскому вердикту. И что они находят? Письма царицы, которые Степан, длинными зимними вечерами, перечитывал одно за другим. Ярости и злобе Петра не было предела. Закованного в железо Степана привезли в страшный тайный приказ подмосковного села Преображенское, где уже находилась Евдокия, суздальский архимандрит Досифей и монахини Покровского монастыря. Здесь, в приказе, Евдокию заставили находиться в пыточной камере на допросах Степана Глебова. Во время первого допроса, как записано в делах следствия, «… дано ему, Степке, сначала 25 ударов кнутом, и с розыску он ни в чем не винился». Для тех, кто думает, что удары кнутом просто мелочь, отсылаю к двухтомному труду «История царской каторги и ссылки», где прямо сказано, что умелый кнутобоец-палач с первого удара мог сломать позвоночник допрашиваемому. Но в замыслы Петра это не входило. Ведь у человека надо было вырвать признание в государственной измене.

Глебов прошел все круги пыточного ада. Его били кнутом, прижигали тело раскаленными клещами, а на ночь укладывали на острые шипы. Так продолжалось три дня подряд, но бесстрашный Степан ни в каком заговоре против Петра I не сознался, а только повторял, что любит Евдокию. Однако на этом его мучения не кончились. Степана посадили на кол и умирал он в страшных муках пятнадцать часов. Дабы его соперник не замерз и не умер раньше времени, Петр повелел накинуть на него шубу, а на ноги надеть валенки. Говорят, что когда император приблизил свое лицо к лицу Глебова, чтобы убедиться, что он еще жив, Степан последним усилием воли плюнул в своего мучителя сгустками черной крови… Евдокию же солдаты, по повелению Петра, держали за руки и заставляли смотреть на мучения любимого, а когда она падала в обморок, то приводили в чувство, обливая водой. После смерти Степана, Евдокию здесь же раздели донага и, отхлестав кнутом, увезли в ладожский Успенский монастырь, а затем перевезли в подземный каземат Шлиссельбургской крепости. Отсюда раздался ее возглас, заставивший содрогнуться Петра: «Петербургу быть пусту!»

Ясно, что прежде всего эти слова относились к самому самодержцу, но прокричать слово «пусто» в адрес императора было равнозначно тому, чтобы вынести смертный приговор себе. Так, царица-мученица аллегорически предсказала кончину Петра I в страшных мучениях. Казалось, что после этого само Провидение ополчилось на российского самодержца. Ведь если той, ради кого Петр бросил законную супругу и заточил ее, была немка Анна Монс, выбравшая в конце-концов не императора, а прусского посланника Кейзерлинга, то ее брат Василий Монс нанес самолюбию императора последний страшный удар, став любовником новой супруги Петра I – Екатерины I Алексеевны. Говорят, что узнав об этом, император перестал дорожить собственной жизнь. Естественно, что Монс был казнен, но успокоение Петру I это не принесло. Одни историки считают, что император сильно простудился после спасения утопающих, другие говорят, что после казни Монса он буквально сжигал себя, участвуя в бурных попойках. С 17 января 1725 года Петр начал испытывать страшные мучения, которые закончились его смертью в ночь с 7 на 8 февраля.

Что же касается мученицы Евдокии, то она пережила смерть мужа, сына, внука и скончалась 27 августа 1731 года в Кремлевском Воскресенском монастыре, куда была переведена после воцарения ее внука – Петра II.