С детских лет помню рассказанный отцом политический анекдот. Поначалу он чертил на белом листе две параллельные линии, а потом между ними — извилистую кривую. Потом объяснял их так: «Слева — левый уклон, справа — правый, а посередине — генеральная линия партии». Это было после ХХ съезда КПСС, и за свою судьбу и судьбу слушателей можно было не опасаться. Но почему же мне, в ту пору мальчишке, так запомнился этот немудреный анекдот? Скорее всего, потому, что он очень точно отображал политическую ситуацию в СССР и продолжает служить верным ориентиром в наше время: главное, уметь правильно и с пользой для себя колебаться с «генеральной линией» тех, кто в состоянии обеспечить твое личное благополучие.

МИР ИСКУССТВА

Особенно часто такое «волнистое» поведение можно наблюдать в мире искусства. Бескомпромиссность в этих кругах встречается крайне редко, и далеко не всегда она приносит пользу самому искусству. Нередко артистам (артистам в том смысле, как это слово употребляется в иных языках, — деятелям искусства вообще) приходится скрывать свои истинные мысли и предпочтения или же пользоваться так популярным некогда и в нашей стране эзоповым языком. Как говорят в таких случаях: жизнь заставляет. Однако велика когорта таких деятелей, которые безудержно славят власть предержащих принципиально, даже не всегда извлекая из этого личную выгоду. Хотя тех, кто готов на все ради наград, привилегий, власти… и так далее. Таких людей было (да и осталось) немало и в современной России. Много их и среди так называемых оппозиционеров, извлекающих материальную выгоду из своих декларируемых убеждений.

Остановимся на более близком мне жанре — литературе. Известно, что созданию Союза писателей СССР в 1934 году предшествовало постановление ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года «О перестройке литературно-художественных организаций». В пунктах 2 и 3 этого постановления предписывалось: «2) объединить всех писателей, поддерживающих платформу советской власти и стремящихся участвовать в социалистическом строительстве, в единый союз советских писателей с коммунистической фракцией в нем; 3) провести аналогичное изменение по линии других видов искусства)». Так была на долгие годы заложена неколебимая извилистая «генеральная линия партии».

Хочешь не хочешь, но следовать ей было просто необходимо, и любая попытка уйти в сторону каралась немедленно, в зависимости от степени вины: смертной казнью, лагерями и тюрьмами, а в более «легких» случаях — отрешением от любых благ и невозможностью творить. Скорбный список жертв произвола хорошо известен нашим читателям, нет нужды повторять здесь их имена. Что же касается большинства «прижившихся», то они, по яркому определению поэта Николая Грибачева, стали «автоматчиками партии». Может быть, вынужденно, но — все-таки стали!

Вот как вспоминала о своем отце Татьяна, дочь писателя Николая Вирты, орденоносца, четырежды лауреата Сталинской премии: «…папа мне говорит: чего ты рыдаешь? А я: ну папа, как же, умер Иосиф Виссарионович! А он мне: что ты рыдаешь, когда умер злодей? Я просто опешила. Ведь только что я читала его «Сталинградскую битву» (сценарий киноэпопеи), где Сталин — такой великий стратег и мудрый руководитель. И говорю: папа, что ты говоришь! А он: я тебе говорю, он еще за свои злодейства расплатится! И тут я поняла, что папа всю жизнь вот так… двойной игрой занимался. Казалось, этот сценарий он писал от чистого сердца, с подлинным порывом и вдохновением. Возможно, так оно и было в эйфории Победы. Но вскоре к нему вернулось понимание окружавшей его действительности, и он не видел для себя иного выхода, кроме как писать заведомо проходные вещи. Вопрос заключался лишь в том, был ли он несчастен от этих «легкомысленных сделок с эпохой». Или это был сознательный выбор человека с запятнанной биографией, постоянно боявшегося расплаты?»

В большинстве случаев выбор был совершенно сознательным. Люди искусства старались, из кожи вон лезли в погоне за премиями имени вождя. Но кто сейчас вспомнит творения Николая Вирты? Или «гениальный» роман Михаила Бубеннова «Белая береза»? Или «эпохальное» произведение Семена Бабаевского «Кавалер Золотой Звезды»? Эти и многие другие книги, некогда объявленные «вершинами литературного метода социалистического реализма», сейчас (впрочем, как и тогда) читать просто невозможно. Но даже среди когорты прославленных в то время писателей были люди талантливые, произведения которых отличались прекрасным русским языком, великолепным стилем и несомненной литературной одаренностью.

Вспомним замечательные слова Виктора Шкловского о гамбургском счете: «Гамбургский счет — чрезвычайно важное понятие. Все борцы, когда борются, жулят и ложатся на лопатки по приказанию антрепренера. Раз в году в гамбургском трактире собираются борцы. Они борются при закрытых дверях и занавешенных окнах. Долго, некрасиво и тяжело. Здесь устанавливаются истинные классы борцов, — чтобы не исхалтуриться. Гамбургский счет необходим в литературе. По гамбургскому счету Серафимовича и Вересаева нет. Они не доезжают до города. В Гамбурге — Булгаков у ковра. Бабель — легковес. Горький — сомнителен (часто не в форме). Хлебников был чемпион». Это — строгий суд двадцатых годов. В конце же прошлого века Шкловский наверняка отнес бы к чемпионам гамбургского счета другого советского писателя — Валентина Петровича Катаева.

«СЫН СВОЕГО НАРОДА»

Воистину он был таковым — вместе с русским народом прошел очень непростой и извилистый исторический путь. По происхождению он был тем, что сейчас называется «средним классом», — из мелкопоместных дворян и священнослужителей. В детские и юношеские годы он, несмотря на литературную одаренность, таким и был, с легким «одесским» оттенком в характере и говоре. «У него был неистребимый одесский акцент — свидетельствовала Вера Николаевна Бунина-Муромцева в 1982 году. Писать, по собственному признанию, он стал в девять лет (родился Катаев в 1897 году), то есть в разгар первой русской революции. Однако она мало повлияла на его первые литературные опыты: начал он со стихов — первый опыт был опубликован еще в 1910 году в официальном органе черносотенного Союза русского народа. Юный Валентин продолжал писать верно-подданнические и лирические стихотворения, приступил и к прозе малых форм.

Но тут грянула Первая мировая, и в 1915 году недоучившийся гимназист уходит на нее добровольцем, или, как говорилось тогда, вольноопределяющимся. Дерется он храбро: два Георгиевских креста, орден Святой Анны IV степени, офицерское звание и последовавшее затем личное дворянство. А дальше — ранение, отравление газами, госпиталь, революция, тиф, опять госпиталь, служба в Добровольческой армии Деникина. В дневниках Веры Николаевны Буниной-Муромцевой сохранилась запись: «Попалось письмо Катаева с белого фронта». Далее она приводит его текст: «15 октября (1919 года), станция Вапнярка. Дорогой учитель Иван Алексеевич, вот уже месяц, как я на фронте, на бронепоезде «Новороссия». Каждый день мы в боях и под сильным орудийным обстрелом. Но Бог пока нас хранит. Я на командной должности — орудийный начальник и командую башней…»

Несмотря на все военные перипетии, Катаев не бросает занятий литературой. Он всей душой прикипает к своему кумиру и учителю — Ивану Алексеевичу Бунину. Тот, признавая талант молодого стихотворца, все-таки несколько сторонится его. Вот как он вспоминал своего ученика в «Окаянных днях»: «Был В. Катаев (молодой писатель). Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен. Говорил: «За сто тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки…» Спишем эти слова на юношеский эпатаж, вспомнив строчку из Маяковского: «Я люблю смотреть, как умирают дети».

Тяжелый и даже несколько склочный характер Бунина хорошо известен, однако он, несмотря ни на что, искренне относился к своему ученику. Опять свидетельствует Вера Николаевна: «Вчера был Валя Катаев. Читал стихи. Он сделал успехи. Но все же самомнение его во много раз больше его стихов… Ян (т. е. Иван Алексеевич Бунин) долго говорил с ним, и говорил хорошо, браня и наставляя, советовал переменить жизнь, стать выше в нравственном отношении, но мне все казалось, что до сердца Вали его слова не доходили… Ян говорил ему: «Вы — злы, завистливы, честолюбивы». Советовал ему переменить город, общество, заняться самообразованием. Валя не обижался, но не чувствовалось, что он всем этим проникается… Ян ему говорил: «Ведь если я с вами говорю после всего, что вы натворили, то, значит, у меня пересиливает к вам чувство хорошее… Раз вы поэт, вы должны быть еще более строги к себе». Упрекал его Ян и за словесность в стихах: «Вы все такие словесники, что просто ужас...»

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЖИЗНИ

И вновь в его жизни возникает Одесса, уже захваченная красными, в которой бывшему офицеру-белогвардейцу оставаться просто было нельзя: Валентину и его младшему брату Евгению чудом — и, видимо, с помощью старых знакомых — удается освободиться из застенков Чрезвычайной комиссии… Такова была судьба многих молодых русских людей в том «прекрасном и яростном», по определению Андрея Платонова, мире. Достаточно вспомнить хотя бы бессмертный образ Григория Мелехова! Куда податься, с кем быть? А самое главное — как жить дальше? В 1927 году он говорит устами своего героя, деникинского офицера Игоря Кутайсова: «А впрочем, против кого я воюю? Ничего, ничего не знаю… Эта мысль не дает мне покоя. Это она — моя собачья тоска, это она — моя бессонная совесть». Вернемся еще раз к стихотворению Маяковского «Несколько слов обо мне самом: «Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека!»

Катаева спасает его мощное литературное дарование. Он продолжает писать, но на этот раз — практически только прозу, хотя в душе остается поэтом. И еще одно немаловажное свойство характера писателя — его цинизм и отчетливо просматривающиеся черты приспособленчества. Один из глашатаев новой литературы, весьма неоднозначный писатель и человек, кстати тоже одессит, Исаак Бабель на вопрос, почему он перестал писать, отвечал: «У меня плохой характер. Вот у Катаева хороший характер. Когда он изобразит мальчика бледного, голодного и отнесет свою работу редактору и тот ему скажет, что советский мальчик не должен быть худым и голодным, — Катаев вернется к себе и спокойно переделает мальчика, мальчик станет здоровым, краснощеким, с яблоком в руке. У меня плохой характер — я этого сделать не могу». Откровенно говоря, автор «Конармии» покривил душой: он тоже нередко «шел навстречу пожеланиям» соответствующих товарищей.

Своеобразный цинизм Катаева весьма точно определил Александр Нилин, сын писателя Павла Нилина, прекрасно знавший переделкинскую писательскую среду: «Цинизм Катаева — цинизм ребенка, у которого для строгих родителей есть запасной, помимо того, что предъявляют в школе, дневник. Но к огорчению всех благородных и порядочных людей, рискну сказать, что дару Катаева ничего не вредило». И с этим нельзя не согласиться. Жалкое графоманство непременно вылезет наружу, какими бы правильными идеями оно не вдохновлялось, — об этом мы говорили в самом начале очерка. А вот талант виден всегда. В 1937 году Катаев — бывший белогвардейский офицер! — публикует великолепную повесть «Я, сын трудового народа…», смешную и трагическую, романтическую и жестокую, красивую настолько, что по ней немедленно был снят фильм («Шел солдат с фронта», 1939), а великий композитор Сергей Прокофьев написал оперу («Семен Котко»): «Люди у Катаева абсолютно живые, и это самое главное. Они живут, радуются, сердятся, смеются — и вот эту жизнь мне хотелось передать».

А в 1951 году в печати появляется повесть «Поездка на юг». Это — рассказ о счастье, иначе не назовешь, хотя в те годы стране до счастья было примерно так же далеко, как нам сейчас до Марса. Однако написана она просто восхитительно, по строю и языку очень напоминают голливудские фильмы, посвященные «великой американской мечте»: понимаешь, что это — сказка, выдумка, но так хочется верить…

В этом же ряду можно вспомнить и исполненную энтузиазма повесть 1932 года «Время, вперед!», при одном упоминании которой в ушах начинает звучать великолепная сюита Георгия Свиридова, и, конечно же, роман «Белеет парус одинокий». Только одна оценка творчества Катаева — вдова Бунина рассказала жене Катаева Эстер: «Бунин читал «Парус» вслух, восклицая — ну кто еще так может?»

ОТГОЛОСКИ ВОЙН

Своеобразный цинизм Валентина Катаева проявлялся и в его юмористических и сатирических произведениях, коих он оставил немало. Оставим в стороне его гудковские фельетоны, написанные в главной довоенной железнодорожной газете, не будем лишний раз говорить о том, как он подарил брату сюжет «12 стульев», а припомним совершенно незаслуженно забытую в наши дни повесть «Растратчики», опубликованную в 1926 году. В ней писатель от души прошелся по «отдельным недостаткам» в социалистическом строительстве, по новой советской буржуазии, во многом предвосхитив то, что творилось у нас в «лихие 90-е», точнее, атмосферу того дикого и бесшабашного времени, когда казалось, что с деньгами в кармане позволено все! Бухгалтер Прохоров и кассир Ванечка отчаянно прожигают жизнь, вершиной которой им ранее казался «суаре интим в семейном кругу». Теперь же, с уворованными деньгами в кармане, перед ними открылась «бездна удовольствий». Но жизнь для них не становится краше…

В тот же довоенный период Катаев написал и опубликовал множество рассказов на бытовые темы; следуя за Михаилом Зощенко, он все же сумел сохранить свой собственный, я бы сказал, надменно-ироничный стиль. В целом это был исключительно плодотворный период в жизни писателя — плодотворный как по количеству, так и по качеству написанного. Не забывал он и родного брата с его товарищем: ныне даже искушенные киноманы вряд ли знают, что эта талантливая троица написала сценарий к знаменитому фильму «Цирк». Правда, позже они сняли из титров свои фамилии из-за расхождений с режиссером Георгием Александровым.

Но в то же время, равно как и после окончания войны, Катаев написал множество миниатюр, фельетонов и сатирических рассказиков «на злобу дня» — как для внутреннего пользования, так и бичующих «их нравы». Да, в этом случае он действительно шел на поводу у редакторов, как о том писал Бабель, и у тех, кто этими редакторами руководил.

Казалось бы, так и продолжилась бы жизнь одаренного писателя, если бы не война, которую он прошел в звании военного корреспондента. Самым большим его успехом того времени стала опубликованная в 1945 году история Вани Солнцева, ставшего «Сыном полка». Название литературного произведения превратилось в воинское звание, в понятие, прочно вошедшее в нашу жизнь. Успех был феноменальным, за эту повесть Катаев был удостоен единственной Сталинской премии (у множества бездарных графоманов, авторов «правильных книг», их было по несколько штук), но после него в творчестве писателя наступило что-то вроде затишья.

ВОЙНЫ ОКОНЧЕНЫ, ЗАБУДЬТЕ!

В жизни Катаева наступил, мягко говоря, непростой период. По всей видимости, он ощутил, что все опасности жизни миновали его и теперь можно расслабиться. Он стал крепко выпивать, уходить в загулы с женщинами, несмотря на то что бесконечно любил свою жену Эстер, а та отвечала ему полной взаимностью: они прожили в браке пятьдесят пять лет. Тем не менее в 1948 году она дала знать мужу, что так более продолжаться не может. Вот как о разрешении этой коллизии рассказал их сын Павел: «…Она (мать) твердо и спокойно поставила в известность папу, что забирает детей и уходит, потому что устала и не желает больше терпеть многодневные загулы, непонятных гостей, пьяные скандалы. Все это было. «А тебе и не надо никуда уходить, — сказал папа. — Я больше не пью».

Сказал как отрезал. В его жизни наступил новый период. После нескольких написанных на политическую злобу дня, но безусловно талантливых произведений, в 1955 году, Катаев назначается на должность главного редактора молодежного журнала «Юность», созданного по его же инициативе. Журнал становится знаменем новой советской литературы. В нем публикуются двадцатилетний тогда Анатолий Гладилин, Василий Аксенов и многие другие писатели и поэты нового поколения. За два года тираж издания возрастает со ста пятидесяти тысяч экземпляров до миллиона! Но в 1961 году Катаева снимают с работы: говорят, за публикацию повести Аксенова «Звездный билет», однако документального подтверждения этот факт не имеет.

Однако особого значения в творческой биографии писателя это уже не имеет: он становится самодостаточным талантом, в 1974 году удостаивается звания Героя Социалистического Труда, «залпом» выдает блистательные произведения, которые взбудоражили не только писательское сообщество, но и всю читающую публику. «Святой колодец», «Трава забвения», потрясающий и по своему скандальный «Алмазный мой венец», эта настоящая хроника развития советской литературы в двадцатые и тридцатые годов… А незадолго до смерти он пишет несколько потрясающих произведений, в которых косвенно рассказывает о самых драматических годах своей жизни — «Уже написан Вертер», «Сухой лиман», «Спящий», — создав целое новое направление в отечественной литературе. Он назвал его мовизмом, от французского mauvais — «плохо». Критики отметили: «Его суть — в легкости изложения материала, его неструктурированности и в определенной слегка циничной интонации автора, которому уже «все можно» и который может быть с нами полностью откровенным». В этом и состоит непреходящая ценность последних произведений Катаева.

Из жизни Валентин Петрович Катаев ушел весной 1986 года в возрасте восьмидесяти девяти лет. Но за сорок два года до смерти он написал: «Когда я буду умирать, О жизни сожалеть не буду. Я просто лягу на кровать и всем прощу. И все забуду». Мы же его не забудем никогда — такого сложного, неоднозначного и такого талантливого русского писателя.