«То было узкое, длинное полотно: портрет очень красивой дамы… от стройной фигуры, от поворота головы, от губ, от темных глаз вдруг повеяло прелестью мне дотоле неведомой, непонятной. В каталоге я прочитал: «И.Е. Репин. Портрет баронессы В.И. Икскуль фон Гильденбрандт»… Ту, с кого был писан портрет, довелось мне увидеть лишь через много лет. С Варварой Ивановной познакомился я в начале 1921 года, когда я переехал в Петербург, и сделались мы соседями по «Дому Искусств». То был огромный дом Елисеевых, у Полицейского моста, населенный писателями, художниками, учеными и просто остатками интеллигенции» (Владислав Ходасевич).

Варвара Ивановна была удивительной женщиной с необычной судьбой. История ее жизни и интересна, и поучительна.

Родилась Варенька в 1850 году в семье сорокапятилетнего генерал-майора Ивана Сергеевича Лутковского — представителя старого русского дворянского рода. Иван Сергеевич начинал службу в Конной гвардии, затем участвовал в кампаниях 1828–1831 годов, а к моменту рождения дочери был уже зачислен в свиту Его Императорского Величества и состоял при генерал-фельдцейхмейстере русской армии великом князе Михаиле Николаевиче.

В 1843 году Иван Сергеевич женился на двадцатитрехлетней княгине Марии Алексеевне Щербатовой, урожденной Штерич — представительнице знатного сербского рода. Ее друг, гениальный русский композитор Михаил Иванович Глинка писал:

«… Мария Алексеевна Щербатова … была прелестна: хотя не красавица, была видная, статная и чрезвычайно увлекательная женщина…».

Рано овдовев, Мария Алексеевна вела светский образ жизни, предпочитая балам салон Карамзиных. Здесь однажды она познакомилась с поэтом, творчество которого ценила очень высоко. Этим поэтом был Михаил Юрьевич Лермонтов. Его пленила умная и образованная голубоглазая блондинка. Однажды он признался своему родственнику Шан-Гирею, что она такая, что «ни в сказке сказать, ни пером описать». Результатом этого увлечения стали шедевры, посвященные Марии Алексеевне: «Молитва» («В минуту жизни трудную…») и «Отчего». А еще был мадригал:

На светские цепи,
На блеск утомительный бала
Цветущие степи Украйны она променяла,
Но юга родного
На ней сохранилась примета
Среди ледяного,
Среди беспощадного света.
От дерзкого взора
В ней страсти не вспыхнут пожаром,
Полюбит не скоро,
Зато не разлюбит уж даром.

Лермонтов встречался с ней у общих знакомых, бывал у нее на даче в Павловске, а также в трехэтажном доме на Фонтанке (ныне №101, перестроен, с 1827 года в этом доме проживала «пушкинская муза» А.П. Керн), где Мария Алексеевна жила с бабушкой Серафимой Ивановной Штерич. Бабушка, по словам современницы, «ненавидела Лермонтова» и мечтала выдать внучку за чиновника и литератора Мальцова. Однако внучка бабушкиных надежд не разделяла. Гений привлекал ее более. Однажды, после прочтения поэмы «Демон», она сказала поэту: «Мне ваш Демон нравится: я бы хотела с ним опуститься на дно морское и полететь за облака». По свидетельству камергера Тургенева, княгиня Мария Алексеевна испытывала к Лермонтову серьезное чувство. Но чувству этому не суждено было реализоваться. 15 июля 1841 года поэт был убит. Она вышла замуж за гвардейского полковника только через два года после этого.

Варенька родилась в доме на Фонтанке, который перешел к ее матушке по наследству. Здесь, в окружении любящих родителей и других близких людей, прошло ее счастливое детство. Карьера отца шла по нарастающей, и в 1868 году его произвели в генералы от артиллерии. Он стал кавалером всех российских орденов. Военный министр граф Милютин говорил, что о Лутковском «нельзя иначе отозваться, как о человеке хорошем и дельном». Мать вела домашнее хозяйство и собирала в доме избранное общество. Девочку воспитывала гувернантка, ставшая впоследствии известной французской писательницей под именем Анри Гревиль.

Варя выросла и превратилась в стройную худощавую девушку с большими темными глазами. Окружающие находили в ее внешности нечто цыганское. Надо лбом юной красавицы в темных волосах белела седая прядь. Удивительно, но такая же точно прядь была в волосах юного Лермонтова.

В шестнадцать лет Варвару Лутковскую выдали замуж за дипломата, действительного статского советника и камергера Николая Дмитриевича Глинку, который был на двенадцать лет старше супруги. Вскоре после свадьбы молодые покинули столицу Российской империи. Местом их пребывания на долгие годы стали страны Европы — Германия, Италия и Франция. Здесь юная супруга русского дипломата стала объектом поклонения. У ее ног в буквальном смысле слова был даже сам итальянский король Умберто.

Судьба широко улыбалась молодой красавице. Один за другим рождались дети — Григорий, Иван, Софья. Казалось бы, семейное счастье не обошло ее стороной. Однако, не достигнув тридцати лет, она развелась с мужем и вышла замуж за его начальника — действительного тайного советника Карла Петровича Икскуля фон Гильденбрандта, который был на два года старше ее матери.

После тридцати лет Варвара Ивановна, не утратившая природной красоты и продолжавшая сводить с ума поклонников, серьезно увлеклась литературным творчеством. В начале 1880-х на страницах французских литературных журналов появились ее повести и рассказы под псевдонимом Rouslane (Руслана). Некоторые из них печатались с предисловиями самого Мопассана. Наибольшую известность приобрела ее повесть «Софийский еврей». С 1886 года ее произведения начали печатать и в России, правда, на французском языке.

В 1889 году барон Икскуль вышел в отставку, и супруги переехали на постоянное место жительства в Петербург. Здесь на набережной Екатерининского канала ими был приобретен дом (ныне канал Грибоедова, 156), построенный архитектором фон Виттом. В этом доме в 1893 году барон Икскуль фон Гильденбрандт скончался. Дом сохранился по настоящее время, но в перестроенном виде.

Писатель Мамин-Сибиряк в январе (24 числа) 1893 года писал своей матери: «…был с визитом в «большом свете», в настоящем большом свете, именно у баронессы Икскуль, известной деятельницы по изданию народных книг.

Баронесса известная красавица, — высокая, стройная, худенькая цыганской худобой и очень умная. Свои сорок лет она носит с гордостью и еще сейчас красавица. Лицо худенькое, цыганское, большие глаза и умное выражение. Держит себя с простотой настоящей аристократки… После самой баронессы интересна обстановка, в которой обитает это совершенство. Представь себе три больших комнаты, сплошь набитых всякими редкостями — китайским фарфором, японскими лаками, старинными материями, редкой мебелью разных эпох и стилей, артистической бронзой, картинами и даже археологией, в виде старинных поставцов, укладок, братин, идолов и всяких цац и погремушек. Получается нечто среднее между музеем и галантерейным магазином, так что даже ходить по комнатам нужно с большой осторожностью, чтобы не своротить какую-нибудь подлую редкость.

Баронесса по происхождению русская, дочь какого-то генерала. Муж был посланником в Риме. Сейчас это совсем древний старец, разбитый параличом. Он терпеливо ждет христианской кончины где-то на своей половине, и гости баронессы никогда его не видят. Вообще баронесса настоящая петербургская знаменитость, и быть принятым у нее считается за честь».

Поскольку дом находился у Аларчина моста, его хозяйка баронесса Варвара Ивановна приобрела среди друзей шутливое прозвище «герцогиня д'Аларкон». А друзей у хозяйки дома было много. Среди них были люди, оставившие яркий след в истории российской культуры, такие как Короленко, Чехов, Стасов, Репин, Толстой и еще множество писателей, поэтов, художников. В ее доме также можно было встретить сановников, дипломатов, генералов и прочих государственных мужей. Наравне с ними в роскошно убранном зале, где устраивались литературные чтения и концерты, собиралась демократически настроенная молодежь, благоговевшая перед «красным прокурором» Кони, вынесшим оправдательный приговор в деле Веры Засулич. В одном из писем своей подруге Варвара Ивановна с явным смущением писала о Кони: «…я открыла совсем нового, до сих пор не известного мне человека, и этот человек удивителен, привлекателен и обаятелен… разорвите эту записку — она смешна в мои годы, но что же делать с собою?».

При дворе Варвара Ивановна получила другое прозвище — «красная баронесса». Пользуясь связями в высшем обществе и расположением вдовствующей и царствующей императриц, она оказывала помощь представителям радикальных политических партий. Представители левых партий, в том числе и большевики, хранили у нее дома свои архивы и прятались здесь от полиции, зная, что полиция в этот дом прийти с обыском не решится. Благодаря ее хлопотам был выпущен из тюрьмы под надзор полиции Максим Горький. Она хлопотала за Михайловского, когда после участия в демонстрации на похоронах Шелгунова ему грозила ссылка. Баронесса была человеком передовых для того времени взглядов. В одном из посланий она писала: «Да, чем больше узнаешь Россию, тем больше понимаешь: честь России — одна борьба, всякий русский интеллигент — борец-герой, но из таких, о которых никто не знает. Умирают эти герои с разбитой, болящей душой, не имея даже сознания, что они подвинули хоть на йоту то, чему отдали жизнь. А все-таки дело они свое сделали: шагнули вперед, дали вздохнуть воздухом, и этого достаточно; ведь люди, которые хоть раз вздохнули свежим воздухом, хоть раз познали, что есть свет, никогда этого не забудут, и всеми силами будут стремиться к тому, чтобы пользоваться и этим воздухом, и этим светом. В пробуждении таких-то желаний, может быть, и состоит теперешняя главная задача русского человека».

В 1891 году Варвара Ивановна занялась издательством книг для народного чтения. В одном из писем она сообщала: «Помимо чисто утилитарных знаний мы считали желательным расширить вообще кругозор наших будущих читателей … познакомить их с нашими писателями, не задаваясь никакими партийными или иными целями». Книги для народа печатались в типографии Сытина. За пять лет было издано 64 доступных по цене для малоимущих читателей книжки. Среди них были произведения Гоголя, Толстого, Достоевского, Чехова, Гаршина, Жорж Санд, Некрасова, Крылова и многих других выдающихся писателей и поэтов. Печатались также русские народные песни и сказки, популярные медицинские и естественнонаучные брошюры. Многие писатели разрешали баронессе безвозмездно перепечатывать их произведения, а Репин бесплатно оформлял рисунки на обложках.

Много сил и средств Варвара Ивановна отдавала благотворительности. По просьбе Льва Толстого Варвара Ивановна помогала духоборам, переселяющимся в Канаду. В 1892 году баронесса выезжала «на голод» в село Нижняя Серда Казыльской волости Ланшевского уезда Казанской губернии. Здесь она собирала деньги, организовывала столовые. Во время этой поездки она заразилась оспой и едва не умерла.

Благодаря ходатайству Варвары Ивановны были вновь открыты женские врачебные курсы, запрещенные еще в конце 1870-х. Эти курсы были преобразованы в Женский медицинский институт (ныне Медицинский университет им. академика И.П. Павлова), которому Варвара Ивановна оказывала всевозможную помощь. Она учредила несколько стипендий своего имени, устраивала благотворительные концерты, собирала средства для организации дешевых и бесплатных обедов в пользу нуждающихся курсисток.

Особой заслугой баронессы является ее руководство двумя общественными медицинскими организациями — Общиной святой Евгении и Кауфманской общиной сестер милосердия. Последняя была открыта по плану самой Варвары Ивановны и представляла собой образцовое учреждение, сестры которого отличались высокой профессиональной репутацией. Баронесса сама овладела искусством медицинской сестры и работала наравне с другими сестрами во время Русско-японской, Балканской и Первой мировой войн. Трудно переоценить тот вклад, который внесли сестры Общины в дело спасения больных и раненых российских воинов. Сама же руководительница Общины в 1916 году была награждена за храбрость и мужество, проявленные на полях сражений, Георгиевским крестом. Награду лично вручил командующий 8-й армией Юго-Западного фронта генерал от кавалерии Каледин. Самому же «георгиевскому кавалеру», или точнее «георгиевской кавалерственной даме», было в ту пору 66 лет. К слову, Варваре Ивановне удалось создать не только высокопрофессиональный и высокодисциплинированный коллектив, но и наполнить отношения внутри Общины трогательной взаимной привязанностью. Когда многие из сестер оказались в эмиграции, то взаимовыручка помогла им выжить в нелегких условиях.

В конце 1890-х Варвара Ивановна переехала на Кирочную улицу, в дом №18. Этот двухэтажный дом над высоким подвалом был впоследствии надстроен. Здесь продолжал свою деятельность литературно-общественный салон баронессы. Постоянными посетителями салона были Мережковский и Гиппиус, проживавшие неподалеку в Доме Мурузи на Литейном проспекте. Мережковский посвятил Варваре Ивановне одиннадцать стихотворений, а Гиппиус записала: «В этой прелестной светской женщине кипела особая сила жизни, деятельная и пытливая. Все, что, так или иначе, выделялось, всплывало на поверхность общего, мгновенно заинтересовывало ее, будь то явление или человек…». Среди непонятных явлений баронесса обнаружила Распутина, который стал объектом ее изучения и был вхож в ее дом.

В доме на Кирочной,18 Варвара Ивановна встретила и свою последнюю в жизни любовь — талантливого хирурга, академика Николая Александровича Вельяминова. Он жил на первом этаже, она — на втором. По словам одного из современников, Николай Александрович был «нарядный, высокий, в генеральском мундире, с открытым лбом, по манерам, облику похожий на какого-нибудь командира гвардейских полков».

Когда к власти пришли большевики, они выкинули из дома на Кирочной «красную баронессу», ее сына, бывшего гвардейского офицера Ивана Глинку, и хирурга-академика. Не помогли никакие прежние заслуги перед революционерами. Эти люди были безжалостны не только к врагам, но и к своим соратникам, а всякие там баронессы, гвардейские офицеры и царские академики были их классовыми врагами по определению. Кроме того, они считали, что люди, помогавшие им при царском режиме по своей доброте, будут по той же доброте помогать и их врагам. После мытарств, связанных с арестами, выселением и прочими бытовыми проблемами, обрушившимися на этих людей, Иван умер от пневмонии, усугубленной голодом, Николай Александрович умер просто от голода, а Варвара Ивановна каким-то чудом выжила и осенью 1920 года поселилась в Доме искусств на Мойке, 59.

Владислав Ходасевич вспоминал: «Варвара Ивановна жила в бельэтаже, в огромной комнате «глаголем», с чем-то вроде алькова, с дубовой обшивкой по стенам и с тяжеловесной резной мебелью. Впрочем, от этой громоздкой мебели, от бесчисленного множества фотографий на стенах и на полках, от книг и бумаг на столах, от каких-то платков и шалей, брошенных на кресла, от мягких ковров, расшитых подушек и скамеечек для ног в комнате всегда было тесновато. Пахло в ней — не скажу духами, какие уж там духи, в Петербурге, в 1921 году, — но чем-то очень приятным, легким. В холоде и голоде тех дней, ограбленная большевиками, пережившая больше десятка «строгих» обысков, — Варвара Ивановна сумела остаться светскою дамой. Это хорошее тонкое барство было у нее в каждом слове, в каждом движении, в ее черном платье, в ногах, с такой умелой небрежностью покрытых пледом; в том, как она протягивала сухую, красивую руку с четырьмя обручальными кольцами на безымянном пальце; в том, как она разливала чай, как поеживалась от холода.

В Петербурге, занесенном снегом зимою, заросшем травою летом, в пустынном, глухом Петербурге тех лет, когда зимою на улицах грабили, а летом на Мойке пел соловей, «Дом искусств» был похож на затерянный во льдах корабль. Жили особенной, ни на что не похожей жизнью. По вечерам из него выходить почти не отваживались, — да и куда выходить? Ходили друг к другу — огорчаться, радоваться (бывали и радости все-таки), читать стихи, философствовать, просто коротать вечера.

И редкий вечер, хоть мимоходом, не заходил я к Варваре Ивановне, всегда радушной, доброжелательной, ровной. Горничная Варя приносила чайник. Было необычайно тихо и — опять не могу подыскать я другого слова — обаятельно. В те вечера рассказывала Варвара Ивановна о разных вещах, о людях, которых ей доводилось видеть, особенно хорошо — о Тургеневе и о Мопассане».

Живя в Доме искусств, Варвара Ивановна пыталась подрабатывать переводами, чтобы не умереть с голоду, но найти работу было очень трудно. Приходилось распродавать какие-то вещи, оставшиеся после обысков. Она обратилась к большевистским властям с просьбой разрешить ей выехать за границу и получила издевательский отказ. Тогда она обратилась за помощью к Горькому, которого когда-то спасла от тюрьмы. Чем это закончилось, известно из письма Варвары Ивановны подруге: «Горький, конечно, ничего не сделал; да, по правде сказать, — я и ничего и не ожидала от него: он делает только тогда, когда ему выгодно и нужно — я это давно заметила, так что разочарования нет. Да и вряд ли может быть у меня какое бы то ни было разочарование теперь. Ничего ни от кого и ни от чего не жду — может быть и лучше так — только здесь «больно» одиноко... Но надо привыкать к более и более приближающемуся одиночеству в могиле. Хоть бы скорей… Улицы пустынны, город замер совершенно. Сейчас я шла по Морской и не встретила более 2-х человек… Дом искусств тоже замер, тишина мертвая. Конечно, может быть, мне это кажется через призму личного настроения, но что-то не видно оживленных и радостных лиц».

Проблему переезда за границу «георгиевская кавалерственная дама» решила геройски. Невзирая на свой почтенный возраст — 71 год, она наняла на оставшиеся деньги мальчика-проводника и ушла с ним по льду Финского залива в Финляндию. Потом была Франция, где Варвара Ивановна встретилась со вторым сыном, Григорием Глинкой, и многими своими прежними друзьями и подругами. Одна из них впоследствии вспоминала: «Опираясь на трость, одетая во все черное, с белой камелией в петлице, Варвара Ивановна часто стучала мне в окно, приглашая пойти с ней к морю. Сидя на набережной, мы говорили о России, и я читала по ее просьбе есенинские стихи».

20 февраля 1828 года «красная баронесса» закончила свой трудный и славный земной путь.