Светлая жизнь «темного человека»
ЖЗЛ
«Секретные материалы 20 века» №5(339), 2012
Светлая жизнь «темного человека»
Наталья Дементьева
журналист
Санкт-Петербург
1457
Светлая жизнь «темного человека»
Дмитрий Минаев – тот самый пассажир парохода «Самсон»

– «Самсон» – приятный сон, Волга – плыть долго, – шептал в полголоса пассажир, уютно расположившийся на верхней палубе парохода, следовавшего из Нижнего Новгорода в Астрахань. Это был мужчина средних лет, внешне походивший на священника сельской церкви или преподавателя гимназии. Большие залысины и растрепанная бородка придавали ему вид философа, однако несколько оплывшее лицо свидетельствовало о том, что на извечный русский вопрос «Что делать?», он не раз отвечал: «Пойти в ресторан и выпить рюмочку водки!»

Хотя пароход «Самсон» считался последним чудом техники, двигался он неспешно, и казалось, что пешеходы, гуляющие по волжским берегам, могут его обогнать. Наблюдение за медленно меняющимися картинами природы и стопка газет на столе не развлекали пассажира, поэтому он заметно обрадовался, когда к его столу подошел молодой человек и, вежливо приподняв шляпу, сказал:

– Добрый день! Разрешите к вам присоединиться!

После нескольких минут неловкого молчания попутчики разговорились, сначала они похвалили погоду, потом посетовали на неудобство кают и, наконец, молодой человек, взглянув на газету «Петербургский листок», лежавшую на столе, сказал:

– А я тоже столичные газетки читаю, особенно нравятся стихи, подписанные псевдонимом «Темный человек». Помните, когда в 1882 году осудили проворовавшихся интендантов, какое он им славное напутствие выдал:

Тут есть, о чем задуматься толпе.
Они, тучневшие на черепашьем супе.
Сперва отдельно ездили в купе,
А нынче их ведут, как подсудимых, вкупе.

Вы сказали, что изволите жить в Санкт-Петербурге, так не знаете ли вы настоящее имя «Темного человека»?

– Как же мне его не знать, если это я сам! – со смехом ответил собеседник.

Восторженный почитатель творчества «Темного человека» вскочил, схватил руку, написавшую полюбившиеся ему строки, и начал долго и сильно пожимать ее, приговаривая:

– Не оскудела еще талантами земля русская. Вы и отставной майор Михаил Бурбонов составляете славу нашей поэзии.

– Простите, юноша, но хочу вам заметить, что «Отставной майор Бурбонов» – это тоже я.

– А вот недавно новый какой-то стихотворец объявился, подписывается «Обличительный поэт»... Из молодых, должно быть... Пожалуй, и это вы?

– Я, я! Представьте себе, «Обличительный поэт» – это тоже я!

Молодой человек встал, оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что никто не слышал, как столичный господин посмеялся над провинциалом, и, не прощаясь, ушел...

«ЖИВАЯ СКОВОРОДА» В ДЕЙСТВИИ

Молодой любитель сатирической поэзии обиделся на своего собеседника совершенно напрасно. У Дмитрия Дмитриевича Минаева было множество псевдонимов, что не мешало читающей публике всегда точно узнавать его неповторимый стиль. Природа наградили Минаева невероятной находчивостью, редкостным остроумием и талантом сатирика. Жизнь северной столицы был неистощимым источником для его пародий, экспромтов и эпиграмм, которые облетали всю Россию со скоростью телеграмм, хотя прибор для передачи таких сообщений еще не был изобретен. Минаев сочинял злободневные куплеты, писал колкие фельетоны, ни одно городское происшествие не обходилось без его едких и точных комментариев. Газеты, где публиковались стихи Минаева, буквально зачитывались до дыр, но подобного рода произведения забываются с такой же легкостью, с какой читаются. Сатира – скоропортящийся продукт, и сегодня, чтобы понять, в чем соль той или иной минаевской шутки, требуются комментарии в десять раз длиннее, чем сама острота. Однако в его творчестве есть вечные темы, наводящие на мысль, что мы глубоко заблуждаемся, считая, что мир с годами становится совершеннее, а на самом деле общество топчется на месте, без конца наступая на одни и те же грабли.

Дмитрий Дмитриевич считал, что его призвание как поэта быть «живой сковородой, где станут жариться пороки». Он посвятил благородному делу борьбы со злом тридцать лет жизни, однако приходится признать, что человеческие пороки выдержали «термическую» обработку сатирой и оказалось непобедимо живучими.

В нашем городе жизнь улыбается
Прощелыгам одним да ворам;
Что ни шаг – то душа возмущается,
Как пойдешь по уездным дворам.
Залита грязью площадь базарная,
И разбитый гниет тротуар;
Здесь нередко команда пожарная
Прикатит без воды на пожар.
Все начальство пропахло здесь взятками.
Всем берут – что кладут на весы:
Ситцем, сахаром, чаем, лошадками
И, пожалуй, куском колбасы.

Конечно, в наш просвещенный век вкусы мародеров сильно изменились, и вместо лошадки придется раскошелиться на «Мерседес», и на весы кладут не кусок колбасы, а пачку долларов, но кроме этих бытовых примет никаких существенных отличий обнаружить невозможно. Кстати, эффективность борьбы с коррупцией была такой же, как сегодня, то есть близкой к нулю. Чиновники преспокойно продолжали свою «бескорыстную» деятельность, ведь все силы власть предержащих были направлены на лихорадочную борьбу с «несогласными».

4 апреля 1866 года Дмитрий Каракозов стрелял в Александра II, направлявшегося в Летний сад на прогулку. На следующий день начались поголовные аресты писателей либерального направления, которые никакого отношения к покушению не имели. Петербургская интеллигенция принялась очищать свои квартиры от крамольной литературы, в каминах пылали письма, прокламации, брошюры, изданные за границей. Некрасов, возглавлявший журнал «Современник», сидел в редакции в ожидании ареста и выглядел таким напуганным, словно его уже вели на виселицу. Дмитрию Дмитриевичу Минаеву и трем его собратьям по перу полиция предъявила обвинение в заговоре, писатели были помещены в тюрьму Петропавловской крепости. Единственным доказательством причастности Минаева к покушению на жизнь царя были его стихи, такие как «Сказка о восточных послах», путешествующих по России:

Город пред ними. В умах
Мысль, как и в селах, дремала,
Шепчут о чем-то впотьмах
Два-три усталых журнала.
Ласки продажных метресс...
Грозные цифры бюджета...
«Это ли русский прогресс?»
– «Это, родимые, это!..»
Труд от зари до зари,
Бедность – что дальше, то хуже.
Голод, лохмотья – внутри,
Блеск и довольство – снаружи...
Шалости старых повес,
Тающих в креслах балета...
«Это ли русский прогресс?»
– «Это, родимые, это!..»

Следствие продолжалось четыре месяца, но кроме сотрудничества в журналах, «известных своим вредным социалистическим направлением», Минаева не в чем было обвинить. Мрачные казематы Петропавловки не охладили его писательский пыл, по-прежнему в высокопоставленные цели летели острые сатирические стрелы. Одна из них угодила в Петербургскую Думу, которая, как ей и положено, думала о насущных городских проблемах, и однажды думцы решили, что настала пора обустроить петербургские парковки. Для экипажей мощностью в две лошади проблема оборудованных стоянок была не менее актуальной, чем для современных машин, под капотом которых прячутся сотни лошадиных сил, только суть вопроса состояла не в отсутствии места, а в петербургском климате:

Наш климат северный для многих был загадкой,
Не проще ли считать его за гадкий!

В любую даже самую гадкую погоду извозчики часами ожидали своих клиентов у подъездов театров, ресторанов и роскошных особняков, не имея возможности ни обогреться, ни поесть. Депутаты Петербургской Думы рьяно принялись за обсуждение вопроса «О мерзнущих извозчиках». Были предложены проекты ночных извозчичьих трактиров и теплых укрытий, рассматривались сметы, которые то раздувались до невероятных сумм, то сокращались так, что на выделенные средства можно было построить только собачью будку. Депутатская работа кипела три зимних месяца, вопрос то поднимался, то его вновь отодвигали более важные проблемы, а потом пришла весна, и думцы разъехались, кто в поместье, кто в Ниццу, а извозчики коротали белые петербургские ночи под открытым небом. А потом как всегда неожиданно наступила зима со страшными морозами, и в Думе вновь заговорили о замороженном вопросе. Один из депутатов поинтересовался у Минаева:

– Как думаете, Дмитрий Дмитриевич, а нужно ли оказать помощь извозчикам, может быть, они и так обойдутся?

– По-моему, нужно сначала оказать помощь Думе, надо помочь ей быть во время полезной. Впрочем, до извозчиков ли ей! – сказал Минаев и тут же прочел стихотворный экспромт:

Пусть Дума «холодно» среди своих трудов
К ним отнеслась. Чему же тут дивиться?
Нельзя ж во время страшных холодов
По поводу таких вопросов «горячиться».

Стоит ли говорить, что вопрос «О мерзнущих извозчиках» так никогда и не был решен, а вот Дмитрию Дмитриевичу однажды пришлось самому оказаться действенную помощь «водителю кобылы», попавшему в беду. Минаев прогуливался по своей любимой Владимирской улице и вдруг увидел, что какой-то солидный господин немилосердно колотит по спине старенького, согнувшегося в три погибели извозчика. Публика, собравшаяся вокруг места происшествия, возмущенно роптала, но никто не пытался помешать избиению. Минаев схватил господина за руку и спросил буяна:

– За что вы бьете извозчика?

– Милостивый государь, я имею полное право расправиться с этой скотиной, – ответил господин, указывая не на лошадь, а на извозчика, – я член «Общества покровительства животных» и бью подлеца на основании данных мне полномочий. Когда я увидел, что этот, с позволения сказать, человек стегает лошадь кнутом, я счел своим долгом внушить ему жалость к животному.

– Да, моя лошаденка ленивая, без кнута нейдет вовсе, – попытался вставить слово извозчик. Минаев вскочил в пролетку и продекламировал собравшейся толпе:

У филантропов беззаботных
Девиз достойный лошадей:
«Быть покровителем животных
И угнетателем людей».
Дела их могут огорошить
Всех граждан нынешнего века:
Бьют человека словно лошадь,
А лошадь чтут, как человека.

К несчастью, минаевский экспромт не устарел и, чтобы убедиться в этом, достаточно сделать замечание любителю животных, прогуливающему без намордника и поводка питбуля или ротвейлера. Если вам удастся благополучно унести ноги, то вы поймете, что Минаев был не пустым рифмоплетом, а его стихи звучат удивительно современно:

Утро. Весь город от сна просыпается...
Люди рабочие всюду бегут
Гул и движение... Кто-то ругается
И... непременно кого-нибудь бьют.
Полдень. Столица как будто наряднее,
Взад и вперед экипажи снуют...
Треск: на передних наехали задние
И... непременно кого-нибудь бьют.

Кстати, петербургские градоначальник Федор Федорович Трепов попытался обезопасить городские улицы, где «непременно кого-нибудь бьют», и сделал это весьма оригинальным способом. Советские историки вспоминали имя Трепова только в связи с покушением на его жизнь: 24 января 1878 года Вера Засулич дважды выстрелила в генерала и тяжело его ранила. Обстоятельства этого террористического акта хорошо известны, но в жизни Трепова были и загадочные факты. Федор Федорович неожиданно и самым таинственным образом разбогател, слухи по этому поводу ходили самые разные, говорили даже, что источником огромного состояния стал германский император Вильгельм I, якобы завещавший ему значительное наследство как внебрачному сыну. Однако оставим досужие домыслы и вернемся к деятельности Трепова на посту градоначальнику. Федору Федоровичу удалось сделать невероятную вещь, он добился того, чтобы петербуржцы безбоязненно ходили по городу в любое время суток. Трепов чуть не каждую ночь объезжал город, проверяя полицейские посты, он носился по пустынным улицам в экипаже, причем разъезжал стоя, придерживаясь руками за кучерские козлы:

Подобный чуду,
Везде и всюду
Он тут, как тут...
Как враг застоя,
Он век спешит,
Он сидя спит,
А ездит стоя.

Минаев шутил, что Трепову для полного искоренения преступности следует ввести новое наказание – принудительный просмотр спектаклей в Александринском театре, ни один даже самый закоренелый преступник выдержать этого не сможет. Дмитрий Дмитриевич, большой любитель театра, решил попробовать себя в роли драматурга и написал две пьесы «Либерал» и «Разоренное гнездо», они были поставлены на сцене, но успеха у зрителей не имели. Тем неожиданнее было известие, что пьеса «Разоренное гнездо» удостоена премии Академии наук, как лучшее произведение в стихах. Минаеву вручили диплом и тысячу рублей:

Да, в Академии наук
Плохи хозяева ей-ей,
За «Разоренное гнездо»
Вдруг дали тысячу рублей!

Нежданную удачу «Разоренного гнезда» обмывали целый день, к концу банкета Минаев так сильно захмелел, что один из гостей посоветовал ему:

– Дмитрий Дмитриевич, вы бы нутро сельтерской разболтали. Легче будет...

Обладатель академической премии, который минуту назад слова не мог вымолвить, поднялся из-за стола и продекламировал:

Я не крамольник и тать
Я никогда не пил иначе,
И никогда не мог «болтать»,
А уж «разбалтывать» тем паче.

«КОРОЛЬ РИФМЫ»

Минаев любил проводить время в маленьком ресторанчике «Назарет» на Владимирской улице, где собирались петербургские литераторы. Если можно так сказать, Дмитрий Дмитриевич был главной достопримечательностью этого заведения, почтенная публика приходила сюда специально, что послушать импровизации и каламбуры «Короля рифмы». Частенько завсегдатаи просили Минаева подобрать «заковыристую» рифму к какому-нибудь слову. Ответ они получали мгновенно: «Гимназии – гимн Азии», «Невесты – получишь вес ты», «Субсидия – во всяком виде я». Даже задание сочинить стихи, где будут рифмы к словам «колокол» и «память», не загнали Дмитрия Дмитриевича в тупик:

Чу! Звучит далекий колокол,
Пробуждая к жизни память!
Кот мой Васька молоко лакал,
Я ж, проснувшись, стал клопа мять.

Как-то журналист Жулев, любивший писать стихи, предложил Минаеву посоревноваться, кто больше подберет рифм к слову «Окунь». Старались изо всех сил, но счет оказался равным. Ничью поехали отмечать в деревню Юкки, где в местном трактире подавали великолепную уху, и изрядно там покутили. В обратный путь отправились в одноместных повозках, кони неторопливо бежали рядом друг с другом, длинная дорога утомила путников, и сильно подвыпивший Жулев беспрестанно клевал носом. И глядя на эту картину, Минаев все же придумал еще одну рифму к «Окуню»:

Верхом мы ездили далеко
И всю дорогу шли конь о конь,
Я говорлив был как сорока,
А ты, мой друг, был нем, как окунь.

В ресторане «Назарет» Минаев познакомился и сдружился с Достоевским. Однажды, подходя к любимому заведению, Минаев увидел толпу, в центре которой стоял Федор Михайлович. Автор «Преступления и наказания» был очень взволнован и что-то горячо рассказывал городовому, придерживая за шиворот молодого мастерового. Достоевский обрадовался, увидев Минаева, и взволнованно произнес:

– Дмитрий Дмитриевич! Представьте себе, какой казус со мною случился. Иду я по тротуару и вдруг слышу крик: «Прочь с дороги!» Не успел я опомниться, как вот этот человек так ударил меня по затылку, что я с ног свалился. Теперь я приказал городовому отправить его в участок и составить протокол.

Минаев, обращаясь к городовому, произнес:

Да, на это приключение
Обрати-ка, брат, внимание...
За такое преступление
Дай ему и наказание!

«Дело о нанесении побоев господину Достоевскому» разбиралось мировым судьей Александром Ивановичем Трофимовым. Это был человек необыкновенный. В остроумии судья Трофимов не уступал Минаеву, с которым был очень дружен, его шутки были в народе не менее популярны, чем каламбуры Минаева. В день, когда разбиралось «Дело» Достоевского, в зале не было ни одного свободного места, публика собралась как на премьерный спектакль. Мастеровой, ударивший великого русского писателя по затылку, оказавшись на скамье подсудимых, притих и из почтения говорил с подобострастием «они-с». Трофимов терпеливо слушал рассказ о том, «как они-с шли по тротуару, а потом они-с упали» и, наконец, прерывал его и сказал:

– Да, что вы мне все про анис да про анис толкуете! Тут, батюшка, не анисом, а кутузкой пахнет!

Публика была в восторге, а Минаев по окончании заседания преподнес мировому судье свое шуточное послание:

О, из судей столицы Невской
Счастливей всех ты, без сомнения,
Коль от тебя сам Достоевский
Ждал справедливого решения.

Друзья говорили, что если бы Минаев записывал все свои экспромты и каламбуры, то получилось бы собрание сочинений в пятьдесят томов. В советское время были изданы избранные произведения поэта, которые уместились в одной книжке, причем среди «Избранного» не оказалось шуток крепостью выше 40 градусов, или, говоря без иносказаний, тех, где главной причиной веселья был алкоголь. К примеру, рассказа о том, как коммерсант Савицкий, большой любитель выпить и закусить, пригласил Минаева в ресторан «Малый Ярославец», причем попросил его не опаздывать и явиться ровно в 12 часов. Дмитрий Дмитриевич опоздал на пять минут, но этого небольшого промежутка времени господину Савицкому хватило, что напиться до чертиков. Минаев присел за стол, погрустил несколько минут, глядя на мертвецки пьяного коммерсанта, и сказал:

«Пришел, увидел, победил!»
Так прежде Цезарь говорил.
Ты ж новой фразы разрешенье:
«Пришел, присел и в миг напился!»

Минаев направился к выходу, но Савицкий неожиданно встал и заговорил стихами:

«Пришел, увидел, победил!»
Так прежде Цезарь говорил.
А ты, мой гений, ты, мой идол!
«Пришел, увидел и обидел!»

Подобных анекдотов о Минаеве сохранилось достаточно много, они как кусочки разбитого зеркала, и, если соединить их вместе, то получиться портрет «Темного человека», который любил жизнь и умел наслаждаться каждым ее мгновеньем. Однако создается ощущение, что Минаев спрятал за псевдонимами не только свое имя, он сохранил в тайне многие факты своей биографии. Из научных статей вы сможете узнать, что Дмитрий Минаев родился в Симбирске в семье офицера Дмитрия Ивановича Минаева, обучался в Дворянском полку, но курса не закончил. В 1855 году Минаев переехал в Петербург и служил в Министерстве внутренних дел, но через два года вышел в отставку и с этих пор занимался только литературной работой. Творчество Минаева не ограничивалось только злободневными сатирами и юмористическими «мелочами». Данный от природы талант писать стихи любым поэтическим размером помогал ему переводить Байрона, Данте, Гейне, Мольера и Ювенала, но желание радоваться жизни и веселить людей оказалось сильнее, и переводческая работа отошла на второй план.

Когда Минаеву стукнуло пятьдесят, он вдруг почувствовал резкое ухудшение здоровья. Дмитрий Дмитриевич с женой Еленой Худяковской вернулся в Симбирск, чтобы «лечиться воздухом родины», но это лекарство не помогло. 28 апреля 1889 года Минаев узнал, что умер его друг Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. С Дмитрием Дмитриевичем случился глубокий обморок, и с этой минуты здоровье его окончательно расстроилось. 13 июля 1889 года по Нижне-Солдатской улице шествовала похоронная процессия, за гробом «Темного человека» шли всего несколько человек...

Нет, так заканчивать рассказ о жизни сатирика не годиться... Минаев поднял бы на смех авторов биографии, вызывающей зевоту. Он и на похоронах любил сочинять каламбуры. Поэтому, дорогие читатели, распрощаемся на мажорной ноте:

Всегда неподкупен, велик
И страшен для всех без различья
Смех честный – живой проводник
Прогресса, любви и величья!


21 марта 2012


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
8370545
Александр Егоров
940827
Татьяна Алексеева
775904
Татьяна Минасян
319186
Яна Титова
243109
Сергей Леонов
215717
Татьяна Алексеева
179142
Наталья Матвеева
176557
Валерий Колодяжный
171204
Светлана Белоусова
157271
Борис Ходоровский
155356
Павел Ганипровский
131006
Сергей Леонов
112002
Виктор Фишман
95617
Павел Виноградов
92450
Наталья Дементьева
91736
Редакция
85313
Борис Ходоровский
83213
Станислав Бернев
76847