Строитель ледоколов и творец книг
ЖЗЛ
«СМ-Украина»
Строитель ледоколов и творец книг
Феликс Зинько
журналист
Одесса
7910
Строитель ледоколов и творец книг
Евгений Замятин и ледокол «Ленин» в проектировании которого он принимал участие

В годы «перестройки» вышла книга, ошеломившая советскую интеллигенцию. Под одной обложкой в ней были представлены, притом впервые на русском языке, два романа двух разных писателей — «Мы» Евгения Замятина и «1984» Джорджа Орруэла. И сделано это было не случайно! Оба писателя, русский и английский, почти одновременно сочинили антиутопии о будущем тоталитарном государстве. Оба нащупали ту диковатую тенденцию будущего человечества, которая вела в тупик.

В романе «Мы» Замятин показал, как тоталитарное государство превращает каждого гражданина в «стального шестиколесного героя великой поэмы. Жизнь подчинена Часовой Скрижали, предписывающей, когда спать, когда работать, когда заниматься любовью. За регламентом следят Благодетель и вездесущие Хранители. Быть счастливым — долг каждого. Периодически всем «нумерам» делают великую операцию удаления фантазии».

Это была острая сатира! Князь Святополк-Мирский, который вернулся из эмиграции в СССР, писал: «Это... история деградации и нищеты людей, одержимых единственной идеей — добычи пищи и топлива. Это кристаллизированный кошмар, слегка напоминающий По, с той лишь разницей, что кошмар Замятина предельно правдив, так, что горло лопается». Может быть, за эту именно рецензию, Святополк-Мирский кончил свои дни в концлагере?

Конечно, роман «Мы» в нашей стране разгромили, даже не напечатав. Через много лет эта книга пришла к нам с Запада, где ее опубликовали на английском и других языках.

Сам Замятин писал, что его роман явился тем персидским петухом, которого зарезали за то, что он слишком рано кукарекал по утрам: «И потому после напечатания романа (в переводах на разные языки) советская критика очень даже рубила мне голову... Я боюсь, что у русской литературы одно только будущее: ее прошлое».

В РЕВОЛЮЦИЮ С ГОЛОВОЙ

Начнем с «Автобиографии» Евгения Ивановича Замятина, которую он написал в 1924 году:
«В Лебедяни (Тамбовской губернии), славной шулерами, цыганами, конскими ярмарками и крепчайшим русским языком я родился (1884 г.). Рос под роялем, ведь мать хорошо музицировала (отец был православным священником — прим. автора). Года в четыре уже читал. Детство прошло почти без товарищей, лучшими друзьями были книги…

Гимназию кончил в Воронеже (в 1902 году с золотой медалью — прим. автора.). После — Петербургский Политехнический институт (кораблестроительный ф-т). Зимой жил в Петербурге, летом была практика на заводах и в плавание.

В эти годы состоялось самое лучшее из моих путешествий: я был практикантом на пароходе «Россия», который ходил по маршруту Одесса — Александрия (Константинополь, Смирна, Салоники, Бейрут, Яффа, Иерусалим, Порт-Саид). В Одессе был во время восстания «Потемкина», в Гельсингфорсе — во время восстания в Свеаборге».

Питерский студент Замятин неизбежно «заболел» революцией. Он писал: «Чтобы снова зажечь молодостью планету, надо столкнуть ее с плавного шоссе эволюции... Революция бесконечна, последней революции нет».

«Тогда был большевиком, «потому, что надо идти по линии большего сопротивления (теперь не большевик), работал в Выборгском районе, одно время в моей комнате была типография. Сражался с кадетами в студенческом Совете Старост. Развязка, конечно, — в одиночке на Шпалерной. Арестован был в штабе Выборгского района, причем в тот самый момент, когда на столе были разложены планы, маузеры…

Во время обыска, у фонаря под окном увидел знакомые лица, улучил момент и в фортку выбросил записочку, чтобы у этих четырех и у меня убрали из комнаты все неподобающее. Это было сделано. Провел несколько месяцев в одиночке на Шпалерной. В одиночке изучал стенографию, английский язык и писал стихи (это неизбежно). Весною девятьсот шестого года освободили и выпустили на родину».

ЦИФРЫ, ЧЕРТЕЖИ И РАССКАЗЫ

Евгения Ивановича выслали в Лебедянь. Но в том же 1906 году он нелегально возвращается в Петербург, дабы окончить обучение в институте:
«Политехникум кончил в 1908 г, был оставлен при кафедре кораблестроительной архитектуры. В том же году написал и напечатал первый рассказ. Всерьез начал писать в 1911 г.

Три следующих года — корабли, корабельная архитектура, логарифмическая линейка, чертежи, постройки, специальные статьи в журналах «Теплоход», «Русское судоходство», «Известия Политехнического института». Много связанных с работой поездок по России: Волга вплоть до Царицына, Астрахань, Кама, Донецкий район, Каспийское море, Архангельск, Мурман, Кавказ, Крым...»

Параллельно преподаванию на кораблестроительном факультете, инженер Замятин пишет рассказы и повести; эти «первые ласточки» начинающего автора получают одобрение у знатоков литературы и других писателей, в том числе Горького.

«НА КУЛИЧКАХ»

Евгений Иванович вспоминал в своей «Автобиографии»: «В 1913 году из Петербурга выслали врачи. Уехал в Николаев, построил там несколько землечерпалок, несколько рассказов и повесть «На куличках».

11 марта 1914 года Санкт-Петербургский Комитет по Делам Печати наложил арест на повесть Евгения Замятина «На куличках». 22 апреля Окружной СПб суд нашел в повести уголовную статью, засим было приказано арестовать номер журнала «Заветы», где была опубликована «На куличках». Сам писатель был выслан на Север «за изображение неприглядного лица царской армии и российского общества». Но шла Февральская революция, и вскоре Замятина оправдали…

Кстати, Солженицын через много лет был абсолютно солидарен с Питерским судом. Он возмущался: «Сплошной русский свинский быт. Откуда столько озлобления на жизнь, на людей? Это разгул все той же безоглядной сатиры... Гоголь онемел бы перед такой вереницей харь... сплошь уроды физические и умственные...».

Иные литературоведы считают, что повесть Замятина «На куличках» восходит к купринскому «Поединку». Но вещь Замятина куда сильнее! Куприн описал лишь то, что знал. Замятин же создал великолепную книгу с целым рядом объемных человеческих фигур. Все они разные, живые и… несчастные.

СУДОВЕРФИ АНГЛИИ

«В начале 1916 г. уехал в Англию — строить русские ледоколы; один из самых тогда крупных «Ленин» (бывший «Ал. Невский») — моя работа».
Конечно, Евгений Иванович, находившийся в Петербурге под надзором полиции, ухватился за возможность поработать в далекой Англии — на должности смотрителя за постройкой ледоколов для России. Он побывал на судоверфях Глазго, Ньюкасла и Сандерленда, где строились ледоколы, уже в советское время названные «Ленин» и «Красин». Последний прославился в 1930-е годы.

В Россию Замятин вернулся в сентябре 1917 года: «…на стареньком английском пароходике (не жалко, если потопят немцы). Шли до Бергена долго, часов пятьдесят, с потушенными огнями, в спасательных поясах, шлюпки наготове».

Привез роман «Островитяне» об Англии. Так об этой стране никто еще не писал! Уже в этом романе был виден мастер высокого класса, не только с определившимся взглядом на жизнь и людей, но обладающий собственным стилем.

«Взгляд Замятина — взгляд со стороны, резкий и точный. Замятин умел смотреть со стороны и чуть сверху. Он умел видеть вещи неописанными, видеть их заново, а это — необходимое, но очень редкое качество в искусстве. В литературу Замятин вошел сильно и уверенно — как ледокол, ломая перед собой лёд. Редко кто так хорошо начинал», — писал Виктор Шкловский.

Как все-таки первая профессия человека отражается в его творчестве! Перечтите рассказ «Мамай». Он начинается с абзаца: «По вечерам и по ночам — домов в Петербурге больше нет: есть шестиэтажные каменные корабли. Одиноким шестиэтажным миром несется корабль по каменным волнам среди других одиноких шестиэтажных миров; огнями бесчисленных кают сверкает корабль в разбунтовавшийся каменный океан улиц. И, конечно, в каютах не жильцы — там пассажиры. По-корабельному просто все незнакомо-знакомы друг с другом, все — граждане осажденной ночным океаном шестиэтажной республики».

И СНОВА АРЕСТ

15 февраля 1918 года Замятин был арестован вместе с группой писателей — Ивановым-Разумником, Блоком, Лемке, Ремизовым, художником Петром-Водкиным и др. Все они обвинялись в сочувствии заговору эсеров. Сам Евгений Иванович так рассказывал о сцене допроса: «Нахохотавшись вдоволь по поводу предъявленного мне обвинения, я заполнил лист неизбежной анкеты. Причем на вопрос — не принадлежал ли я к какой-либо политической партии, ответил кратко: «принадлежал». После этого между мной и следователем произошел следующий диалог:
— К какой партии принадлежали?
— К партии большевиков!

Следователь был совершенно сбит с толка:
— Как! К партии большевиков?
— Да.
— И теперь вы в ней состоите?
— Нет.
— Когда же и почему из нее вышли?
— Давно, по идейным соображениям.
— А теперь, когда партия победила, не сожалеете о своем уходе?
— Не сожалею.
— Объясните, пожалуйста, не понимаю...
— А, между тем, понять просто. Вы коммунист?
— Коммунист.
— Марксист?
— Марксист.
— Значит, плохой коммунист и плохой марксист. Будь вы настоящим марксистом, вы бы знали, что мелкобуржуазная прослойка попутчиков большевизма имеет тенденции к саморазложению, и что только рабочие являются неизменной классовой опорой коммунизма. А так как я принадлежу к классу мелкобуржуазной интеллигенции, то мне непонятно, почему вы удивляетесь».

Эта ироническая аргументация так подействовала на молодого следователя, что он тут же подписал ордер на освобождение Замятина. Вскоре были освобождены и другие арестованные...

ОПРЕДЕЛЕНИЕ НАСТОЯЩЕЙ ЛИТЕРАТУРЫ

По «свежим» впечатлениям писатель сел за написание романа «Мы». А в 1921 году Евгений Замятин опубликовал статью «Я боюсь»: «Французская революция гильотинировала переряженных придворных поэтов. А мы юрких авторов, знающих, когда надеть красный колпак и когда его скинуть, когда петь Сретение Царя, и когда серп и молот — мы их преподносим народу, как литературу, достойную революции. И литературные кентавры, давя друг друга и брыкаясь, мчатся в состязании за великолепный приз: монопольное право писания од, монопольное право рыцарски швырять грязью в интеллигенцию...

В итоге они лишь развращают вкус и принижают искусство. Истинный гений творит вдумчиво и воплощает свои замыслы в бронзе, а посредственность, притаившись под эгидой свободы, похищает ее именем мимолетное торжество и срывает цветы эфемерного успеха…».

Да, Замятин четко определил одну из причин молчания подлинной литературы: «Писатель, который не может стать юрким, должен ходить на службу с портфелем, если он хочет жить. В наши дни — в театральный отдел с портфелем бегал бы Гоголь; Тургенев во «Всемирной литературе», несомненно переводил бы Бальзака и Флобера; Герцен читал бы лекции в Балтфлоте; Чехов служил бы в Комздраве...

Иначе, чтобы жить — жить так, как пять лет назад жил студент на сорок рублей, — Гоголю пришлось бы писать в месяц и по четыре «Ревизора», Тургеневу каждые два месяца по трое «Отцов и детей», Чехову — в месяц по сотне рассказов…

Но даже не в этом главное: голодать русские писатели привыкли… Главное в том, что настоящая литература может быть только там, где её делают не исполнительные и благонадежные чиновники, а безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари, скептики. А если писатель должен быть благоразумным, должен быть сегодня полезным, не может хлестать всех, как Свифт, не может улыбаться над всем, как Анатоль Франс, — тогда нет литературы бронзовой, а есть только бумажная, газетная, которую читают сегодня и в которую завтра завертывают глиняное мыло»…

«Когда пламенно-кипящая сфера (в науке, религии, социальной жизни, искусстве) остывает, огненная магма покрывается догмой — твердой, окостенелой, неподвижной корой... Пока новая ересь не взорвет кору догмы и все возведенные на ней прочнейшие, каменные постройки.

Но, к счастью, все истины — ошибочны: диалектический процесс именно в том, что сегодняшние истины — завтра становятся ошибками: последнего числа нет…».

«Я боюсь, что настоящей литературы у нас не будет, пока не перестанут смотреть на демос российский, как на ребенка, невинность которого надо оберегать. Я боюсь, что настоящей литературы у нас не будет, пока мы не излечимся от какого-то нового католицизма, который не меньше старого опасается всякого еретического слова. А если неизлечима эта болезнь — я боюсь, что у русской литературы одно только будущее: ее прошлое...».

Понятно, что подобная статья была взрывоопасна. И 17 августа 1922 года Замятина снова привезли в ГПУ. Его обвинили в том, что «не примирился с существующей в России рабоче-крестьянской властью, ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности, причём в момент внешних затруднений для РСФСР усиливал свою к/р деятельность».

9 сентября 1922 года его освободили под подписку о невыезде. Собирались выслать из страны вместе с группой учёных и писателей. Но 31 августа Феликс Дзержинский подписал постановление об отсрочке высылки до особого распоряжения.

«ЗАВТРА»

Но Замятин не угомонился... Он был исключительным словопоклонником и словесным мастером. Язык его всегда свеж, оригинален и точен. Это похоже на народный сказ, конечно, модернизированный. Он лихо использовал провинциальную речь пригородов, которые продуманно облагораживал.

В 1922-м напечатал сказку, в которой для построения церкви некий Иван Були убил и ограбил купца с кучером («Ну что поделаешь: для Бога ведь»). Но архиерей, войдя в церковь, сразу почуял в ней «мертвый дух»: «Поглядел архиерей на Ивана — насквозь, до самого дна и ни слова не сказал, вышёл. И остался Иван сам один в церкви. Все ушли — не стерпели мёртвого духа».

В романе «Завтра» сжато, но точно, Евгений Иванович Замятин описал свое видение социально-политической жизни в стране того периода: «С моей точки зрения несдающийся упрямый враг народа больше достоин уважения, чем внезапный коммунист... Служба господствующему классу, построенная на том, что эта служба выгодна, — революционера отнюдь не должна приводить в телячий восторг; от такой службы, естественно переходящей в ПРИСЛУЖИВАНИЕ, — революционера должно тошнить...».

Под покровом скучной мелочной жизни писатель умел увидеть то серое, медленно обволакивающее и подлинно кровавое, безобразно зверское, трагичное, и подать это читателям в виде саркастической насмешки над новым мещанством, образовывавшимся в СССР. Замятин писал: «Еретики — единственное (горькое) лекарство от энтропии человеческой мысли». «Мир жив только еретиками: еретик Христос, еретик Коперник, еретик Толстой. Наш символ веры — ересь: завтра — непременно ересь для сегодня, обращенного в соляной столп, для вчера, рассыпавшегося в пыль. Сегодня отрицает вчера, но является отрицанием отрицания — завтра: все тот же диалектический путь, грандиозной гиперболой уносящий мир в бесконечность. Тезис — вчера, антитезис — сегодня, и синтез — завтра…

Единственное оружие, достойное человека — завтрашнего человека, — это Слово!»

Словом, Замятин уже начинал ощущаться, как чужеродное тело в советской литературе, энергично формирующей свою однородность.

Человек, привыкший к точным чертежам и расчетам, был в поисках закономерностей. «Когда-нибудь, — писал Евгений Замятин, — установлена будет точная формула закона революции. И в этой формуле — числовые величины, классы, молекулы, звезды — и книги»…

ВСЕГДА С УЛЫБКОЙ!

Группа писателей во главе с Замятиным стали издавать журнал «Русский современник». 21 февраля 1924 года Замятин писал Льву Лунцу в Гамбург: «Дорогой, знаменитый, европейский Лунц! Мы, азиаты, — расцветаем: на днях Тихонов приехал из Москвы и привёз разрешение на журнал — толстый, как Щеголев. Имя ему: Русский современник. В редакции: заграничной — Горький, в России — Тихонов, я, А. М. Эфрос и, может быть, Чуковский».

Но уже в мае 1924 года власти закрыли журнал «Русский современник».
То время ассоциировалось в записках писателя с борьбой бывших единомышленников во всех сферах. Кто-то отвернулся от бывших единомышленников, кто-то задумывался над тем, над чем думать было «не положено»!

Несмотря на то, что именно Евгений Замятин «не бил в медные тарелки, а продолжал самостоятельно мыслить», причём не считал нужным скрывать это, его избрали председателем Питерского Союза писателей. И тогда он вышел из Союза писателей. Ушел с улыбкой…

Говорят, Замятин улыбался даже в самые тяжелые моменты своей жизни. Приветливость его была неизменной.

Ремезов писал о Евгении Ивановиче: «Он по природе не лирик... дело его жизни, все эти словесные конструкции русского лада — это... русская книжная казна! И мастерство... взять готовый набор и — рассыпать, и уже голыми руками за эти раскаленные добела буквы, чтобы закрепить из тысячи одно слово!»

Хотя прежнее эссе Замятина принято РАППом в штыки, он снова пишет «О сегодняшнем и о современном»: «Правды — вот чего в первую голову не хватает сегодняшней литературе. Писатель — изолгался, слишком привык говорить с оглядкой и опаской. Оттого в большинстве литература не выполняет сейчас даже самой примитивной, заданной ей историей, задачи: увидеть нашу удивительную, неповторимую эпоху — со всем, что в ней есть отвратительного и прекрасного, записать эту эпоху такой, какая она есть...

«Ни одной второстепенной детали, ни одной лишней черты: только суть, экстракт, синтез, открывающийся глазу в сотую долю секунды, когда собраны в фокус, спрессованы, заострены все чувства. Сегодняшний читатель и зритель сумеет договорить картину, дорисовать слова — и им самим договоренное, дорисованное — будет врезано в него неизмеримо прочнее, врастет в него органически. Здесь — путь к совместному творчеству художника и читателя или зрителя», — завещал писатель.

В 1931 году Евгений Замятин писал Сталину: «Я ни в какой мере не хочу изображать из себя оскорбленную невинность... Я знаю, что у меня есть очень неудобная привычка говорить не то, что в данный момент выгодно, а то, что мне кажется правдой».

И, как ни странно, его выпустили за границу. Евгений Иванович прожил несколько лет в Париже, печатался, писал, собирал книги. Без них житья ему не было.

Единственным заработком были сценарии для немых фильмов. Среди них он написал сценарий по пьесе Горького «На дне». Режиссер Жан Ренуар сделал прекрасный фильм. Горький заинтересовался этой работой, но прислать ему сценарий было поздно — Горького не стало…

Нина Берберова вспоминала: «Он ни с кем не знался, не считал себя эмигрантом и жил в надежде при первой возможности вернуться домой. Не думаю, чтобы он верил, что доживет до такой возможности, но для него слишком страшно было окончательно от этой надежды отказаться».

В начале 1937 года здоровье его пошатнулось, сердце не выдержало и 10 марта он скончался в квартире по улице Раффе. Его жена Людмила Николаевна сберегла все его архивы. И после войны все книги Замятина вышли одна за другой в свет.


9 апреля 2020


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
8370545
Александр Егоров
940827
Татьяна Алексеева
775904
Татьяна Минасян
319186
Яна Титова
243109
Сергей Леонов
215717
Татьяна Алексеева
179142
Наталья Матвеева
176557
Валерий Колодяжный
171204
Светлана Белоусова
157271
Борис Ходоровский
155356
Павел Ганипровский
131006
Сергей Леонов
112002
Виктор Фишман
95617
Павел Виноградов
92450
Наталья Дементьева
91736
Редакция
85313
Борис Ходоровский
83213
Станислав Бернев
76847