Фаддей Булгарин… Сравнительно недавно читающая публика открыла в этом колоритном персонаже не только интересного мемуариста, но и незаурядного писателя, основоположника русских авантюрного и фантастического романов, фельетона и нравоописательного очерка, издателя первой в России действительно массовой, а потому относительно независимой газеты. А ведь современники относились к этому персонажу весьма неоднозначно, советское же литературоведение жестоко его клеймило.

Видок Фиглярин?

Приведем выдержку из посвященной ему биографической справки в 9-ти томной «Краткой литературной энциклопедии», выпущенной в Москве в 1962 году.

«Как литературный критик Булгарин выступал против А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, В. Г. Белинского и реалистического направления 1830-1840-х годов, которое он назвал в одной из своих полемических статей натуральной школой... Был постоянным осведомителем политической полиции («3-го отделения»), писал доносы на писателей. Против Булгарина вели борьбу А. С. Пушкин, В. Г. Белинский, Н. А.Некрасов, позднее Н. А. Добролюбов, считая его олицетворением политической реакции и продажности в литературе и журналистике. Булгарин — автор «Воспоминаний», представляющих некоторый исторический интерес».

Заметим, что по сравнению с тем, что обычно писалось о Булгарине в СССР, цитируемый текст можно назвать почти ласковым.

И ведь взяты эти суждения ни с потолка, а от пушкинской хрестоматийной эпиграммы:

Не то беда, что ты поляк:
Костюшко лях, Мицкевич лях!
Пожалуй, будь себе татарин, —
И тут не вижу я стыда;
Будь жид — и это не беда;
Беда, что ты Видок Фиглярин

Видок — это французский сыщик, так что в эпиграмме содержится более чем прозрачный намек на связи Фаддея Венедиктовича с Третьим отделением. Но тот же Пушкин, печатаясь в «Северной пчеле», почтительно писал издателю: «Вы принадлежите к малому числу тех литераторов, коих порицания или похвалы могут и должны быть уважаемы».

А другой Александр Сергеевич, отправляясь в свою последнюю командировку, написал: «Горе мое поручаю Булгарину. Верный друг Грибоедов». И Фаддей Венедиктович напечатал-таки несколько фрагментов «Горе от ума» в первом в нашей стране театральном альманахе «Русская Талия».

Сегодня интерес к личности и творчеству Булгарина постоянно возрастает, причем не только в России. Он интересен полякам, которые готовы ценить любого своего выдающегося соотечественника, даже если тот верно служил Российской империи. Интересен французам, как продолжатель суперпопулярных в свое время писателей Алена Лесажа (1668-1747) и Виктора-Жозефа де Жуи (1764-1846). Интересен англичанам и американцам как представитель той части литературного процесса, которую принято называть мейнстримом. И, конечно, интересен российским исследователям, как самый читаемый автор и друг-враг-приятель-знакомый всех более менее заметных деятелей нашей культуры второй четверти XIX века.

Хулиганские годы

Ян Тадеуш Шкандербек-Булгарин родился 24 июня 1789 года в фамильном имении Перышево на территории нынешней Беларуси, а тогда — Великого княжества Литовского, которое, в свою очередь, входило в состав Речи Посполитой.

Среда, в которой воспитывался мальчик, напичкала его полным комплектом присущих польской шляхте антироссийских фобий. Добавим еще, что когда Тадеушу было 4 года, грянул второй раздел Речи Посполитой, в 5 лет — восстание Костюшко, в 6 лет — третий раздел, приведший к полной ликвидации польской государственности.

Отец имел серьезные неприятности с российскими властями, а сосед ловко наложил лапу на имение. В результате, чтобы хоть как-то пристроить мальчика пришлось кланяться ненавистным «москалям», определив его в петербургский Сухопутный шляхетный кадетский корпус.

Однако, антироссийские фобии вырывались из Тадеуша-Фаддея наружу в форме сатирических стихов, что вкупе с задиристостью, отнюдь не способствовало установлению хороших отношений с начальством и сверстниками. Время его учебы в корпусе и службы в армии наполнено многочисленными склоками, скандалами и драками, хотя в тех случаях, когда молодой офицер участвовал в настоящих войнах, поведение его было безукоризненным. В 1806-1807 годах он храбро сражался с французами, в 1808-1809 годах — со шведами. Однако в чинах его явно обходили, из орденов же удалось получить только не самую престижную Анну 3-й степени.

Возможно, со временем бы военная карьера и наладилась, однако после какого-то столичного маскарада поручик Фаддей Булгарин в костюме Купидона попался на глаза брату императора великому князю Константину Павловичу. Зрелище, надо полагать, было не для слабонервных, а шаловливый «купидон» вместо того, чтобы пасть на колени и каяться, начал острить и огрызаться.

Разумеется, со службы он вылетел, и, пожив в нищете, уехал за границу, где вступил в наполеоновскую армию.

В1811-1814 годах Булгарин воевал в Испании, затем против своих бывших сослуживцев — в России и в Германии. Воевал, надо полагать неплохо, поскольку по непроверенным, но достаточно убедительным данным, получил чин капитана и орден Почетного Легиона.

Затем были прусский плен и далеко не триумфальное возвращение в Российскую империю. Булгарин жил в Варшаве и Вильно, затем управлял имением своего дяди, на каковой должности, надо полагать, и приобрел ту самую деловую хватку, столь пригодившуюся ему в качестве издателя.

Честно зарабатывая на хлеб, он ухитрялся еще и писать самые разнообразные статьи, очерки, рассказы, стихи, снискав определенную литературную известность. А в 1819 году решил пойти «ва-банк», отправившись покорять столицу.

Вскоре в Петербурге появились его первые русскоязычные статьи, а его польские фобии, испарились, сменившись великорусским патриотизмом. Была ли эта метаморфоза искренней или объяснялась конъюнктурными соображениями?

Пожалуй, все же второе. Победа над Наполеоном возвысила престиж Росси до невиданных высот, в качестве же политической модели самодержавие, казалось, продемонстрировало свои преимущества и перед республикой и перед ограниченной монархией. К тому же, как поляк, Фаддей Венедиктович тоже не должен был иметь претензий к Александру I, даровавшему его Родине автономию и конституцию.

Печатался Булгарин все больше и больше, и при этом постоянно вращался в свете. Вскоре в числе его друзей оказались как вполне консервативные историк Карамзин и журналист Греч, так и будущие декабристы Рылеев, братья Бестужевы, Кюхельбекер, Корнилович. Особенно же близкие отношения сложились у него с Грибоедовым, который тоже начинал едва ли не как ниспровергатель «устоев», зато со временем превратился в патриота и государственника.

В тогдашней литературной богеме Булгарина ценили за острый ум, а поскольку известность его была весьма ограниченной, эти отношения еще не омрачались чувством зависти к более талантливому и успешному коллеге.

Позже, когда популярность Булгарина достигнет пика, отзывы станут намного злее и резче…

В 1824 году в свет вышел фантастически-утопический очерк Булгарина «Правдоподобные небылицы, или Странствования по свету в двадцать девятом веке» считающийся первым в русской литературе описанием путешествия во времени. И в том же году, в августе, Булагарин отправился в имение Грузино (Новгородской губернии) ко второму человеку в Российской империи — Алексею Андреевичу Аракчееву, хлопотать о разрешении издавать газету «Северная пчела», которая, собственно, и стала главным делом его жизни.

Мысли на ниточках

Идея массовой газеты Аракчееву понравиться не могла, но Булгарин в нужный момент включил «дурку». На вопрос министра «Для чего в 1812 или 1813 году служил он против России?», наш герой сделал «плаксивую харю»: «Малешенек после батюшки остался». Аракчеев развеселился. «Вот как худо оставаться без родителей, — сказал он, обращаясь к мальчику-слуге, — попадешь в дурное сообщество и забудешь самые священные обязанности!». Разрешение было получено.

Эпизод показательный в том плане, что в зависимости от ситуации и для пользы дела Булгарин мог становиться кем угодно — демоном и «крутым авторитетом», клоуном и юродивым. Другое дело, что ни карьеристом, ни тем паче трусом или угодником он не был. И ни кого, в сущности, не боялся, хотя при необходимости шел и на угодничество, и на компромиссы, и даже на то, что по нормам утонченного XIX века считалось «подлостью», «продажностью» или «предательством».

Так или иначе, но успех «Северной пчелы» оказался феноменальным и этот успех позволял Фаддею Венедиктовичу иногда делать выпады против власти, точнее против «отдельных ее недостатков». Общий же тон издания был вполне верноподданническим.

«Чиновники ничего не читают, кроме «Северной пчелы», в которую веруют, как в Священное писание», — сетовал просвещенный цензор Никитенко. А Рылеев обещал Булгарину: «Когда случится революция, мы тебе на «Северной пчеле» голову отрубим». Шутил, конечно.

На случай революции Фаддей Венедиктович подстелил себе соломки. 12 декабря 1825 года на одном обеде он ораторствовал и острил «в самом либеральном духе», а через день кто-то даже его видел на Сенатской площади, вопящим: «Конституцию!»

Но революция не случилась и «Северная пчела» продолжала выходить не обагрившись кровью своего издателя. На пике популярности, тираж газеты доходил до 10 тысяч экземпляров, что приносило прибыль достаточную для выплаты неплохих гонораров и открытия новых явно убыточных проектов (типа «Северного архива», «Литературных листков», «Сына Отечества», «Дерптского собеседника», «Эконома», альманаха «Русская Талия»).

Какова же была плата за успех? Современники указывали, что если до создания газеты взгляды Булгарина считались вполне либеральными, то в 1826 году они стали охранительно-консервативными. Добавим сюда пресловутые «доносы», которые Фаддей Венедиктович писал в Третье отделение и ситуация выглядит на первый взгляд вполне очевидной: стремясь к коммерческому успеху Булгарин начал сотрудничать с властями, получая взамен различные цензурные послабления, а также возможность печатать официальные объявления и сообщения (поскольку «Северная пчела» выходила ежедневно, новости появлялись в ней раньше, чем в правительственных изданиях).

Отчасти все вышеперечисленное действительно имело место, но все эти факторы отнюдь не имели первенствующего значения. Впрочем, как и перерождение Булгарина, которое вовсе не являлось событием одномоментным. Во всяком случае, и после 1826 года «Северная пчела» с готовностью предоставляла свои страницы литераторам отнюдь не консервативного плана.

Относительно же «доносов», то, познакомившись с их содержанием, легко убедиться, что речь идет ни в коем случае, не о доносах как таковых, а об аналитических записках, касающихся общего положения и состояния умов в обществе, причем составляя их Булгарин явно пытался подтолкнуть своих адресатов к определенным действиям, носящим отнюдь не консервативный, хотя, впрочем, и не либеральный характер. Какой же тогда? Условно назовем его патриотично-прагматическим.

Так в записках «Нечто о Царскосельском лицее и о духе оного», «О цензуре в России и о книгопечатании вообще», «Социализм, коммунизм и пантеизм в России в последнее 25-летие» он предлагал целенаправленно воздействовать на общественное мнение с целью уничтожения масонского влияния, дискредитации антигосударственных идеологических течений.

Дословно: «...как общее мнение уничтожить невозможно, то гораздо лучше, чтобы правительство взяло на себя обязанность напутствовать его и управлять оным посредством книгопечатания, нежели предоставлять его на волю людей злонамеренных».

При этом литература должна не только способствовать воспитанию общества в правильном направлении, но и при случае выпускать накопившийся «пар».

«Общее правило: в монархическом неограниченном правлении должно быть как возможно более вольности в безделицах. Пусть судят и рядят, смеются и плачут, ссорятся и мирятся, не трогая дел важных. Люди тотчас найдут предмет для умственной деятельности и будут спокойны… дать бы летать птичке (мысли) на ниточках, и все были бы довольны».

Это мысли Булгарина, лежащие, так сказать на поверхности. А что под ними? Очевидно, что послабление в «безделицах» способствует не просто постепенному ослаблению цензурного гнета, но и в конечном счете формированию того самого гражданского общества, которое может вести конструктивный диалог с властью — без бунтов и революций.

Сам Булгарин, вполне эффективно умел воздействовать на общественное мнение. «Северную пчелу» можно было обнаружить и в великосветском салоне, и в купеческой лавке, и в лакейской. И при этом никто не мог упрекнуть ее в угодничестве перед властями. В газете постоянно появлялись критические, порой весьма ядовитые материалы в которых высмеивались недостатки в торговле, дорожном и казенном строительстве, судействе, полиции и т. д., вполне прозрачно намекалось на продажность и воровство в среде бюрократии.

Понятно, что царь, высшие министры, а тем паче сама система критике не подвергались, однако тактика «малых дел» с ударами по чиновникам среднего и низшего уровня оказывалась достаточно эффективной. Во всяком случае, более эффективной, чем тактика ничегонеделания и в сто крат более полезной, чем та работа по разрушению России, которой занимались ленинские «три поколения» русских революционеров.

«Кумир Гостиного двора»

Дружба с властями помогала Булгарину решать многие проблемы, но ощущению независимости она, разумеется, не способствовала. С другой стороны, Булгарину удалось добиться независимости финансовой, чего достаточно долгое время ни до, ни после него не удавалось добиться другим, занимавшимся периодикой русским издательствам.

В чем же заключался секрет его успеха?

Всю читательскую аудиторию Булгарин делил на четыре категории.
«1). Знатные и богатые люди.
2). Среднее состояние. Оно состоит у нас из:
а). достаточных дворян, находящихся в службе, и помещиков, живущих в деревнях;
b). из бедных дворян, воспитанных в казенных заведениях;
с). из чиновников гражданских и всех тех, которых мы называем приказными;
d). из богатых купцов, заводчиков и даже мещан. Это состояние самое многочисленное, по большей части образовавшееся и образующееся само собою, посредством чтения и сообщения идей, составляет так называемую русскую публику»;
3). Нижнее состояние. Оно заключает в себе мелких подьячих, грамотных крестьян и мещан, деревенских священников и вообще церковников и важный класс раскольников";
4). Ученые и литераторы». 

Все русские литераторы работали для «знатных и богатых людей» то есть для высшего и среднего дворянства, первыми же кто успешно попытался расширить круг своих читателей были Пушкин и Булгарин.

Пушкин, превосходя Булгарина дарованием, в последние годы жизни, бесспорно, несколько уступал ему по популярности. Отсюда собственно и полемика между ними, инициированная Александром Сергеевичем и весьма сдержанная со стороны всегда готового лезть в драку Фаддея Венедиктовича. Полемика со множеством личных выпадов и без единого фундаментального противоречия.

Относительно же мелких расхождений, то… В отличие от Пушкина, Булгарин целенаправленно работал именно на средний класс, сознательно поставив себя в положение слуги («Конющего») своих читателей.

«Мы служим публике в качестве докладчика, должны переносить все ее прихоти, терпеливо слушать изъявление неудовольствия и быть весьма осторожными во время ее милостивого расположения».

Его статьи, очерки, да, кстати, и беллетристику было приятно читать именно «среднему классу, поскольку в них имелись и меткость наблюдений, и сарказмы в адрес «бездельников» (в том числе высокопоставленных) и апеллирование к традиционным христианским, семейным ценностям.

Но Булгарин, пошел еще дальше, не просто развлекая и воспитывая средний класс, но и служа ему вполне конкретными делами (с ощутимой выгодой для собственного кармана).

Именно Фаддей Венедиктович создал в России, даже не жанр, а целую отрасль журналистики, занимавшуюся не просто рекламой, но и продвижением конкретных компаний на рынке.

Наиболее часто применявшийся Булгариным метод заключался в том, что рекламу нужных фирм он, за дополнительную плату, вставлял в своих произведения — чаще всего в нравоописательные очерки, рисующие недостатки и пороки современного ему общества.

Собственно именно эта деятельность и привела к тому, что Николай I наградил его прозвищем «Кумир Гостиного двора».

А как же сам Булгарин относился к своим рекламодателям? Были ли они для него только источником получения дохода или же действительно, именно с буржуазией он связывал будущее России?

Приведем цитату из самого популярного романа или как бы сейчас сказали бестселлера Булгарина «Иван Выжигин». В главе «Деловая беседа у русского купца» один из участников разговора сетует на слабое развитие торговли в России: «Не странно ли, не унизительно ли для народного самолюбия, что в России вся почти внешняя торговля производится посредством иностранных контор и факторий, находящихся во всех русских портах, и даже в столицах, как будто бы вся Россия была Китаем или Япониею?... Скажите, господа, неужели этот порядок дел будет вечно продолжаться, и неужели в отношении к торговле мы будем всегда на той самой степени, как во время открытия Архангельского порта Ричардом Ченселором, при Царе Иоанне Васильевиче? Кажется, у нас есть все средства, чтобы составить почтенное купеческое сословие. Уму, проницательности и сметливости нашего народа отдают справедливость сами иностранцы».

Журналист и царь

Такие примечательные мысли содержались в романе, скроенном по всем законам авантюрно-приключенческого жанра, где были и жулики, и преступления и роковая любовь и любовь чистая, и свалившееся на главного героя в финале богатство и счастье в личной жизни.

Результат получился впечатляющим. Роман «Иван Выжигин», вышел фантастическим по тем временам тиражом — 7 тысяч — после чего сразу последовали переиздания. И, несмотря на всю его «пустоту, безвкусие, бездушность, нравственные сентенции, выбранные из детских прописей», этот роман же «приучал к грамоте и возбуждал охоту к чтению» у самой что ни на есть широкой публики.

Царь через шефа Третьего отделения Бенкендорфа просил передать Булгарину, что «читал «Выжигина» с удовольствием», а за продолжение «Петр Иванович Выжигин» наградил автора бриллиантовым перстнем.

Еще два царских перстня Фаддей Венедиктович словил за сборник своих «Сочинений» и «Дмитрия Самозванца». Но гораздо чаще Булгарин получал от государя выговоры, которые передавались ему заочно, через того же Бенкендорфа. (Сам царь подчеркивал: «Булгарина и в лицо не знаю и никогда ему не доверял»).

Например, в 1848 году Фаддей Венедиктович написал в фельетоне о том, что такса за проезд, введенная в Царском Селе извозчиками не соблюдается. «Государь Император изволил заметить, что цензуре не следовало пропускать сей выходки. Каждому скромному желанию лучшего, каждой уместной жалобе на неисполнение закона или установленного порядка, каждому основательному извещению о дошедшем до чьего-либо сведения злоупотреблении указаны у нас законные пути. Косвенные укоризны начальству…в приведенном фельетоне содержащиеся, сами по себе конечно не важны; но важно то, что они изъявлены не пред подлежащею властию, а преданы на общий приговор публики».

Помимо царя доставалось Булгарину и от чиновников. Например, после того как в «Северной пчеле» издатель покритиковал нашу традиционную беду — дороги — петербургский генерал-губернатор вызвал его к себе, накричал и пригрозился посадить в смирительный дом на четыре месяца.

В общем, под старость лет, нервная журналистская жизнь Фаддею Венедиктовичу надоела. Тем более, что в 1853 году грянула Крымская война и любая критика извозчиков и дорог могла обернуться обвинением в государственной измене. А после войны критики вообще стало слишком много, и Булгарин на этом фоне выглядел архаизмом.

В общем, последние шесть лет жизни от журналистики он фактически отошел и тихо стриг купоны от издательской деятельности. Скончался Фаддей Венедиктович 1 сентября 1859 года в своем имении Карлова близ Дерпта.

Пришли другие времена, требовались другие песни.