Ритмы вселенной Льва Гумилева
ЖЗЛ
«СМ-Украина»
Ритмы вселенной Льва Гумилева
Владимир Скрынченко
журналист
Киев
9157
Ритмы вселенной Льва Гумилева
Лев Гумилев

Его учение парадоксально и шокирует, как правило, тех, кто не разделяет его взглядов на историю народов и цивилизаций. «Все народы стареют Все! Без исключения! — восклицал Лев Николаевич Гумилев. — И римлян не стало, и эллинов! И когда-нибудь не будет французов, как не стало франков! И когда-нибудь не будет англичан, как не стало кельтов короля Артура!» И тем самым предсказал закат Европы. Последний рыцарь Серебряного века, сын Анны Ахматовой и Николая Гумилева, не в добрый час явился он в этот мир — накануне страшных потрясений, постигших Россию столетие тому — революции 1917-го и братоубийственной гражданской войны. Но вскоре осознал он, что сама эпоха лишила его элементарных прав на достойную реализацию своих незаурядных талантов. И прежде, чем приступить к делу своей жизни — исследованиям истории народов и цивилизаций древнего Востока, пришлось испить ему всю чашу страданий до дна, пройти свой крестный путь, вместивший в себе 14 лет лагерей Сибири и Заполярья, побывать на грани жизни и смерти. Он был храбрый человек и солдат; как лев сражался он за истину, не боялся отстаивать свои научные взгляды, а Великую Отечественную войну завершал в покоренном Берлине 1945-го. В ритмах Вселенной слышал он дыхание истории, смены эпох и цивилизаций. Все богатство красок и драматизм исторических событий сумел донести до читателя увлекательно и захватывающе…

КТО ТВОРИТ ИСТОРИЮ?

А краеугольным камнем, на который опирался Лев Гумилев в своих многолетних научных поисках, стало его учение о пассионарных толчках, периодически потрясающих нашу планету из Космоса. Ритмы Вселенной задают смены исторических эпох, рождают народы и цивилизации. Сама же научная идея пассионарности озарила Льва Гумилева в конце 1930-х годов на тюремных нарах, в следственном изоляторе «Кресты», куда доставили его, подследственного студента с лесоповала, на дорасследование его «Дела» по месту суда и следствия. Молодой провидец уже тогда оценил глобальный масштаб своего открытия. Час его пробил! Не знал только, хватит ли жизни ему на то, чтобы убедить ученый мир в правомерности своего открытия. (Как выяснилось — не хватило).

Полвека спустя, уже всемирно известный ученый Лев Николаевич Гумилев вспоминал о тех камерных размышлениях как о способе уберечь свой мозг от разрушающего воздействия тюремных дум и переживаний. В камере он тщетно пытался разгадать загадку: что за неведомая сила, какой внутренний импульс побудили к походу в Индию Александра Македонского? Почти спонтанно, как вспышка молнии, озарила его сознание мысль о мотивации похода великого македонца — пассионарность! В самом этом слове заложено все — энергия и страсть (от латинского слова passio).

Со временем пришлось ему погрузиться в недра архивной пыли и в глубины археологических раскопок, прикоснуться к тайнам Галактик и увлечься историей Великой степи, ее древних народов — тюркоязычных хуннов, хазаров и монголов, постичь законы их этнического развития (этногенеза), уделить половину своей жизни изучению сердца Евразии — прикаспийского бассейна в связи с историей сопредельных стран — Внутренней Азии, Тибето-памирского нагорья и Древней Руси, а также привлечь к сотрудничеству представителей иных наук, далеких от истории — биохимии, астрофизики и даже генетики.

Но это будет потом. А пока приходилось довольствоваться лишь немногим: пассионарность проявляется в личности как непреодолимое стремление к действию.

Итак, историю творят пассионарные личности или просто — пассионарии, и ради мечты своей готовы они жертвовать жизнью окружающих и своей собственной. Своим примером увлекают они массы людей и народов, подвигая их на великие дела. При этом создается новый стереотип поведения людей, а с ним — и новые их общности: рождаются новые коллективы (научные и корпоративные), новые этносы и народы, возникает новый «цвет времени» — новая историческая эпоха и цивилизация.

Великие личности всегда пассионарны. В ряду знаменитых пассионариев всех времен и народов — Александр Македонский и Ганнибал, Тамерлан и Аттила, Жанна д'Арк и Наполеон. А возглавляет этот ряд самый знаменитый из пассионариев — Чингисхан, владыка Вселенной, как называли его при жизни и после нее. Ведь в пределах империи, созданной великим чингизидом, вся территория России — прежней и нынешней…

«…МОЕ ТВЕРСКОЕ, БЕЖЕЦКОЕ ОТЕЧЕСТВО»

Двое пассионариев оказались у колыбели Льва Гумилева — отец и мать — Николай Гумилев и Анна Ахматова, поэты Серебряного века, подарившего России небывалый расцвет культуры. Николай Гумилев, «…поэт подвига, художник храбрости, певец бесстрашия…», как выразился о нем Юрий Айхенвальд, одарен был несокрушимой силой духа и жаждой самоутверждения. В разные годы довелось побывать ему в знойных пустынях Египта и Эфиопии, у берегов Нила и Красного моря, сражаться на фронтах Первой Мировой войны. Немало сказано и о яркой, но горькой судьбе Анны Ахматовой, величайшей поэтессы в истории России.

Появлению на свет Льва Николаевича предшествовала романтическая история любви его родителей в Царском селе, где повстречал гимназист Николай Гумилев свою «царскосельскую музу» — юную киевлянку Аню Горенко, ставшую со временем поэтессой Анной Ахматовой. В Киеве и обвенчались они 25 апреля 1910 года (по старому стилю), в Николаевской церкви Никольской слободки (городского предместья) — «…студент Санкт-Петербургского университета Николай Степанович Гумилев… с потомственной дворянкой Анной Андреевной Горенко…»

А 1 октября 1912-го появился на свет и сам Лев Николаевич. Произошло это событие в Санкт-Петербурге, в родильном приюте императрицы Александры Федоровны на 18-й линии Васильевского острова, куда супруги срочно добрались из Царского села.

Семейная жизнь их сразу не заладилась: уж слишком далеки они были друг от друга. Потому-то и влекла Николая Гумилева муза дальних странствий в заморские края. А его своенравная супруга Анна все никак не могла позабыть Париж, очарование его ночей и красавца-художника Амедео Модильяни.

Юному Львенку («Гумильвенку», как называл его отец) достались в удел лишь редкие встречи с родителями и многолетнее общение с бабушкой Анной Ивановной Гумилевой, которая души не чаяла в своем внуке. Тепло любви ее хранил он в душе своей всю свою долгую жизнь. Детство и юность Льва Гумилева протекали в Слепнево, дворянском гнезде Гумилевых, что неподалеку от городка Бежецк Тверской губернии. Он полюбил неброскую природу Тверской земли, с ее холмистыми полями и мельницами, о которых неизменно вспоминал с теплотой: «…дорого мне мое Тверское, Бежецкое отечество». Там он встретил год 1917-й, с которым пронеслись по России события эпохальные: грянула революция, а затем и гражданская война. Зарево крестьянских пожаров охватило страну — запылали усадьбы и дворянские гнезда. Гумилевым пришлось срочно покидать Слепнево и перебираться в Бежецк.

Голод и разруха нависли над Россией — хлеб выдавали только по карточкам…

Житейские невзгоды довершили и семейные: в августе 1918-го официально развелись родители Льва Гумилева. А 3 года спустя, в августе 1921-го расстреляли отца мальчика — Николая Гумилева, обвиненного в антисоветском заговоре (по наспех состряпанному делу). С тех пор отец стал его героем, живой легендой…

Страшный удар судьбы, постигший 9-летнего мальчика, усугублялся и безжалостными законами того времени, по которым выстраивалась жизнь в советской России. Скоро осознал он свою «социальную обреченность»: ведь у сына расстрелянного классового врага уж очень мало шансов на достойную реализацию своих незаурядных талантов. Травля и запреты начались еще со школы: коллектив сверстников дружно проголосовал за лишение Льва Гумилева, как сына контрреволюционера, полагавшихся ему учебников. Трудно представить себе нечто более циничное и беспощадное!

Тогда же возникла мысль у родных усыновить мальчика, и дать ему иную фамилию, поскольку фамилия Гумилев не сулила ему в жизни ничего хорошего. Но Лев категорически отказался: память отца дороже ему была любых жизненных невзгод.

В 1929 году 17-летний Лев Гумилев приехал в Ленинград к матери, которая обитала тогда в воспетом ею Фонтанном доме со своим третим (гражданским) мужем профессором Николаем Пуниным. Неласковый прием, однако, ожидал бежецкого гостя прямо у порога. «Зачем ты приехал, — с неприязнью встретил профессор юношу, — тебе даже переночевать негде».

ПУТЬ НА ВОСТОК

«Нора для кротов ваша Европа! — восклицал Наполеон. — Великие империи и великие революции совершаются только на Востоке». Истинную правду говорил великий француз: у седых пирамид искал он славы, а мечтал о походе в Индию, как и его великий собрат по оружию — Александр Македонский. Со временем придется Гумилеву опровергнуть теорию европоцентризма, согласно которой весь мир — только варварская периферия Европы. (На краю Ойкумены — в Китае и Японии — решили иначе). Он поставит точки над «і» и в вопросе о «неполноценности» степных народов: научно докажет, что неполноценных этносов (народов) нет.

Между тем, путь на Восток пролегал у Льва Гумилева через археологические экспедиции — Крымскую (1932, 1933 гг.), Манычскую (1935 г.) и Саркельскую (1936 г.) — до его ареста в 1938-м. Этому способствовала нездоровая обстановка в Фонтанном доме, в котором Льву Гумилеву так и не нашлось места.

В своих мемуарах литературовед Эмма Герштейн, друг и доверенное лицо Анны Ахматовой, проницательно отметила суть той жизненной ситуации, в которой оказался Лев Гумилев. «Уже давно, — пишет она, — я была потрясена зрелищем его жизни, в которой ему не было предусмотрено на земле никакого места».

Но Лев твердо решил стать историком. Его почему-то манил Таджикистан: там он прожил целых 11 месяцев, прилежно изучая таджикский язык. В будущем это ему понадобится. О том времени вспоминал он на закате жизни в своем интервью газете «Советская Татария»: «… я там был в 1932 году, ходил босой, в белом халате и чалме, разговаривал на плохом таджикском языке, который тут же и выучивал…»

Экспедиции 30-х гг. стали для Льва Гумилева наукой жизни, общения и понимания огромной страны. Они помогали ему подышать свежим воздухом, позабыть об унижениях, отрешиться от Ленинграда, — неласкового, но все-таки любимого им города.

Президент Географического общества СССР академик С.В. Калесник в одной из юбилейных статей о Льве Николаевиче заверял, что юбиляр прошел 21 экспедиционный сезон, а ведь Станислав Викентьевич перепроверял каждую цифру!

Осенью 1934-го в жизни Льва Гумилева произошло долгожданное событие — его приняли, наконец, на исторический факультет Ленинградского университета.

Но радость оказалась преждевременной. 1 декабря 1934-го был убит руководитель ленинградской парторганизации Сергей Миронович Киров.

На страну и город обрушились бедствия, которых еще не знала история.

Фатально отразились они и на судьбе Льва Гумилева.

УЗНИК ГУЛАГА

Если бы не убили Кирова… Тогда бы волна репрессий не захлестнула бы страну, не пострадал бы Ленинград, который рьяно «очищали» от священников и дворян, офицеров и чиновников, инженеров, врачей и прочих «бывших» (в итоге на конец марта 1935-го из города были выселены 1434 семьи).

И тогда бы жизнь Льва Гумилева протекала бы совсем по иному сценарию…

Но факты — упрямая вещь, а скупые цифры статистики говорят о многом. К 1940 году в экономике СССР доля НКВД, а точнее — экономики ГУЛАГа, составляла порядка 14 %. Причем, на 1 января 1939 года, только в исправительно-трудовых лагерях, по сведениям Святослава Рыбаса, автора биографии Сталина, содержалось не менее 1,3 миллиона человек. Одним из узников ГУЛАГа стал и Лев Гумилев.

И пришлось ему осенью 1939-го отправиться на Таймыр, в Норильск, отрабатывать в горнорудных штольнях «смехотворные» 5 лет, которые присудило ему Особое совещание после пребывания в «Крестах». О красотах Заполярного края вспоминал он как истинный поэт: «Луна, звезды и разноцветные отблески полярного сияния показывают человеку, что он на Земле не одинок и может прийти куда-нибудь, где есть яркий свет и печка — самое дорогое для изгнанника в Заполярье».

В норильской полярной мгле, в кругу лагерных интеллигентов — собеседников Льва Гумилева, звучали имена Декарта и Канта, Ницше и Шопенгауэра, Джеймса и Дьюи. Там он сблизился с выдающимся ученым-астрофизиком Николаем Александровичем Козыревым, осужденным в 1937-м на норильскую каторгу по «пулковскому делу». В лагере Козырев рассказывал своему другу об уникальных физических свойствах времени и возможности его движения вспять. (30 лет спустя, в 1970-м за свою парадоксальную физическую концепцию Времени ученый Козырев удостоен был золотой медали с бриллиантом от Международной академии астронавтики).

Пятилетний срок заключения Гумилева закончился 10 марта 1943 года. Шла война — невиданная в истории человечества — Вторая Мировая. И тогда Лев решился на отчаянный поступок. Он уговорил местного военкома отправить его добровольцем на фронт и даже пригрозил в случае отказа вскрыть себе вены. Войну завершал он в зенитной батарее на Зееловских высотах под Берлином. «Я воевал в тех местах, где выживали только русские и татары — вспоминал Гумилев. — Войны выигрывают те народы, которые могут спать на голой земле. Русские и татары — могут, а немцы — нет».

От войны остались у него шрамы на лице, котомка за плечами и две боевые медали на груди — «За взятие Берлина» и «За победу над Германией».

Несколько послевоенных лет — до второго его лагерного срока (с ноября 1949-го) — показались Гумилеву краткой передышкой, за которую успел он сдать экстерном экзамены за 4-й и 5-й курсы университета и получить диплом, поступить в аспирантуру Института востоковедения и защитить кандидатскую диссертацию, посвященную истории Первого тюркского каганата. Он торопился завершить все свои научные дела, словно предчувствуя дальнейший ход событий.

И гроза разразилась: 14 августа 1946-го было принято и опубликовано печально знаменитое постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»», содержащих разнузданную критику Анны Ахматовой и Михаила Зощенко. Автоматически обернулось это и против Льва Гумилева. Его изгоняют из Института востоковедения, а затем и арестовывают по сфабрикованному обвинению в антисоветской деятельности. («Ученые сажали ученых» — вспоминал он). От Лефортовской тюрьмы, из Москвы путь бывшего фронтовика лежал в исправительно-трудовые лагеря Казахстана и Западной Сибири, куда отправили Гумилева отбывать 10-летний срок. А прокурор прямо сказал ему в глаза: «Вы опасны, потому что грамотны». Но и там, в тюремно-лагерной клоаке, Лев Гумилев неустанно занимался наукой — работал над монографиями, посвященными древней истории гуннов (хунну) и тюрок. Письма его из лагеря тех лет полны просьб прислать ему необходимую научную литературу. Со смертью Сталина и арестом Берии затеплилась надежда на пересмотр дел политических заключенных. Однако холодным летом 1953-го амнистировали только уголовников.

Между тем, здоровье Гумилева неуклонно ухудшалось. Все чаще оказывался он на больничной койке. Давали знать и травмы шейных позвонков, полученные им в 1938-м от побоев при допросах во внутренней тюрьме НКВД на Шпалерной в Ленинграде. Последствия этих побоев чувствовал он до конца своей жизни. Но и в предчувствии смерти его, тяжко больного политзаключенного, утратившего надежду на освобождение, тревожила, прежде всего, судьба его научного труда «История Хунну», написанного в концлагере «для собственного удовольствия и утешения души», как он выразился в своем «Завещании для оперуполномоченного» от 25 марта 1954 года, в котором Гумилев просит «…в случае моей смерти, прошу рукопись не уничтожать, а отдать в Рукописный отдел Института востоковедения АН СССР, в Ленинграде». Но главное в этом потрясающем человеческом документе — его слова об авторстве своего труда: «…авторство мое может быть опущено; я люблю нашу науку больше, чем собственное тщеславие».

Анна Ахматова немало сделала, чтобы помочь сыну. Еще в 30-е годы обращалась она с письмом к Сталину, надеясь на чудо. Обращалась к писателям и ученым. Участие к судьбе Гумилева проявили Михаил Шолохов, Илья Эренбург и Алексей Сурков. Академик В.В. Струве без раздумий написал от своего имени ходатайство, характеризуя Гумилева как талантливого ученого-востоковеда. Подавал письмо-прошение и академик Н.И. Конрад, писал в «инстанции» академик А.П. Окладников, хлопотал о пересмотре дела Гумилева директор Эрмитажа М.И. Артамонов.

Однако, ветер перемен неохотно проникал в запретные зоны ГУЛАГа: на верхних эшелонах власти шла невидимая «подковерная» борьба. Ситуация кардинально изменилась лишь после ХХ съезда КПСС, на котором Никита Хрущев разоблачил культ личности Сталина и осудил репрессии. Уже весной 1956-го по всему ГУЛАГу заработали комиссии по пересмотру дел политических заключенных. Одна из таких комиссий приступила к работе в Омске, где отбывал свой срок узник Б-739.

И в мае 1956-го пришла, наконец, справка о реабилитации, где он признан был невиновным по всем статьям. Лев Гумилев обрел долгожданную свободу.

ЭПОХА ПЕРЕМЕН

Он вернулся в Ленинград, «свой город, знакомый до слез»; он жадно вдыхал в себя свежий невский воздух. Еще в лагере посвятил он неласковому, но такому любимому городу своей юности — Санкт-Петербургу-Ленинграду душевные строки: «…Мне кажется, что нет иного счастья, / Чем помнить город юности своей…»

После устройства на работу он получил малюсенькую комнатушку (12 м2) в типично ленинградской коммуналке, перенаселенной и в самом конце Московского проспекта. Впервые в жизни появилось у него собственное жилье, которое сумел он превратить в настоящую лабораторию творческой мысли. Здесь суждено ему было довести до конца свой научный подвиг, начатый еще в зоне: издать две уже написанные в лагере книги — «Хунну» и на основе второй из них («Древние тюрки») подготовить к защите докторскую диссертацию. И пришлось столкнуться ему с такими препятствиями, по сравнению с которыми трудности лагерной жизни просто померкли.

В 1961 года Гумилеву удалось успешно защитить докторскую диссертацию, а после ее утверждения в ВАКе (Высшей аттестационной комиссии) его пригласили в Институт географии при Ленинградском университете. Его лекции пользовались огромной популярностью. Блестящий полемист он просто гипнотизировал аудиторию своей духовной мощью и невероятной эрудицией. «…Он был мастер словесной научной дуэли, — вспоминал о Гумилеве Андрей Зелинский, (сын знаменитого ученого-химика Николая Зелинского). — … из которой он практически всегда выходил победителем. Быть научным оппонентом Льва Николаевича было достаточно бесперспективно…»

Продолжалась публикация его трудов, посвященных истории Евразийской степи и ее древних народов. Выходили в свет книги его «Степной трилогии» — «Хунну» (1960 г.), «Древние тюрки» (1967 г.), «В поисках вымышленного царства» (1970 г.), в которых ученый утверждал, что все народы и цивилизации подвержены всем превратностям их возрастных изменений — от рождения и детства — до старости и смерти.

По Гумилеву, эпоху перемен диктуют пассионарные толчки (взрывы), которые рождаются в недрах космопланетарных систем Вселенной. Именно им человечество обязано появлению на Земле беспокойного племени пассионариев, рождению новых этносов и цивилизаций. Жизнь любого этноса протекает в пространстве природного ландшафта и укладывается во временной интервал от 1200 до 1500 лет в рамках описанной им схемы: пассионарный толчок — энергетический подъем — перегрев (войны, революции) — упадок — затухание процесса. Таковы ритмы истории…

Известность и популярность Льва Гумилева и его книг вызывали недобрые чувства его научных коллег. Не могли ему простить оригинальности суждений и выводов. Безуспешно баллотировался он в Академию Наук СССР: там сочли всемирно известного ученого не достойным звания члена-корреспондента. Претензии своих коллег популярно изложил Гумилеву академик В.Г. Трухановский. «Вы пишете, — сказал он, — оригинальные вещи,… Хуже другое: вы доказываете ваши тезисы так убедительно, что с ними невозможно спорить, и это непереносимо. И наконец, третье: оказывается, что мы все пишем наукообразным языком, считая, что это и есть наука, а вы свои суждения излагаете простым человеческим языком, и вас много читают… Кто же это может вынести…»

А затем, в 1980-м, последовал запрет на публикацию научных работ Гумилева и активная антигумилевская кампания в прессе, инициированная свыше. Странным образом совпало это с выходом в свет романа-эссе «Память» Владимира Чивилихина, в котором писатель обрушился на ученого с жесткой критикой его историософской концепции евразийства. Обиднее всего то, что Гумилева фактически «лишили слова» — т.е. элементарной возможности дать достойную отповедь зарвавшимся оппонентам: его письма в редакции газет и журналов «клались под сукно». (С Чивилихиным за блестяще выполненный им «социальный заказ» расплатились сполна — Государственной премией).

Впрочем, Лев Гумилев и раньше не питал особых иллюзий насчет своих научных коллег. Он прекрасно понимал, что они преследовали его вовсе не из любви к истине, а социальная система создавала благоприятную почву для подпитки их темных страстей.

ЗАКАТ ЕВРОПЫ?

Лев Гумилев умирал вместе со своей страной. В 1990-м у него был инсульт, он сильно сдал, плохо работала рука, а надо было еще править гранки книг, шедших в печать.

Что-то мистическое было в этом ударе судьбы: его инсульт совпал с распадом великой страны СССР. Однако, его по-прежнему волновали судьбы России и населяющих ее народов в переломную эпоху начала 90-х. Он говорил о гибельности европоцентризма, а новые русские молились на Европу и Америку. В последних его интервью четко звучал мотив евразийства: «Россия — это… не страна вовсе. Россия — это целый континент по имени Евразия». Он сокрушался, что «Планше и Бонасье вытесняют д'Артаньянов и Атосов», т.е. субпассионарии-обыватели оттесняют пассионариев от штурвала общественной жизни. Но дело было пострашнее. «Россия потерпела поражение этническое, — с горечью констатировал он. — А это невосполнимо. Молодые люди у меня на лестнице живут, мечтают стать греками или турками».

Чтят, однако, его народы России. В Санкт-Петербурге, на доме, где разместился мемориальный музей-квартира Гумилева, появилась памятная доска с символической надписью: «Выдающемуся ученому-тюркологу от Республики Татарстан». А в Астане, столице Казахстана, учрежден Евразийский национальный университет имени Гумилева.

Жизнь многих европейских народов подходит к концу. И это шокирует многочисленных оппонентов Льва Гумилева, притом, что о закате Европы впервые заговорили еще полтора столетия тому. Это видно из трудов Н.Я. Данилевского, Освальда Шпенглера и Арнольда Тойнби, посвященных истории европейской цивилизации.

«Все народы стареют Все! Без исключения!» — восклицал Лев Гумилев. И поныне, в ІІІ-м тысячелетии актуально его учение: оно дает богатейшую пищу для размышлений о судьбах личности, народа и цивилизации.


12 февраля 2020


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
8370545
Александр Егоров
940827
Татьяна Алексеева
775904
Татьяна Минасян
319186
Яна Титова
243109
Сергей Леонов
215717
Татьяна Алексеева
179142
Наталья Матвеева
176557
Валерий Колодяжный
171204
Светлана Белоусова
157271
Борис Ходоровский
155356
Павел Ганипровский
131006
Сергей Леонов
112002
Виктор Фишман
95617
Павел Виноградов
92450
Наталья Дементьева
91736
Редакция
85313
Борис Ходоровский
83213
Станислав Бернев
76847