Пиар во время чумы
ЖЗЛ
«Секретные материалы 20 века» №20(536), 2019
Пиар во время чумы
Светлана Белоусова
журналист
Санкт-Петербург
157005
Пиар во время чумы
«Клятва Горациев»

Он был словно создан из не сочетаемых между собой парадоксов. Числился ярым противником единовластия, а конец жизни провел в изгнании, так как поддержал императора... Пропагандировал радикальные революционные начинания в искусстве, но сам писал картины на банальнейшие мифологические сюжеты… Близко знавшие его люди не сомневались: более всего ему недоставало уверенности в себе, однако публика называла его не иначе, как «художник-трибун»… Таким был и навеки остался в истории Мастер по имени Жак Луи Давид. 

Год 1757-й. Париж. Девятилетний мальчик Жак Луи Давид, замкнутый почти до нелюдимости, сидит в хорошо обставленной гостиной и даже не пытается делать вид, будто слушает своих дядей, Жака Бюрона и Жана-Франсуа Демезона, которые говорят о том, что и без того всем понятно. Отец Луи, две недели назад убитый на дуэли, успел выразить свою волю в отношении отпрыска. Ребенок, согласно завещанию, должен получить хорошее классическое образование и стать архитектором…

О чем думал в эти минуты Луи, сказать трудно. Но, судя по всему, строить под заказ особняки и загородные виллы и складывать в копилку луидор к луидору он не собирался.   

В душе мальчика бушевали не свойственные его возрасту честолюбивые страсти. Но вступать в споры с родственниками не имело смысла. Луи решил выждать. Не выказывать сопротивления, но время от времени заговаривать с дядьями о своих желаниях, чтобы однажды увидеть: капли слов подточили камень упрямства, свойственного взрослым. 

Откуда в девять лет у него оказалось столько мудрости и рассудительности? Бог весть… Но Жак Луи Давид с младых ногтей виртуозно владел искусством исподволь и не суетясь управлять людьми…  

Око за зуб

Год 1781-й. Париж. 33-летний Жак Луи Давид сидит за столом. Слуга Пьер, согнув спину точно под приличествующим углом, подает ему письмо. Художник быстро пробегает его глазами… Слава всем богам! За полотно «Велизарий, просящий подаяние» он причислен к Академии художеств. Теперь его картины будут выставляться в Лувре! Отныне никому не под силу сбить его с долгого пути к вершине, откуда можно будет управлять умами и душами тысяч маленьких людишек, составляющих разноголосую, но одноликую толпу! 

Радость рвалась наружу. Но поделиться ею с кем-то, кроме матери, он не решился бы даже за все блага мира. Как можно?! Слишком много близ него завистников, недоброжелателей, злопыхателей, и каждый из улыбавшихся ему по утрам вечером мог пырнуть ножом в спину. Ни на какие физические покушения не было, конечно, даже намека, но разве можно поручиться, что такого не случится? 33 года испокон веков считаются опасным для творческих натур периодом. Впрочем, пессимизм, периодически накатывавший тяжелой волной, всякий раз отступал перед упорством воли. Он верил: в его случае возраст Христа станет стартом, с которого начинается Вечная Слава. Главное – понимать: подставлять правую щеку, если тебя ударили по левой, – непростительная ошибка.

Поименный список врагов хранился в потайном ящике бюро Давида. И, перечитывая означенные на листе бумаги имена в минуты депрессии, художник словно черпал силы в предвкушении мести. Надо только выждать время, а пока… Пока ему было не до того. Его ждало слишком много великих дел!  

Дьявол в деталях

Год 1782-й. Париж. Жак Луи Давид улыбается гостям, собравшимся на прием в честь его бракосочетания. Те, надевая ответные улыбки, перешептываются, обсуждая тот факт, что новобрачная, утратившая в свои 27 очарование молодости, вряд ли могла надеяться на приличную партию и ее девичьи грезы сбылись лишь благодаря папеньке, предложившему процветающему художнику богатое приданое.  

Жак Луи, действительно не испытывавший романтических чувств, думал не о предстоящих восторгах первой брачной ночи. В том, что в сентябре его примут в действительные члены академии, можно было не сомневаться. Тесть задействовал все свои связи и основательно порастряс мошну. Но… Эти «академики», эти ничтожества, чью мазню он вынужден восторженно расхваливать, явно не собираются принимать новичка в свой клан. С ними придется бороться.  

Он готов был бы заложить душу за возможность не растрачивать энергию на интриги, а очертя голову творить возле мольберта. Однако, поскольку никаких сверхъестественных вмешательств не предвиделось, оставалось одно – неустанно плести и плести паутину интриг.  

С места в карьеру

Год 1784-й. Рим. Мастерская Жака Луи Давида. Художник, уже успевший привыкнуть к обращению «мэтр», стоит возле окна, поглядывая на приставленных к дверям его дома карабинеров, отгоняющих людей, желающих взглянуть на его ставшее сенсацией полотно «Клятва Горациев». Его супруга Маргарита Шарлотта вслух читает письмо, в котором цитируются слова критика Друэ: «Две недели назад Давид закончил свою картину. Никакие слова не могут передать ее красоту»…

То, что настал час его славы, Жак Луи воспринял как должное. Верил: талант, интуиция и – почему бы нет?! – Высший Разум подсказали ему путь наверх. Для начала был выставлен в Салоне портрет тестя, в котором «добропорядочный буржуа» демонстрировал публике свое истинное лицо коршуна с цепким взглядом и страшноватой усмешкой. Папаша Пекуль, разумеется, был таким изображением страшно возмущен и даже прекратил с зятем всякие отношения. Но разве это имело какое-то значение?! 

Не успели затихнуть пересуды, как на контрасте с развенчанием образа «традиционного буржуа» была написана «Андромаха, оплакивающая Гектора» – не картина даже, а высокая песнь героизму и величию подлинной любви. Толпа «поклонников живописи» приняла новую работу с восторгом. Даже сама королева Мария Антуанетта, впечатлившись заплаканными глазами Андромахи, смахнула навернувшуюся слезку. И – немедленно потребовала от супруга, чтобы тот заказал художнику Давиду «нечто из античности, и обязательно возвышенное».

Так появилась написанная в Риме «Клятва Горациев», в которой критики усмотрели «раскрытие трагических противоречий между гражданским долгом и личными чувствами людей». Правда, некоторые горячие головы усматривали в полотне призыв к свержению существующей власти. Но – видит Бог! – ничего подобного Давид не имел и в мыслях. Его интересовали не утопические революционные идеи, а вполне реальный вопрос: за какие ниточки надо дернуть, чтобы получить еще один заказ от короля?..

Труд сделал из человека депутата

Год 1792-й. Париж. Только что избранный членом Комиссии искусств и Комитета просвещения, Жак Луи Давид выступает на заседании. Депутаты Национального конвента слушают его без особенного внимания, и, надо полагать, многие из них покинули бы зал, если бы не опасались гнева лучших друзей художника – Робеспьера и Марата.

Давид, делая вид, что не замечает зевков, говорит, говорит, говорит… 

Пламенная речь наполняет его энергией. Радостью. Счастьем. Потому что день, когда ему дано право «казнить и миловать», наконец-то пришел. То есть участвовать в физических устранениях неугодных «народным избранникам» граждан он, естественно, не собирался. Пусть этим занимаются другие! Ему достаточно исподволь направлять «карающий меч» на тех, кто был внесен в список его врагов.  

И понеслось… Именно с его подачи прекратила существование Королевская академия. Вместо нее возникли «детища» художника-трибуна: Коммуна искусств, Народное и республиканское художественное общество, Революционный художественный клуб. Через них распределялись правительственные заказы, присуждались награды. Причем решительное слово во всем этом всегда принадлежало только ему, маститому мэтру, другу самых пламенных революционеров. 

Отныне он имел славу и власть, ради которых был готов часами произносить речи об охватившем Францию «святом равенстве». Правда, в подобных разглагольствованиях нет-нет да и проскальзывали нотки собственного неверия в провозглашаемые идеалы… Но, поскольку это было необходимо для карьеры, оставалось одно – закрыть глаза на то, как «друзья народа» собирают в огромные корзины, словно кочаны капусты, отрубленные головы противников…

Разговор дороже жизни

Год 1794-й. Люксембургская тюрьма. Пристроив мольберт возле окошка своей камеры, Жак Луи Давид пишет автопортрет. Маленького зеркальца, которое тайком передал ему надзиратель, явно недостаточно, чтобы разглядеть в полутьме свое лицо. Но это и не нужно. Его цель – передать настроение заключенного, ожидающего смерти. 

Резкая, нервная живопись широкими мазками быстро покрывает холст. Давид торопится создать картину-исповедь. Сбивчивые мысли вихрем пролетают в его голове. За что его собираются физически устранить? Он же не участвовал в физических расправах! А если и говорил что-то лишнее – разве можно лишить гения жизни за произнесенные в запальчивости слова?! 

Жизнь Жака Луи висела на волоске в течение четырех месяцев. За него вступались ученики, друзья, члены Конвента. Даже Маргарита Шарлотта, с которой он давно оформил развод, принялась хлопотать за попавшего в беду бывшего супруга.   

Чьи старания возымели успех и кого он должен был благодарить за свое освобождение, осталось неизвестным. Да и какая, собственно, Жаку Луи была в этом разница, если он решил отринуть честолюбие и служить одному лишь святому искусству! 

Давид принялся за картину «Сабинянки останавливают битву между римлянами и сабинянами». На неоконченное еще полотно приехал посмотреть Наполеон Бонапарт. Вдохновленный восторгами гостя, Жак Луи вновь поверил в свою удачу и, приняв назначение «живописцем правительства», принялся заново выстраивать карьеру. Он был на подъеме и не задумывался о том, что этот период его судьбы станет взлетом, с которого всегда начинается последнее, необратимое падение… 

Жил-был художник. Один…

Год 1825-й. Брюссель. Жак Луи Давид лежит на широкой постели. Заострившийся нос, ввалившиеся щеки, обездвиженные параличом руки. Жив, пожалуй, лишь взгляд, следующий за каждым движением жены, растворяющей в стакане воды прописанный доктором порошок… 

Все произошло слишком стремительно, неожиданно и оттого еще более страшно. Сыпавшимся на Давида из рук императора почестям буквально не было числа. Но всегда определявшая судьбу Жака Луи история распорядилась по-своему и в одночасье разрушила все честолюбивые планы… 

Ватерлоо. Падение и ссылка Наполеона. Реставрация власти Бурбонов. Пожизненное изгнание Давида, как бывшего члена Национального конвента, голосовавшего за казнь короля. Швейцария. Брюссель. Тихая, незаметная жизнь. И – глупейший финал – инсульт, случившийся из-за того, что однажды вечером, возвращаясь из театра, художник был сбит экипажем… 

Ему оставалось жить всего неделю. Семь дней и семь ночей, в которые уже ничего нельзя было сделать. О чем он думал в мучительные часы бодрствования? Как знать… Но, как писали в мемуарах навещавшие умирающего художника знакомые, в его глазах явно прочитывался страх перед теми, кто пострадал из-за его честолюбия и из-за веры в идеалы, которые Давид слишком талантливо пропагандировал своим искусством.


8 сентября 2019


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
8272115
Александр Егоров
931129
Татьяна Алексеева
764447
Татьяна Минасян
317801
Яна Титова
242597
Сергей Леонов
215421
Татьяна Алексеева
178475
Наталья Матвеева
175195
Валерий Колодяжный
169771
Светлана Белоусова
157005
Борис Ходоровский
155015
Павел Ганипровский
130489
Сергей Леонов
111895
Виктор Фишман
95540
Павел Виноградов
91996
Наталья Дементьева
91538
Редакция
84751
Борис Ходоровский
83124
Станислав Бернев
75731