С 25 июля по 3 августа 1979 года в Ленинграде проходили соревнования Спартакиады народов СССР по тяжелой атлетике. Задумав организовать для спортсменов церемонию памяти доктора Краевского — «отца русской атлетики», — на Смоленское лютеранское кладбище предварительно отправилась группа инициативных москвичей. Прославленный олимпиец Воробьев, знаток спорта Аптекарь, судья международной категории Акопянц и спортивный журналист Сорокин — все страстные пропагандисты атлетической гимнастики. Каково же было их недоумение, когда после долгих поисков захоронения стало ясно — оно бесследно исчезло! Михаил Аптекарь, недавно видевший его своими глазами, потратил не один день, чтобы ухватить концы возмутительной пропажи. Под покровом белой ночи неизвестные покусились на массивную мраморную плиту, но, не сумев далеко унести «добычу», припрятали ее в кустах «до следующего раза». Уже из Москвы Аркадий Воробьев обратится в Ленинградскую партийную организацию за оперативной помощью в таком, казалось бы, благом деле, как восстановление памятного места. На том история повисает в воздухе. В справочниках по Смоленскому лютеранскому кладбищу о кенотафе Владислава Краевского нет и следа упоминаний.

Посетовав на расточительные времена и жестокие, неумолимые нравы, перенесемся в Петербург рубежа XIX–XX веков, где якобы осенью 1900 года, как уверяет предание, доктор Краевский упал на Аничковом мосту. Перелом ноги. Вчерашний петербургский Геркулес, символами признания которого в богемном обществе считались палица и львиная шкура, стал медленно угасать. И о том жутко горевал директор-устроитель борцовских чемпионатов Иван Лебедев (цирковой псевдоним Дядя Ваня): «Это было его гибелью. Он не мог переварить той мысли, что, может быть, ему придется ходить на костылях». И ведь действительно, его лишь зеленая спортивная молодежь, признательная седовласому кумиру за чудотворные «железные пилюли», имела основания величать «старым доктором»! Правда, иной раз могло показаться, что тот бравирует, уверяя, что благодаря атлетике он на пороге своего 60-летия чувствует себя лучше, чем в 44 года, когда для поправки здоровья вынужден был взять в руки гантели. В 1893 году 52-летний жизнелюб жал штангу весом 80 килограммов, толкал — 105 килограммов. Через пять лет в Вене на грандиозном мировом атлетическом конкурсе, устроенном по случаю празднования 50-летия царствования Франца-Иосифа, Краевский — почетный член жюри — в неофициальной обстановке ошеломил взыскательную аудиторию высочайшими для своего возраста результатами в упражнениях с шаровой штангой. Не являлось большим секретом в кулуарах форума и то, что этот петербургский оригинал на днях станет отцом вне брака. С некоторых пор рядом с его высокородием была замечена миловидная, поразительно жизнерадостная молодица Эме Гельсели Меджипова. Уверенный в себе мужчина, первоклассный, по-прежнему прогрессирующий спортсмен, он для многих являлся иконой здорового образа жизни. Собираясь к ночному сну, оставлял перед дверью записку прислуге с указанием времени, когда его следует будить: ровно через 8 часов! Начало каждого дня автор рукописи «Катехизис здоровья. Правила для занимающихся спортом» заполнял процедурой холодной ванны и общением с «бульдогами» (гантели весом более 16 килограммов каждая). Слыл заправским велосипедистом. Как рыба плавал в Неве. В Царском Селе любил понырять в прорубь и порезвиться голышом на снегу в компании офицеров лейб-гвардии Кирасирского полка. Педантично вел счет личным рекордам. О них в 1910 году поведал «Русский спорт», традиционно оперируя фунтом (0,409 кг): «207 фунтов двумя руками выжимал, 90 + 90 бульдогами выжимал, 80 + 80 весовыми гирями выжимал 10 раз, 220 фунтов 2 раза лежа из-за головы выжимал, 115 фунтов выжимал правой рукой, 105 + 100 фунтов выжимал лежа весовыми гирями». Могучий поляк собственноручно записал: «Прочь медицина, прочь всякая мораль! Спортсмен в них не нуждается. Он здоров и душой и телом — у него есть здравый смысл».

Владислав Краевский скончался от паралича сердца в Петербурге 1 марта 1901 года. После отпевания тела 59-летнего статского советника в костеле Святой Екатерины на Невском проспекте его похоронили на Выборгском римско-католическом кладбище, что за Финляндским вокзалом. Вскоре здесь появилось художественное надгробие с весьма примечательным барельефом на атлетическую тему работы Мясоедова, блистательного рисовальщика, фантазера и бунтаря с красивым сильным телом — профессионального борца под именем Де-Красац. Надписи были сделаны на польском языке. В 1939 году, когда было принято решение о ликвидации Выборгского городского кладбища, ничтожно малую часть надгробий перенесли в Некрополь мастеров искусств Александро-Невской лавры и Литераторские мостки на Волковке. Пристроили как-то на Смоленском лютеранском кладбище и художественное надгробие Краевского.

Владислав-Вильгельм Краевский появился на свет 29 июля 1841 года в Варшаве в многодетной католической семье Францишка-Ксаверия и Марианны, урожденной Ковальской. Краевские — потомственные дворяне герба «Ясенчик». Свои геральдические знаки достоинства пращуры обрели в 1633 году и по сложившейся традиции вносили дражайших отпрысков в родословную книгу Мазовецкой губернии царства Польского. Францишк Александрович Краевский, выпускник Варшавского воеводского училища ксендзов пияров, начинал свою службу в городском магистрате Варшавы. Апогеем же его чиновничьей карьеры стала должность начальника отделения исповеданий в Правительственной комиссии внутренних и духовных дел царства Польского. Надворный советник, кавалер ордена Святой Анны 3-й степени вышел в отставку в 1866 году, прослужив перед этим совсем недолго начальником канцелярии в управлении варшавского обер-полицмейстера.

Старшему из семи сыновей Франца Краевского — Владиславу было дано основательное образование, увенчанное 15 июля 1865 года дипломом медицинского факультета Варшавского университета. Во время эпидемии холеры 1866 года Краевский — петербургский участковый врач. Получив место сверхштатного ординатора Максимилиановской городской больницы, он отработает здесь полтора года, затем переведется в венерологическую Калинкинскую больницу. Служба в сверхштатных должностях жалованья не предусматривала, но продвижение в классных чинах гарантировала, что для потомственного дворянина являлось определяющим. Так, приказом по Министерству императорского двора от 31 декабря 1869 года Краевский назначается сверхштатным врачом при дирекции петербургских императорских театров. Более того, в августе 1870-го коллежский асессор параллельно займет и должность сверхштатного младшего чиновника в Медицинском департаменте МВД. Ничто не помешало дерматологу заняться и частной медицинской практикой. В середине 1870-х его клиентура потянется на Михайловскую площадь, дом 11, прием ежедневно. Это был и домашний адрес искусного врачевателя, чей кошелек назвать худым язык не поворачивался.

В период 1880–1882-го Краевский выступает заказчиком строительства двух 5-этажных доходных домов, расположенных в Литейной части столицы. Схема, приносившая домовладельцу «золотые яйца», была общепринятой. Правление Санкт-Петербургского городского кредитного общества раз от разу удовлетворяло прошения Краевского, выдавая тому под залог означенного имущества (со всеми строениями и землею) ссуду на 25-летний срок. Дома-красавцы несколько погодя и вовсе Краевским продавались. Сладилось все у предприимчивого дельца и на перспективном рынке ценных бумаг. Так или иначе, но к исходу 1881 года он на порядок улучшит свои жилищные условия, перебравшись в престижный дом Виельгорских (Михайловская пл., 4).

Многолетний опыт в области практической медицины и соответствующее реноме делового человека сделали Краевского весьма важным господином. В частности, он считался одним из учредителей Петербургского собрания врачей. Частенько к нему обращались не иначе как «доктор Краевский». По медицинскому диплому он только лекарь. Чтобы занять привилегированное положение во врачебном мире, требовалась ученая степень доктора медицины. Трудно сказать, ставил ли такую задачу перед собой Краевский, но известно о его пристальном интересе к шведской системе гимнастики с ее выраженным лечебным эффектом. Имелась в арсенале лекаря и самобытная схема врачебно-гимнастических приемов.

Много путешествуя, из каждой заграничной поездки Краевский возвращался с яркими впечатлениями и новыми познаниями, которыми охотно делился на журфиксах, время от времени устраиваемых у него дома. Он как-то глубокомысленно заметил, что Европа «взялась за гири». Рядом с увлеченным рассказчиком оказалось тогда немало энтузиастов, изъявивших готовность оказать всяческое содействие в задуманном благом деле. Речь шла о том, что в виде опыта Краевский предлагает оборудовать в своей шикарной холостяцкой квартире атлетический кабинет.

10 августа 1885 года — день организационного собрания, закрепившего неофициальный статус самодеятельного «Кружка любителей поднятия тяжестей». Устава, который бы прошел утверждение в высоких инстанциях, это добровольное сообщество никогда не имело.Свою толику в становление кружка Краевского внесли словно по заказу подоспевшие гастроли силача из Берлина Шарля Эрнеста на сцене Зоологического сада. С присущим Краевскому азартом он организовал у себя на Михайловской площади что-то вроде мастер-класса блистательного артиста. Продемонстрировав чудеса жонглирования гирями, трюкач поведал избранной публике о методе успешных тренировок, позволил зафиксировать его антропометрические данные. Так было положено начало знаменитой картотеке Краевского, решившего исследовать всевозможные проявления силовых способностей атлетов разного возраста и темперамента. Когда в январе 1887 года проходило очередное «семейное» состязание с «великим и ужасным» Эмилем Фоссом, то стандартно начали с испытания динамометром Реньо. Гостями кружка Краевского были цирковые звезды — Клайнер и Ломан, Лейтнер, Ломберг, Манцони.

В конце концов созданный Краевским любительский кружок стал совершенным организмом с отлаженной системной работой. При этом в реальной повседневности, как считал сам врач, «не голос его, не советы и даже не авторитет, а живой пример имел воздействие на окружающих». Появляясь в обществе «прохлаждающейся» молодежи, духовный исполин никогда никого не уговаривал, как сейчас принято говорить, «попахать», он просто брал в руки гири, и этого было достаточно. Начиналось завораживающее действо под названием «Застучали гири, и пошло веселье!».

Краевский вложил немало личных средств и энергии, чтобы по последнему слову моды переоснастить пристанище «Кружка любителей поднятия тяжестей». Когдав феврале 1892 года дородный Гвидо Мейер, будущий универсальный чемпион, впервые перешагнул порог атлетического кабинета, оборудованного в небольшой, но очень высокой комнате с двумя огромными окнами, прекрасной вентиляцией и освещением, то буквально был очарован этим «храмом силы и здоровья», в углу которого размещалась мраморная ванна. Настоящее потрясение — это «железная коллекция» Краевского. От количества гирь различных форм и фасонов глаза разбегались! В кабинете также имелся специальный ковер, служивший ристалищем для французской борьбы. У Краевского в письменном резном столе с четырьмя львами вместо ножек имелась особая коллекция весьма любопытных фото. Среди этого изобилия — фотографии рекордсмена и организатора первого в мире состязания культуристов — Евгения Сандова, с 1892 года выступавшего всюду под музыку в пластических позах.

По регламенту занятия начинались поздно вечером, после того как назначенные к лекарю Краевскому больные расходились. Убирались в несгораемый шкаф врачебные инструменты и регистрационные карты. Белоснежный медицинский халат сменялся на тренировочное трико, и уже другие «пациенты» ждали его просвещенного воздействия, которое так предупредительно оказывал Владислав Францевич. Он, по-прежнему старательно тренируясь сам, попутно контролировал занятия подшефных. С поразительной точностью предсказывал вес, который подвластен спортсмену на данный момент. Категорически запрещал делать прибавку к поднимаемому весу, превышавшую 4 килограмма. До тех пор пока атлет дважды не овладевал заявленным весом, все попытки добавлять к нему «на удачу» наставником отвергались. Во главу угла ставилась задача гармоничного развития всех мышечных групп. В деталях продуманная им система работы безотказно функционировала под его задорные возгласы: «Ходу, ходу!», «Энергии масса!». Императивы «старого доктора» — неотъемлемый пункт педагогического сопровождения атлетов на пути к их совершенству. Всего себя Краевский отдавал ученикам, мечтая о том времени, когда они станут «сильными мира сего».

Система Краевского была «заточена» как на поиск талантливых новичков, так и на огранку мастерства атлетов, уже имеющих состязательный опыт. Ликованию, казалось, не было конца, когда потенциальный герой попадал в поле его зрения: «Дорогой мой! Вот ты-то мне как раз и нужен!» Бывало и так, что в период изматывающего, кропотливого совершенствования спортивной формы, после несостоявшейся попытки установления рекорда в «тренировочном режиме», раздосадованный наставник бросал в лицо подопечному прозвище Мусорщик. Зловещая пауза. Но уже через несколько минут голубые глаза Краевского вновь излучали озорное тепло, и «проколовшийся чемпион» тотчас забывал обиду. Более того, лез из кожи вон только бы попасть в «первые скрипки» кружка Краевского. После таких «валидольных» экзекуций маэстро, как бы заглаживая свою вину, оставлял «скрипачей» ужинать. Дорогого стоило! У него служил классный повар, старичок Kcaверий. Всегда навеселе, тот приготовлял в таких случаях гигантский ростбиф с рисом. Ухмыляющемуся Краевскому оставалось лишь дать отмашку «Ходу, ходу!», и атлетические желудки с «волчьим» аппетитом проглатывали угощение.

Мастер действительно отличался крайней оригинальностью в жизни. Его страстное отношение к делу буквально, магнетизировало. Интеллектуал обладал чуть ли не гипнотическим даром воздействия на окружающих. Само присутствие Краевского на занятиях уже сильнейший источник энергии.Это дружно признавали все члены кружка. Отдельным из его подопечных и вовсе виделось в облике оракула спорта «нечто мистическое». Вполне возможно! Краевский — член правления Российского общества экспериментальной психологии (РОЭП), изучавшего явления, связанные с гипнотизмом и медиумизмом. Заседания РОЭП одно время проходили в квартире Краевского, представляющей образчик роскошного богемного быта! Масса зеркал, картины испанской и французской школ, английские ковры, дубовые и ореховые резные фигурные люстры в 60 и 30 свечей, чудные настольные лампы, диковинные часы и серебряные вещи, обширная библиотека, включавшая тома энциклопедии Брокгауз, универсальные лексиконы Пирера, Фабра, де Морера, а также богатая медицинская библиотека.

Доктора Краевского иногда сравнивали с австро-венгерским дипломатом маркизом Иоганном фон Паллавичини (1848–1941), считавшегося выдающимся покровителем атлетики в своем отечестве. И это, безусловно, был глубокий реверанс в сторону русского врача, неустанно совершенствующего рациональную систему упражнений с регулируемыми весами. Благодаря его неординарному врачебно-педагогическому подходу атлетика, воспринимаемая уже как наука, получила определенную форму и стала развиваться в виде грамотно поставленного образовательного процесса. Знаменитый московский атлет и популяризатор спорта барон Кистер в 1895 году на страницах своего практического руководства «Тяжелые гири» окрестит Краевского «отцом русской атлетики».

Известность — страшная сила! 16 декабря 1895 года в театральном зале Кононова на набережной Мойки, 61, состоялся первый вечер кружка Кравевского, посвященный 10-летию существования. Акробаты, гиревики, борцы и гимнасты, насытившие любительскими номерами программу, работали не хуже профессионалов. Под начальными буквами своих фамилий выступили звезды петербургского спорта Кравченко, Гвидо Мейер, Мео, Ланге, Ринге, Шмелинг. Вечер удался! Стоявший за его кулисами шталмейстер высочайшего двора граф Рибопьер — член кружка Краевского, думал, правда, несколько иначе. Столь громкий успех, равно как и солидный кассовый сбор, был увязан лишь с именем Краевского, и это, разумеется, посеяло рознь среди столичных атлетов. 13 января 1896 года торжества по случаю 10-летию кружка имели продолжение. В ресторане «Медведь» собралась добрая сотня гостей. Среди приглашенных: граф Рибопьер, князья Волконский и Львов и многие другие. Спортивное братство постановило:ежегодно в этот день присуждать медаль имени В. Ф. Краевского достойнейшему из атлетов-любителей. Самому же «отцу русской атлетики» тогда торжественно поднесли его портрет, написанный богатырской рукой Кравченко. Расщедрился и граф Рибопьер, вручив Краевскому дорогостоящий жетон с надписью: «На память о 16 декабря 1895 года».

Сразу после торжества всплыла некрасивая история, виновником которой назывался ближайший сотрудник Краевского. Вследствие отказа Владислава Францевича как председателя спортивного содружества изгнать махинатора большинство атлетов демонстративно покинули «атлетический храм» на Михайловской площади, найдя «альтернативу» — полуподвал на Офицерской улице, 6. Его на скорую руку снял Владислав Пытлясинский. Правда, у него доминировала борьба, в то время как у Краевского — гири. В активе Пытлясы швейцарский опыт гимнастики и борьбы, блистательная победа над Карлом Абсом I на арене парижского Cirqued’Hiver в 1889 году. Краевский, души не чаявший в Пытлясе, долго еще не мог простить ему такой «измены». А тем временем 24 февраля 1896 года в манеже графа Рибопьера состоялся атлетический вечер бывших кружковцев Краевского. Вновь блистали «классом» силачи, гимнасты и акробаты, гвоздем программы стало выступление турецких борцов Кара-Ахмета и Ибрагима Мамута.

У Краевского из числа выдающихся атлетов остался тренироваться лишь Вильямс Моор-Знаменский, у которого с Пытлясинским были натянутые отношения. Остались подле «старого доктора» и новички: братья Прохоровы, Цехановский, Марк, Лебедев. Когда 17 января 1897 года Моор продемонстрировал в цирке Чинизелли доселе невиданный в Петербурге номер — поднял на плечах и пронес по арене пианино с тапером, — Краевский буквально светился. Получилось отчасти загладить и прежнее «досадное недоразумение» с бывшими коллегами. Но время ушло, и «великий раскол» в петербургской атлетической семье уже ничем было не остановить. Трудно сказать, кому именно из «гладиаторов» тех дней пришла в голову идея учредить 26 сентября 1896 года общественную организацию со своим уставом под названием «Санкт-Петербургское атлетическое общество». Но тандем Краевский — Рибопьер этой идеей воспользовался сполна, чтобы в конечном итоге понять — вместе им дальше действительно будет тесно. Атлетическое общество спортсмены между собой называли «Общество графа Рибопьера».

Краевский, подумав свернуть деятельность «слегка» поредевшего в своих рядах домашнего кружка атлетов, все же решился пойти «до конца». Организовал «Санкт-Петербургское велосипедно-атлетическое общество», утвержденное МВД 19 апреля 1897 года. В качестве шефа нового спортивного объединения Краевский обставил дело так, что популярности тому стало не занимать. При этом быть одновременно членом рибопьеровского «Атлетического общества» никому не запрещалось. Краевский, кстати, и сам дипломатично сохранял за собой это членство, ратуя за отчаянную «резню» за рекорды между двумя конкурирующими обществами. Развернувшаяся вскоре шумиха вокруг имени «отца русской атлетики», связанная уже с делом Моора — Знаменского, подтвердила очевидный факт: недоброжелателей у Краевского прибавилось.

Осенью 1900 года вернувшегося из двухмесячной деловой поездки в олимпийский Париж эскулапа подхватил водоворот неурядиц и разногласий в «Велосипедно-атлетическом обществе». Краевскому пришлось сложить с себя функции председателя общества. Почетное членство было неким утешением для автора еще пахнущей типографской краской книги «Развитие физической силы без гирь и при помощи гирь». Пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, он с головой окунается в медицинскую практику, сотрудничает в Русском обществе экспериментальной психологии, поддерживает спортивную форму, воспитывает двухлетнюю дочь Зариф.

Вечером 10 февраля 1901 года, возвращаясь из докторского клуба, Краевский поскользнулся на Аничковом мосту, упав, повредил коленную чашечку левой ноги. К концу месяца начал шевелить ногой, ожидалось быстрое выздоровление. В шестом часу утра 1 марта ему стало дурно. Победить смерть петербургскому Геркулесу оказалось не под силу. Родственники Краевского забили тревогу, полагая, что его отравили. Вскрытие опровергло эти домыслы.