Детективная история «Доктора Живаго»
ЖЗЛ
«Секретные материалы 20 века» №25(385), 2013
Детективная история «Доктора Живаго»
Евгения Назарова
журналист
Санкт-Петербург
1081
Детективная история «Доктора Живаго»
Борис Пастернак

23 октября 1958-го, Нобелевский комитет присудил премию по литературе советскому писателю Борису Пастернаку. Лауреат на церемонию, конечно, не явился – все знали, что на самом деле премию вручают за роман «Доктор Живаго», хотя официальная формулировка звучала как «за выдающиеся достижения в современной лирической поэзии, а также продолжение великих традиций русского эпического романа».

«Доктора Живаго», над которым писатель работал в течение десяти лет, наотрез отказались печатать все советские литературные журналы. В сентябре 1956-го из «Нового мира» пришел ответ: «Как люди, стоящие на позиции, прямо противоположной Вашей, мы, естественно, считаем, что о публикации Вашего романа на страницах журнала «Новый мир» не может быть и речи… Возвращаем Вам рукопись романа». Примерно так же отреагировали другие издания. Пастернака немедленно окрестили антисоветчиком и предателем, но по-настоящему громко обличительные голоса зазвучали именно в 1958-м.

В своей лаконичной речи по поводу присуждения премии Пастернаку постоянный секретарь Шведской академии Андерс Эстерлинг сообщил: «Господин Пастернак сказал нам, что не желает принимать премию. В связи с этими обстоятельствами Академия может лишь выразить сожаление».

Сожалел и автор, которого заставили отказаться от заслуженной награды, и весь европейский литературный мир, высоко оценивший достоинства романа. А на родине писателя тем временем разворачивалась последняя драма его жизни под емким названием «Не читал, но осуждаю!». В воздухе висел вопрос: почему Нобелевский комитет так благоволил именно Пастернаку – второму русскому литератору после Ивана Бунина, которому досталась престижная награда?

Политическое преступление

«Мне жаль, я не хотел этого – всей этой шумихи, – сетовал Борис Пастернак в интервью немецкому журналисту вскоре после присуждения премии. – Но я рад, что написал этот роман». За несколько месяцев до потрясшего весь Советский Союз события писатель, предчувствуя развязку, объяснял в письме к другу: «То, что Вы пишете о Стокгольме, никогда не случится, потому что наше правительство ни за что не даст согласия на то, чтобы меня наградили. Это, как и многое другое, тяжело и печально... А с другой стороны, именно непреодолимость этих трудностей придает силу, глубину и серьезность моему существованию, наполняет его счастьем и делает волшебным и реальным». По мнению ряда исследователей биографии писателя, именно травля со стороны партии стала причиной смерти Пастернака – организм просто не справился с нервным напряжением.

Уже 25 октября 1958-го «Литературная газета» писала: «Пастернак получил «тридцать серебреников», для чего использована Нобелевская премия. Он награжден за то, что согласился исполнять роль наживки на ржавом крючке антисоветской пропаганды… Бесславный конец ждет воскресшего Иуду, доктора Живаго, и его автора, уделом которого будет народное презрение». Сильное заявление, не правда ли? За ним последовали не менее эффектные высказывания. Сергей Михалков, например, отозвался эпиграммой под названием «Нобелевское блюдо»:

Антисоветскую заморскую отраву
Варил на кухне наш открытый враг.
По новому рецепту как приправу
Был поварам предложен пастернак.
Весь наш народ плюет на это блюдо:
Уже по запаху мы знаем что откуда!

27 октября Бориса Леонидовича единогласно исключили из Союза писателей. На его защиту не встал никто – и, в сущности, коллег по цеху можно было понять. Несколько писателей, правда, не явились на заседание Союза, где следовало проголосовать за изгнание Пастернака. Кто утверждал, что болен, кто отговорился отъездом, а кто вообще не озвучил причины. Пожалуй, это был самый смелый жест, который на тот момент могла позволить себе отечественная литературная элита. К тому, что в критической ситуации представители запуганной интеллигенции не заявили открытого протеста, было не привыкать. Десятилетия разоблачений и обвинений показали: озвучивать мнение, отличное от официального, опасно. Сам Борис Леонидович в свое время отказался подписывать «расстрельное» письмо, связанное с делом маршала Тухачевского, хотя об этом умоляла беременная жена писателя. Спасли Пастернака его же коллеги: никто просто не решился вслух сказать о том, что литератор не поставил свою подпись, и инцидент остался незамеченным.

31 октября 1958 года на Общемосковском собрании писателей СССР его председатель Сергей Смирнов озвучил главную претензию к Пастернаку по поводу присужденной награды: «Нельзя не упомянуть, что, в отличие от других, Нобелевские премии по литературе все чаще идут из политических соображений, ничего не имеющих общего с литературой. Я вам напомню, они ухитрились не заметить Толстого, Горького, Маяковского, Шолохова, но зато заметили Бунина. И только тогда, когда он стал эмигрантом, и только потому, что он стал эмигрантом и врагом советского народа. Премия по литературе была присуждена такому врагу советского народа, как Черчилль. Премия Нобеля была присуждена фашиствующему французскому писателю Камю, который во Франции очень мало известен, а морально представляет личность, рядом с которой никогда не сядет ни один порядочный писатель».

Альбер Камю действительно испытывал по поводу романа «Доктор Живаго», да и самой личности автора, плохо скрываемый восторг. Именно он – кстати, тоже нобелевский лауреат, правда, 1957 года – предложил кандидатуру Пастернака Комитету, а позже даже пытался ходатайствовать за Бориса Леонидовича перед Никитой Хрущевым (конечно, безрезультатно).

Но почему же этот глубокий роман, вместивший историю нескольких сложных для страны десятилетий, объявили политическим преступлением?

«Я не пропагандист»

Пастернака ежегодно выдвигали на соискание премии с 1946-го по 1950-й, однако затея увенчалась успехом только в 1958-м. Роман был окончен в 1955-м, а начат десятью годами ранее, причем Борис Леонидович прекрасно осознавал грандиозный масштаб замысла. «Я хотел бы, – писал он в письме к сестрам, – рассказать главные происшествия, в особенности у нас, в прозе, гораздо более простой и открытой, чем я это делал до сих пор. Я за это принялся». Таково первое упоминание о «Докторе Живаго».

Стоит отметить, что надежда на публикацию романа родилась не на пустом месте. Хрущевская «оттепель» позволила сделать шаг в сторону от соцреализма – насильственно провозглашенного направления в искусстве, призванного прославить деяния партии и трудового народа, без устали гнущего спину на строительстве своей страны. Герои Пастернака, в сущности, не делали ничего откровенно в пику советской власти – они просто жили, подчас – отнюдь не героически, мыслили и не могли принимать происходящих с ними перемен без страха и тревоги. Этого-то им и не простили.

«Мой роман не задумывался как политический памфлет, – огорчался Пастернак. – Я хотел показать жизнь такой как есть, во всем ее богатстве и яркости. На Западе все время цитируют одни и те же две-три страницы книги. Неужели они не прочли остальное? Я не пропагандист. Смысл моего романа в другом». Получилось, что автор оказался в ловушке с двух сторон. На родине его объявили антисоветчиком, на Западе – бунтарем, а сам он продолжал настаивать на том, что книга не имеет ничего общего с политической провокацией.

Советские писатели и партийные деятели осуждали не только идеологическую составляющую «Доктора Живаго», но и его литературные особенности. Пастернака обвиняли в возвращении к традициям отжившего романтизма с его роковыми красотками и загадочными совпадениями в судьбах героев. Горькая ирония ситуации заключалась в том, что роман сразу после публикации было приказано обсудить и осудить. На рабочих местах – от заводской столовой до институтской аудитории – проводили обличающие митинги, которые неизбежно заканчивались сочинением коллективного письма с просьбой применить санкции к опальному литератору, позорящему весь Советский Союз. Голосующие, протестующие и обвиняющие рабочие романа при этом не читали. Да и как прочесть, если он запрещен к публикации? «В народе» публичную травлю Пастернака стали называть «Не читал, но осуждаю!». Прочитать, впрочем, стремились немногие. В том же 1958 году Нобелевскую премию присудили советским физикам Павлу Черенкову, Илье Франку и Игорю Тамму. Эту награду, в отличие от литературной, встретили в Союзе тепло. 29 октября статья в «Правде», подписанная шестью академиками, рассказала о выдающихся достижениях советских физиков. Автор текста замечал, что премия по физике досталась ученым по объективным соображениям, а по литературе – по политическим. Ряд видных деятелей науки поспешил заверить Пастернака, что научное сообщество не имеет никакого отношения к обвинениям, напечатанным в газете. В тот же день в Переделкино приехал академик Михаил Леонтович, утверждавший, что отдельные фразы были вставлены в текст статьи против воли ученых. Академик Лев Арцимович, которому изначально «заказали» такую статью, отказался писать ее и потребовал достать ему «Доктора Живаго» для прочтения, чтобы вынести суждение о книге.

Неприятие романа официальными органами стало для автора ударом – «Доктор Живаго» все же был рассчитан на широкую аудиторию, и подтверждением тому служила сама форма романа. «Пастернак понимал, что его роман должен быть прочитан массой. Это уже советская школа. Он обращается к массовому читателю, потому что ему важно вернуть этому читателю какие-то очень важные забытые истины. Ему хотелось достучаться до большинства. И приходится признать: пусть не в России, пусть на Западе, но роман стал абсолютно культовой и массово читаемой книгой. Я совершенно убежден, что если бы в «Докторе Живаго» было меньше этих беллетристических штампов, меньше чудесных совпадений и роковых красоток, то роман вполовину не был бы так знаменит. И содержащиеся в нем истины, конечно, до гораздо меньшего числа людей дошли бы», – рассказывал Дмитрий Быков, исследователь творчества Пастернака.

Правда и то, что на Западе «Доктор Живаго» был встречен с восторгом, однако этот интерес носил, скорее, политический характер. В условиях «холодной войны» роман стал самым настоящим оружием.

Козни ЦРУ

Надеясь на то, что «Доктор Живаго» будет опубликован в Союзе, Борис Пастернак, тем не менее, продумывал и другие варианты. Понимая, что решение о возможной публикации будут принимать долго, он передал рукопись итальянскому журналисту Серджо Д’Анджело, а тот в свою очередь издателю Джанджакомо Фельтринелли. Автор неоднократно подчеркивал, что рукопись была передана открыто – несмотря на опасения в том, что этот шаг может ему дорого стоить. В сентябре 1956-го Пастернак переслал роман в Англию, в феврале 1957-го – во Францию. Об этом, конечно, узнали.

Пытаясь помешать публикации романа в Италии, сотрудники спецслужб, по словам Евгения Пастернака, сына писателя, вынудили Бориса Леонидовича подписать составленные в ЦК телеграммы своим заграничным издателям с требованием остановить процесс и вернуть рукопись романа для «серьезного совершенствования». Впрочем, сразу после этого на Запад отправилась новая просьба автора – не принимать во внимание никаких новых распоряжений, печатать во что бы то ни стало. Итальянская версия «Доктора Живаго» увидела свет в 1957-м. И тут же стала бестселлером.

История публикации романа на Западе трагична, но, в общем, довольна проста. По крайней мере, так казалось до последнего времени. До тех пор, пока полвека спустя отдельные исследователи не начали озвучивать неожиданные подробности судьбы этой книги.

До массового читателя в России «Доктор Живаго» добрался только в начале 90-х и наконец получил признание. Первым напечатал роман тот самый «Новый мир», который когда-то отверг рукопись. По понятным причинам тут же начался всплеск интереса к истории его публикации, и, пожалуй, самый большой резонанс вызвало заявление исследователя Ивана Толстого о том, что рукопись каким-то образом была похищена американскими агентами, а затем опубликована на русском языке, причем не вполне ясно, участвовал ли в этом автор. В Америке, по словам Толстого, были заинтересованы в том, чтобы Пастернак получил Нобелевскую премию. Таким образом можно было легко и быстро дискредитировать идеологического противника. Получалось, что в Советском Союзе писателя травят и угнетают, а цивилизованный Запад прочитал, все осмыслил и решил вручить заслуженную награду гениальному автору. «Нужна была книга, выпущенная в стране писателя, то есть в Москве, в России. Там книгу нельзя было издать, поэтому ЦРУ просто напечатало книгу на русском языке в Голландии и заставило издателя Фельтринелли, которому принадлежали мировые права, поставить свое имя. Тем самым книга становилась законной, Фельтринелли ее признавал, и книгу можно было послать в Стокгольм, в Нобелевский комитет. И шведские академики проголосовали за присуждение Нобелевской премии», – объяснял Иван Толстой.

«У каждой книги своя судьба. У «Доктора Живаго», возможно, самая интересная судьба за всю историю книжного дела, – продолжал исследователь. – Потому, что это судьба, которую не могли по причинам секретности распутать в течение полувека. Пастернак отдал свою рукопись на Запад для итальянского издания у Джанджакомо Фельтринелли в Милане. А ЦРУ выкрало… нехороший глагол, потому что, когда говоришь о какой-то краже, нужно доказывать документами. А документов здесь не может быть. Кстати, во всей этой истории документы есть, безусловно, но они прерывистые.

ЦРУ похитило рукопись романа, это отдельная детективная история, как агенты западных разведок, американской и английской, посадили самолет совершенно не в том аэропорту, где он должен был сесть... Вынули из чемодана рукопись, отнесли в здание аэровокзала и в специально приготовленной комнате за два часа они пересняли, положили назад, и самолет улетел туда, куда должен был лететь. А почему в этом самолете вообще оказалась эта рукопись? Потому, что издатель Фельтринелли пересылал эту рукопись переводчику романа с русского на итальянский».

Получается самая настоящая детективная история. Правда, по признанию исследователя, толком без документов и без однозначного ответа на вопрос, зачем, собственно, американским спецслужбам потребовалось издавать книгу. Якобы на публикации «Доктора Живаго» на языке оригинала настоял Нобелевский комитет. Однако в официальных требованиях к лауреатам литературной премии такого пункта никогда не было. Иван Толстой даже направлял в Шведскую академию официальный запрос в попытке выяснить, могло ли к роману Бориса Леонидовича быть выдвинуто такое требование. Ответ оказался отрицательным. Историк Нобелевской премии по литературе профессор Эспмарк разъяснил: «Предположение, что Шведская академия в 1958 году выразила нежелание дать Пастернаку премию, пока не будет напечатан оригинальный текст «Доктора Живаго», было встречено общим недоверием. Мы никогда не видели никакого документа, который бы содержал такое утверждение, и невозможно представить подобное условие присуждения премии, поскольку это бы нарушало правила секретности, окружающие процесс утверждения лауреата. Поскольку пока никаких доказательств не появилось на свет, заявление, будто публикация «Живаго» по-русски открыла дорогу для премии, должно быть вычеркнуто. По всей вероятности, Пастернак получил бы премию в любом случае. Возможно, что его западные друзья думали иначе. Американская разведка вряд ли знала что-либо об обсуждениях Шведской академии. Не надо переоценивать ее влияние».

Бориса Леонидовича не стало 30 мая 1960 года, он умер от рака легкого и был похоронен в Переделкине, где жил почти безвыездно на протяжении последних лет. Советская власть отказалась предоставить пенсию Зинаиде Николаевне Пастернак, второй жене писателя, несмотря на то что об этом просили многие видные писатели. Последняя любовь Бориса Леонидовича, Ольга Всеволодовна Ивинская, пострадала из-за близости с писателем еще при его жизни. В 1949 году ее по ложному доносу арестовали «за близость к лицам, подозреваемым в шпионаже». В тюрьме она потеряла ребенка, а затем была этапирована в лагерь в Потьму, где провела 4 года, работая в сельскохозяйственной бригаде. Именно ей и ее детям Пастернак подарил рукопись своего последнего текста «Слепая красавица».

Пастернак не был кумиром миллионов на родине и, по сути, не сопротивлялся режиму, но смог стать в истории литературы по-настоящему знаковой фигурой. Поздняя слава с нотами скандала, по-видимому, никогда не привлекала его, но за право говорить о том, что стыдно замалчивать, пришлось заплатить такую цену.

В 1987 году Союз писателей отменил решение об исключении Бориса Пастернака из своих рядов. 9 декабря 1989 года диплом и медаль Нобелевского лауреата получил в Стокгольме сын литератора Евгений Пастернак.


10 ноября 2013


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
8272115
Александр Егоров
931129
Татьяна Алексеева
764447
Татьяна Минасян
317801
Яна Титова
242597
Сергей Леонов
215421
Татьяна Алексеева
178475
Наталья Матвеева
175195
Валерий Колодяжный
169771
Светлана Белоусова
157005
Борис Ходоровский
155015
Павел Ганипровский
130489
Сергей Леонов
111895
Виктор Фишман
95540
Павел Виноградов
91996
Наталья Дементьева
91538
Редакция
84751
Борис Ходоровский
83124
Станислав Бернев
75731