Зеркало кремлевского паркета
АНЕКДОТЪ
«Секретные материалы 20 века» №6(470), 2017
Зеркало кремлевского паркета
Олег Дзюба
журналист
Москва
3557
Зеркало кремлевского паркета
«Неравный брак». Художник Василий Пукирев

Профессор- правовед Михаил Гаврилович Кириченко поведал мне про то, как храбрость, которая, как известно, города берет, крупно подвела его на кремлевском паркете, поставив бывалого фронтовика на край жизненной пропасти, куда более опасной, чем немецкие траншеи, на которые демобилизованному лейтенанту не раз приходилось бежать с криком «Ура!».

Нарушитель «Сталинской Конституции»… товарищ Сталин

Проштрафиться и безвозвратно вылететь за двери поскребышевского ведомства в три шеи, а то и за тридевять земель ничего не стоило. Поначалу каждый шаг по вызову из приемной казался привыкшему к орудийным канонадам юристу гулким, словно под ногами стелились не ковровые дорожки, а понтоны простреливаемой со всех сторон переправы. Со временем, однако же, Кириченко более или менее освоился и на доклад к шефу входил смелее, порой даже на грани молодцеватости.

Гром, собравшийся по-гаубичному бабахнуть над головой недавнего офицера, понемногу набиравшегося опыта работы в высших советских сферах, наметился из-за свары председателя Госбанка СССР и тогдашнего министра финансов Зверева. Жили они на денежных, так сказать, небесах немирно, если не склочно, а потому неустанно перетягивали канат интересов в свои стороны, как умели и как получалось. Банкир чаще оборонялся. А министр наступал, изобретая новые налоги. Фантазии и фанатизма у него водилось в избытке, так что в ряду выжимателей последних народных соков он не смог превзойти разве что Петра I с его поборами на бороды и на дым из печных труб. Зверевские налоги на фруктовые деревья превратили каждую яблоню или грушу в камни на шее крестьянина, и стук топоров, валивших антоновки и прочие там «белые наливы», стал привычен для страны, будто все сельское народонаселение взялось озвучивать финал всесоюзной постановки «Вишневого сада».

Надеясь окончательно повергнуть противника, Зверев на очередном докладе Сталину улучил момент, обрисовал вождю оптимистическую панораму борьбы с инфляцией и обратился к первому лицу Советского Союза с лукавым предложением подчинить Госбанк своему министерству, чтобы под предлогом объединения усилий в борьбе за стабилизацию экономики намертво блокировать соперника. Далекий от финансовых нюансов Иосиф Виссарионович ловко подсунутую наживку проглотил и предложенную бумагу подписал, а Кириченко, несший привычную для тех лет ночную вахту под руководством Поскребышева, получил зверевскую докладную с высочайшей резолюцией для регистрации и оформления для дальнейших бумажных процедур.

Думать при такой работе, вообще-то, не полагалось, но Кириченко, не совсем еще свыкшийся с нравами, царившими под рубиновыми звездами на башнях, вчитался в украшенный сталинским автографом текст и по неопытности обомлел, усмотрев в нем не более или не менее, а самое настоящее нарушение Конституции СССР! Вдохновитель основного закона, оказывается, напрочь позабыл, что изменения в Совете министров положено вносить не его председателю, а Верховному Совету СССР или, на худой конец, его президиуму!

Проще всего было промолчать и побыстрее обо всем забыть, но Кириченко отважился пойти к Поскребышеву и предложил обратиться за консультацией к законодателям, председатель президиума которых по примеру вождя все еще не покидал рабочего кабинета. Поскребышев пристально посмотрел на него и пробормотал что-то про вынос сора из избы. Кириченко виновато замолчал, но тут жутковатый смысл слов тюкнул его по темечку такой стопудовостью, что непрошеный советчик едва не грянулся на пол. Поскребышев меж тем о чем-то поразмышлял, встал и, тщательно проверив все ли пуговицы на месте, скрылся за дверями заветного кабинета.

Ключевое место приемной пустовало довольно долго, так что Кириченко успел перевести дух и начал было подумывать о тихом бегстве к своему столу. Оставалось выбрать предлог поблаговидней, и в поисках лазейки для отступления юрист замялся на манер буриданова осла, раздваиваясь между весьма правдоподобной версией о необходимости уединиться кое-где и попыткой убедить начальника в желании самому поизучать основной закон в поисках выхода из опасного тупика.

Первая версия виделась жизненней, а вторая верноподданней. Кириченко поиграл ими в уме, словно фокусник магическими шариками, остановиться на какой-то из них не успел, поскольку створки генсековских врат приоткрылись и явившийся из чистилища Поскребышев властно схватил его за руку, подтащил в зеву дверей и впихнул в цепкую тишину сталинского кабинета.

Из всех человеческих пяти чувств верность будущему профессору сохранил только слух. Поначалу издали донесся скрип стула или кресла, воспрянувшего от поднявшегося с него тела, потом Кириченко различил мягкий шелест подошв по ковру, наконец, главный голос державы насмешливо, но вроде бы не злобно произнес:
— Такой молодой, а уже товарища Сталина поправить хочет!.. И молчит?! Ну, в чем же я не прав?

Кириченко втихомолку пошевелил языком и, убедившись, что его орган речи отнюдь не онемел, а вполне готов к защите безрассудного хозяина, заговорил. Память вовремя подбросила на ум еще во студенчестве проштудированную речь вождя, в которой Сталин подчеркивал законодательную роль Верховного Совета.

Клеенчатая тетрадь для конспектов, на страницы которой студент-юрист некогда выписывал тезисы сталинских докладов, по-иконному повисла в красном углу отчаявшегося воображения и зашелестела страницами, сама собой остановив перелистывание на требовавшемся развороте. При этом кончики пальцев Кириченко стало чем-то ощутимо покалывать, словно он синхронно с монологом мял в ладонях злобные листья крапивы.

Прочитав вождю фрагмент его же речи, Кириченко добавил в заключение несколько резюмирующих фраз и замер, чувствуя почему-то уверенность, что путешествие по шоссе Энтузиастов, плавно переходящему в левитановскую Владимирку, на сегодня явно отменяется, а может быть, этот исконно русский маршрут проложен и вовсе не для него!

Зрение постепенно возвращалось, но, кроме геройской звезды, рельефно желтевшей на кителе вождя, глаза ничего ухватить не смогли, а может быть просто не решались. Потом звезда окуталась дымом, ноздри уловили запах тлеющего табака легендарной марки «Герцеговина флор», а зыбкая фигура учителя всех народов приблизилась вплотную и сказала уже без насмешки, а скорее озабоченно:
— И как же мы это будем исправлять?!

Слегка успокоившийся Кириченко торопливо объяснил, что примирить резолюцию Сталина с буквой основного закона проще простого. Нужно только, чтобы Верховный Совет или его президиум постановили подчинить Госбанк Минфину, и тогда сталинский приказ будет восприниматься как развитие идеи законодателей.

Сталин выслушал строптивого юриста, кивнул и удалился к рабочему столу, обронив на ходу:
— Сообщите товарищу Поскребышеву. Пусть распорядится!

…Председатель Президиума Верховного Совета Шверник, как и полагалось, был в своем кабинете. Поскребышев отрекомендовал Кириленко и тот объяснил, что следует предпринять. Шверник немедленно сотворил требуемый указ, помахал перед собой исписанным листом, изгоняя с него последние следы влаги, и передал Поскребышеву.

Переступая порог в обратном направлении Кириченко оглянулся. Взор главы законодательной власти показался юристу печальным и удивленным. «И зачем вам на рожон надо было лезть? — откровенно читалось в нем. — Сейчас пронесло, а ведь в другой раз унесет!.. И далеко, и навсегда!
Правовед неловко поклонился. Шверник дружелюбно кивнул.
Приказано — сделано! Указом больше, указом меньше!
По-фамусовки: подписано — и с плеч долой!

Урок любви и дочь вождя

Среди радостей времен учебы на факультете журналистики Казахского госуниверситета в Алма-Ате не забыть «Общество семи муз», придуманное и созданное пламенным поклонником всех возможных искусств Балтажаром Мекишевым. По роду службы он преподавал историю и очень любил рассказывать про свои студенческие годы, проведенные в одной группе истфака МГУ с дочерью Сталина Светланой Аллилуевой. Почему-то ему особенно запомнилось картофельное пюре, среди прочих яств доставленное на празднование дня рождения номенклатурной однокурсницы прямо из «Националя».

Ко времени его воспоминаний несчастная наследница тирана уже сбежала в Америку и отечественная пресса яро осуждала ее мемуары, которых, как водилось в те времена, никто, конечно же, и не читал. Давнее знакомство, однако же, так грело душу Балтажара, что он и в период заочных гонений на творения Светланы Иосифовны продолжал как при случае, так и без оного рассказывать о скромности и деликатности Аллилуевой. Пропаганда моральных достоинств беглянки, вообще-то, могла привести и к неприятностям типа взыскания на заседании университетского парткома, но кару по линии КПСС Мекишев схлопотал не только за верность Аллилуевой, а за собственное, лично созданное и выпестованное общество.

Занималось оно организацией всевозможных творческих встреч и никакого идеологического вреда, даже по меркам тех времен, не приносило. Неприятности же вызваны были шаловливым выступлением местного таланта, носившего фамилию, образованную от названия птицы, которая, как пелось когда-то, на крыльях приносит весну.

Этот поэт обожал выступать на литературных вечерах и для затравки начинал со стихотворения о своем дебютном знакомстве с первородным грехом. Публика, не успевшая тогда еще пресытиться «клубничкой», непременно оживлялась и бурно аплодировала до конца чтения, частенько вызывая стихотворца на бис. Появившись в очередной раз в актовом зале университета, поэт, как и всегда, пробежал взглядом по рядам кресел, высматривая девицу помиловидней, и начал:

Меня любви учила баба
В избе сибирской, на печи...

Пауза, на которую отважился поэт в надежде на возбужденное первыми строками внимание, оказалась роковой. Безвестный голос с галереи зычно завершил многообещающий зачин:

Я отбивался очень слабо –
Вокруг летали кирпичи!

...Хохот в зале удалось смирить только после объявления внепланового антракта. И все бы ничего, но на поэтический этот вечер занесло в полном составе делегацию американских студентов, и кто-то из них потом описал этот анекдот в журнале своего университета. Мекишева вытащили на партбюро, где заодно припомнили ему слабость к сталинской дочери. Больше он про Аллилуеву прилюдно не вспоминал… 

Неравный брак

Старейшиной российско-казахской литературной дружбы считался известный в недавнем советском прошлом писатель Леонид Соболев. Почета и почестей он удостоился за перевод тысячелистной эпопеи Мухтара Ауэзова «Путь Абая». Это и понятно, ведь многочисленные переводы на европейские и прочие языки выполнялись отнюдь не с ауэзовского подлинника, а с русского варианта, ибо изучать казахский ради одиноких литературных удач никому из зарубежных перелагателей в голову не приходило.

Переводческая слава Соболева, впрочем, не обходилась без червоточины. На одной из встреч в Казахском государственном университете, где я тогда учился, мэтр получил записку: «Так кто же перевел Ауэзова?» Творец «Морской души», «Капитального ремонта» и «Зеленого луча» не промедлил с ответом: «Начинала Анна Борисовна Никольская, продолжал я».

Имя Никольской, оказавшейся в лагерях вскоре после завершения работы над первым томом абаевской эпопеи, вернулось на обложки и на титульные листы переизданий романа только в 1970-е годы. К вынужденному соавторству с Соболевым она относилась весьма иронично и в ответ на мою просьбу оставить автограф на знаменитой книге сказала, что уместней было бы расписаться на открытке с репродукцией Пукирева «Неравный брак»:
— Только сначала возьмите автограф у Соболева, после моей подписи он уж точно откажет, — смеялась она.

Я пообещал ей заготовить открытку или вырезку из «Огонька» с фотокопией этого полотна и при ближайшем соболевском визите непременно выполнить ее рекомендацию.

Увы, Соболев в Алма-Ату больше не приезжал, а сам я закончил университет и подался на Камчатку, надеясь налюбоваться огнедышащим полуостровом и вскоре вернуться на материк. Но подразумевавшиеся три-четыре года плавно и незаметно обернулись целой дюжиной лет, и к новому появлению в местах обитания участников этой истории расписываться на репродукции «Неравного брака» было уже некому...


25 марта 2017


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
8370545
Александр Егоров
940827
Татьяна Алексеева
775904
Татьяна Минасян
319186
Яна Титова
243109
Сергей Леонов
215717
Татьяна Алексеева
179142
Наталья Матвеева
176557
Валерий Колодяжный
171204
Светлана Белоусова
157271
Борис Ходоровский
155356
Павел Ганипровский
131006
Сергей Леонов
112002
Виктор Фишман
95617
Павел Виноградов
92450
Наталья Дементьева
91736
Редакция
85313
Борис Ходоровский
83213
Станислав Бернев
76847