Странички старых блокнотов
АНЕКДОТЪ
«Секретные материалы 20 века» №4(468), 2017
Странички старых блокнотов
Олег Дзюба
журналист
Москва
3102
Странички старых блокнотов
Хрущев кивнул официанту, наполнившему его бокал, произнес маленький спич за сотрудничество партии и интеллигенции

Подводник Владимир Алексеевич Иванов большую часть сознательной жизни провел в глубинах многих морей и океанов в сигарообразных корпусах субмарин. Поближе к увольнению в запас он перебрался все же на вольный морской воздух и однажды удостоился редкой по тем временам удачи поучаствовать в визите доброй воли на Африканский континент.

Селедка под боржом

По прибытии в знойную страну Сомали он вызван был к адмиралу — командиру визитирующего соединения, в каюте которого наряду с хозяином обнаружился неведомый прежде на борту толстячок в белом костюме. В правой руке посетителя адмиральской каюты искрился под лучами из иллюминатора полунаполненный стакан с заиндевелой и прозрачной влагой, которую Иванов принял было за боржом.

Человек перебросил стакан в левую руку, протянул Иванову правую и представлен был как шеф-повар, а одновременно и устроитель кулинарной программы всех официальных мероприятий советского посольства в дружественном тогда еще государстве.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что интендант, ответственный за корабельные припасы, внезапно угодил в госпиталь с подозрением на аппендицит, так что Владимиру Алексеевичу поручалась несвойственная профессиональному штурману миссия обеспечить советскую колонию, изнемогавшую от жары, песков и отсутствия привычной селедки вкупе с черным хлебом, вышеупомянутыми деликатесами.

В придачу к этому требовалось доставить в посольство пару центнеров дефицитной в Африке гречневой крупы и кое-что из консервов наподобие лосося в собственном соку плюс к тому нескольких банок икры из личного резерва адмирала.

Толстячок, деловито и обаятельно кивавший всему перечислению, радостно опрокинул в глотку стакан того, что Иванов поначалу счел за минералку, заел выпитое бутербродом с командирской паюсной и пояснил извинительным тоном, что по заданию посла проводит дегустацию всего, предназначенного для угощения участников ожидавшегося вечером приема.

Часом позднее все необходимое было упаковано, вынесено на пристань и погружено в посольский пикапчик, поджидавший неподалеку от трапа.

Прибыв за посольскую ограду, Иванов под расписку передал привезенное хозяину пищеблока и собрался отбыть к месту дислокации кораблей, но ответственный за посольские желудки упросил его слегка задержаться и откушать даров тропического моря, песков и примыкающих к ним джунглей.

Плохих кулинаров при посольствах обычно не держат, а толстячок оказался к тому же поклонником экзотических деликатесов, которыми щедро потчевал редкого собеседника. Причина расположения приоткрылась после третьей стопки виски между маринованным осьминогом и вырезкой из седла антилопы.

Получатель селедки ненадолго покинул Иванова ради необходимых для подготовки приема распоряжений и по возвращении доверительно шепнул, что все окружающие обладатели советских «краснокожих паспортин» ему обрыдли хуже москитов.

С учетом всего этого свежий человек, с которым можно часок поговорить о хулиганствующем в Москве внуке и недавно тронувшейся разумом бабушке, был для него, пожалуй, на вес золота, если не платины.

Услышав же о подводной стезе Иванова, шеф-повар и подавно расчувствовался, упирая на то, что в судьбах и профессиях у них много общего, ибо каждому доводится годами не видать родных берез.

Капитану первого ранга подумалось было, что полугодовые скитания под волнами с многомегатонными ракетами на борту несколько тягостней африканских страданий повелителя антрекотов и борщей, но вслух он ничего не сказал. Потом и сам хозяин вроде бы сообразил, что переборщил со стенаниями, а посему переключился на рассказ о таинствах приготовления верблюжатины на вертеле.
В целом же разговор проистекал славнехонько.

На шестой или восьмой чарке «Джонни Уокера» капитану довелось случайно глянуть на часы и ненароком обнаружить, что до ожидавшегося перед фуршетом официального представления комсостава кораблей высшему персоналу посольства оставалось всего-то ничего.

Сопитейник его тут же позабыл про общежитское приобщение к эросу, торопливо принес кисточку для бритья со станком и побудил каперанга срочно побриться, обходясь вместо зеркала днищем блистающей кастрюли. После соскабливания щетины шеф-повар самолично проверил пальцем гладкость штурманских щек, оросил его французским одеколоном и торопливо повел за собой по лабиринтам и анфиладам посольства.

За внешний вид тревожиться не приходилось, поскольку на ответственное задание Иванов отправился в парадной тропической форме, следовало только улучить момент и втереться в общий поток представляемых, а потом уже чинно двигаться по направлению к посольским чинам. Единственная сложность ожидаемой операции по внедрению сводилась к необходимости протолкнуться строго между шестым и восьмым очередником на посольское рукопожатие, поскольку место Владимира Алексеевича в корабельной походной иерархии находилось под счастливым номером семь…

Поводырь Иванова на едином порыве взмыл по очередным ступеням, заглянул в щелочку между белейшими занавесями за распахнутыми дверями черного дерева, счастливо воскликнул: «Успели! На выходе встречу» — и подтолкнул Иванова вперед.

Каперанг шагнул в подсказанном направлении по сверкающему паркету в сторону выстроившихся уже у дальней стены дипломатов и сообразил вдруг, что великолепная порядковая семерка превратилась для него в единицу, поскольку никого из флотского комсостава в зале не оказалось. Он и через четверть века не смог мне объяснить, каким образом ноги донесли его к шеренге принимающей стороны. Там он вымуштрованно вскинул руку к козырьку, назвал звание, должность, пожал посольскую руку и пошел вдоль строя четко, по уставу и протоколу повторяя неизбежную процедуру.

На левофланговом дипломате выдержка стала уже подводить, да на счастье им оказался родной по мундиру военно-морской атташе, который не без подтекста улыбнулся и шепнул «Сейчас в эту дверь, переждешь там и на банкет».

Мало что уже соображая, моряк выбрался в коридор, где его подкарауливал толстяк-повар со словами: «Эх, дурная моя голова, сладкое перед маринадом подал. Да ничего, исправим».

Подобно опытному лоцману, он вновь вывел подводника к знакомым уже дверям, у которых как раз выстраивались в положенной очередности друзья, коллеги и сослуживцы по флоту и плаванию…

Внезапному появлению его никто не удивился. Адмирал, правда, посмотрел сурово и спросил: «Ты что, Иванов, видно, каждому здесь черный хлеб, как в блокаду, по кусочку развешивал?»

Ответа ему получить не довелось, поскольку командовавший парадом комсостава распорядитель дал сигнал и адмирал горделиво внес свой блеск золотого шитья, орденов и облицовки кортиковых ножен в зал, где только что побывал Владимир Алексеевич.

…Все новое в жизни — это хорошо забытое старое, а кто старое примется поминать, тому издревле полагалось оставаться без глаза. Владимир Алексеевич опять прошел знакомым уже путем, вновь назвал себя, опять пожал руку послу, жене посла и так далее до почти родного уже атташе. Никто ничего не заметил или заметил, но вида не подал. А может быть — о чем Иванов размышлял уже на корабле, — никто из приветливо улыбавшихся ни его, ни других моряков вообще в упор не видел. Дипломаты же народ вышколенный. Положено принять, так примут, а разглядывать тех, кому руки приходится пожимать, вовсе не обязательно.

Правда, атташе — брат-моряк — явно все понял, но флотская душа — пусть она и на дипломатической службе — своих без повода или без приказа никогда не подведет.

…На банкете Владимир Алексеевич обходился минеральной водой, впервые, пожалуй, в жизни запивая боржомом селедку. Жена посла все интересовалась у него причинами воздержания, настаивая, чтобы он выпил хотя бы бокал невиданного в Советском Союзе шампанского «Вдова Клико».

Отказать первой посольской даме было непросто, но Иванов на все ее предложения и расспросы только отшучивался, отнекивался, ссылался на реальную жару и на придуманную гипертонию, время от времени повторяя про себя то «хорошего понемножку», то «на сегодня хватит».

Наброски к истории алкомаскировки

Желание заложить за воротничок, или попросту опрокинуть стопку-другую, издревле сочеталось с мечтой это самое намерение получше замаскировать.
Взять прославившуюся сухим законом Америку. Теперь «под сенью статуи Свободы» даже пивные бутылки или банки в бумажные пакеты упрятывают и в таком только виде к губам подносят, поскольку при всем разгуле тамошней «либерти» распивать на улицах или на скамейках скверов полиция не дозволит!

Нечто подобное царит и на другом конце земного шара, где люди по отношению к нам вверх ногами ходят, а именно под созвездием Южного, приватизированного Австралией Креста. В кенгуриной этой стране мне даже открывалку для бутылок отказались продать в придачу к самому пиву. Как я ни объяснял, что пить собираюсь в автомашине, куда полиции без спросу влезать без ордера не положено, аргументы впрок не пошли. Или бери открывалку без бутылки, или бутылку без открывалки!

У нас методы скрывать истинную суть происходящего избираются ближе к привычному образу жизни. Проще не прятать наклейку «злодейки», а выдавать содержимое за другой, и притом беспроблемный с точки зрения закона, напиток. Цвет, правда, иной раз подводит, ибо безалкогольного и притом прозрачного, как вода, пития, кроме самой воды, пока не имеется. Но порой и бесцветность напитка не помеха, лишь бы сосуд соответствовал. Суровый к чуждым революции элементам Владимир Маяковский оставил потомкам разоблачительные в этом смысле, но не всем теперь понятные строки:

Капитан упился, как сова, –
Челядь чайники бесшумно подавала…

В пору создания пламенных строк из «октябрьской» поэмы «Хорошо» ни у кого вопросов не возникало — всем понятно было, что в ресторан «Селект» на Лиговском проспекте «ваши благородия» и прочие «господа хорошие» при наличии присутствия в бумажниках денежных знаков ходили отнюдь не ради сравнения ароматов цейлонских чайных листиков с китайскими. А поскольку царь-батюшка после начала Первой мировой войны спиртное запретил, то выход нашли в использовании чайников для тоже горячительных, но не по Цельсию, а в алкогольном смысле целей.

Менее склонные к революционности классики относились к той же теме без желчи, воспринимая ее как веселую игру в некомфортных для своих потребностей обстоятельствах. Не нуждающийся в рекомендациях Александр Аверченко однажды предложил Александру Грину зайти в некий ресторан поблизости от Невского. Будущий автор «Алых парусов» чайком баловаться не привык и ответил редактору знаменитого и прибыльного журнала «Сатирикон» емким экспромтным четверостишием:

Уважаемый патрон,
Приглашеньем я польщен,
Но в ресторанах запрещен
Благородный выпивон!

Аверченко поулыбался в ответ, поскольку и сам блистательно едва ль не всю Россискую империи смешил и чужой юмор ценил, но все же затащил Грина в ресторан «Медведь». Официанты вкусы короля дооктябрьского юмора хорошо знали, поэтому сразу принесли обещанный «чаек». Грин совсем закручинился, но из уважения к публикатору плодов своего литературного дара все же поднес предложенную чашку к губам. И каково же было его счастье, смешанное с изумлением, когда продегустированное содержимое первого чайника оказалось английской горькой водкой, а в другом подана была тоже горькая, но уже родная!

Что-то подобное наблюдалось в Алма-Ате накануне полувекового юбилея того, что долго именовалось Великим Октябрем, то бишь как раз через пятьдесят лет после описанного Маяковским кутежа. За месяц до праздника всего «прогрессивного человечества» в городских кафе, барах и ресторанах напрочь пропали все напитки, превосходившие крепостью кефир или его казахстанскую разновидность катык. Не тужили только завсегдатаи крохотного кафе «Шолпан», славившегося варениками с творогом и кофе, подававшегося там в белых фарфоровых чайничках. На весь предъюбилейный месяц кофейные чашки «Шолпана» почти избавились от завитков пара над содержимым, поскольку его градусность измерялась не по Цельсию или Реомюру, а по совсем иной, 96-градусной шкале.

Будущей истории алкогольной маскировки не обойтись и без другого забавного эпизода. Услышать о нем мне довелось из уст знаменитого кинорежиссера Владимира Наумова. Он вместе с другом и постоянным соавтором Владимиром Аловым был приглашен, а точнее, вызван на встречу Хрущева с «деятелями литературы и искусства». Первая из них проходила на подмосковной правительственной даче и запомнилась участникам обилием яств вкупе с разнообразием напитков. Вторую затеяли в Кремле всухую, поскольку Никита Сергеевич на открытии заявил писателям, поэтам, режиссерам, актерам и прочим служителям муз, что если водки подать, то с ними, «ненаглядными», подавно не справиться.

На столах сияли хрустальные бокалы, искрились заледенелые графины, однако заполнены они были не «Столичной» и не «Московской особой», а обыкновенной, пусть даже и родниковой водой.

Наумову досталось место поблизости от главного стола во главе с самим Никитой Сергеевичем. Первый секретарь ЦК КПСС и предсовмина СССР милостиво кивнул официанту, наполнившему его бокал, произнес маленький спич за сотрудничество партии и интеллигенции, а затем пристально посмотрел на сидевшего рядом с ним Брежнева. Большинство собравшихся по приглашению, от которого нельзя было отказаться, ничего особенного в этом не усмотрели, но режиссерам свойствен особый взгляд, профессионально заточенный на тонкости, иначе говоря, «глаз-ватерпас», так что Наумову показалось, будто двум вершителям судеб страны очень захотелось чокнуться.

Хрущев блеснул в лучах софитов кинохроники донышком своей хрустальной емкости, и рассказчик наметанным взором уловил на лице кремлевского властелина благостную гримаску, смысл которой ни с чем спутать не возможно. Такая мимолетно мелькает на лицах у тех, кто, опрокинул в рот всем известную жидкость из рюмки, стопки или столовой стеклотары объемистей и вправе сказать, мол, хорошо пошла, родимая.

Объективности ради должен добавить, что задолго до Хрущева додумался скрашивать подобным образом скучные заседания Государственного совета император Александр III. Про него говаривали, что самодержец исхитрялся прятать фляжку с коньяком в сапоге, откуда под китель мундира была выведена трубочка, один из концов которой прикрывала то ли пуговица, то ли аксельбант, к которым царь при желании и надобности время от времени припадал. Близсидящие сановники явно что-то подозрительное чувствовали, но благоразумно помалкивали.


23 февраля 2017


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
8370545
Александр Егоров
940827
Татьяна Алексеева
775904
Татьяна Минасян
319186
Яна Титова
243109
Сергей Леонов
215717
Татьяна Алексеева
179142
Наталья Матвеева
176557
Валерий Колодяжный
171204
Светлана Белоусова
157271
Борис Ходоровский
155356
Павел Ганипровский
131006
Сергей Леонов
112002
Виктор Фишман
95617
Павел Виноградов
92450
Наталья Дементьева
91736
Редакция
85313
Борис Ходоровский
83213
Станислав Бернев
76847