Изготовление фальшивых русских кредитных билетов за границей было поставлено на поток, и курьерами по их доставке в Российскую империю нередко выступали дамы, имевшие дворянский титул, полученное в частном пансионе образование, но не имевшие денег, чтобы блистать в обществе, воспитывать детей…

10 июня 1872 года таможенники на станции Вержболово при проверке документов и багажа у пассажиров прибывшего из Германии поезда выявили у дамы, предъявившей прусскую легитимационную карту на имя Лины Баринбахер, большую партию фальшивых кредитных билетов. Чины полиции, зная, насколько эта фамилия распространена в приграничных городах соседнего государства, обратились за содействием к прусским коллегам, и те сообщили: карта выдана жительнице города Эйдткунена Лине Баринбахер, сознавшейся в ее передаче неизвестному человеку, который по приметам разыскан. Он — беглый из Вильно по фамилии Коришко, мечтает перебраться на жительство в Америку, не отрицает передачу карты русской даме, к тому же при обыске в его квартире обнаружен ее российский паспорт и носовые платки, слишком яркие для пруссачки, за которую она пытается себя выдать.

На всех допросах задержанная дама жаловалась на болезненное состояние, назначенного доктором курса лечения не придерживалась, приняла большую дозу крепкого одеколона и упрашивала дать ядовитого кротового масла, изготовленного по рецепту местного врача. Следователь не мог определить, болеет арестантка или искусно притворяется, и допросы продолжал в присутствии доктора. Дама на немецком языке настойчиво уверяла, ее имя Лина Баринбахер, затем перешла на французский, мол, француженка. Лишь при предъявлении паспорта, найденного на квартире Коришко, призналась: она — жительница Вильно Жозефина — Клементина — Франциска Добровольская, 44 лет, из дворянского сословия, владеет несколькими иностранными языками. До недавнего времени заведовала финансами в доме полковника Пиоттуха, но он скончался, начался раздел имущества, произошла ссора с его взрослыми детьми, обвинившими ее в хранении фальшивого кредитного билета. Ныне она возвращалась домой из Берлина с фальшивыми кредитками, полученными от подруги Стефании Оженской, для передачи вечером 10 июня в номере пять отеля «Краков» незнакомой ей Вильгельмине; узнала бы эту женщину по высокому росту, одежде черного цвета и паролю: «Вы — Вильгельмина? — Бонжур, Жозефина».

Полиция установила личность Вильгельмины. Так звали вюртембергскую подданную по фамилии Гауз, разъезжавшую по паспорту, полученному в 1871 году в иностранном отделении канцелярии санкт-петербургского обер-полицмейстера Трепова и много времени проводившую в Петербурге. Ее сочли причастной к появившимся в начале 1872 года в лавках Гостиного двора фальшивым кредитным билетам.

От следователя не укрылось, что Добровольская по-разному произносила фамилию своей подруги: Ожинская, Оженская, Огинская, и он попросил написать ее на листе бумаги. Дама возмутилась:
– Зачем мне писать, раз вы догадались! Мария Огинская. Знакома с ней со времени учебы в частном пансионе, она из семьи графа Ксаверия Платера, ее муж Виктор из семьи князя Габриэля Огинского. У обоих родители в ином мире, сама чета не имеет ни состояния, ни семейного согласия, Виктор с сыном Генрихом живут в Париже, Мария — то с ними, то у младшего сына Александра в Брюсселе. В январе этого года Мария приезжала ко мне, затем уехала в Петербург к родной сестре Эвелине Галынской, не застала дома и отправилась в Могилевскую губернию в родовое имение, прислав письмо с просьбой привезти в петербургский отель «Париж» триста рублей.

Просьбу я исполнила. Мы побывали в Москве, Нижнем Новгороде, в гости ни к кому не ходили. В Нижнем живет родной брат Марии граф Михаил Платер, владелец модного магазина, женатый на дочери покойного полковника Пиоттуха. Возвратившись в Вильно, я недолго наслаждалась обществом подруги, она поспешно уехала в Париж, получив сообщение о болезни сына.

Согласно информации, предоставленной нижегородским губернатором, дамы на вверенной ему территории не вели затворнический образ жизни, при заселении в почтовой гостинице паспортов не предъявили, не представились, их имена остались неизвестными для других постояльцев, но их ежедневно посещал граф Платер, увозил в неизвестном направлении, возвращались поздно. Стоило дамам покинуть Нижний Новгород, граф закрыл магазин и с женой выехал в Вильно. По слухам, он весьма искусно занимался переводом фальшивых кредитных билетов, невозможно было отличить от настоящих. Только раз пятидесятирублевые кредитки вызвали подозрение у кассира железнодорожной станции, и тут же были возвращены графу.

Чета Платер скрылась, розыск полиции результата не дал. Позднее агенты правительства Российской империи добыли информацию: граф Платер — идейный вдохновитель шайки фальшивомонетчиков в Швейцарии.

В разработке следствия находились и сестры Марии Огинской. Их мать — простолюдинка — была второй женой графа Ксаверия Платера. В первом браке он имел красавицу дочь Эмилию, отошедшую уже в иной мир, единственную даму в мужской компании во время польских событий 1830 года. Во втором браке родились четыре дочери; младшая, Михалина, с мужем — польским аристократом Городынским жила в студенческом квартале Парижа и, по информации европейского агента, недавно ездила в Швейцарию, а как возвратилась в Париж, к ней пожаловали Огинская и Добровольская. На допросах Добровольская настаивала: в Париже не была, с Михалиной Городынской незнакома.

Старшая сестра Марии Огинской — Эвелина Галынская год назад овдовела, жила в Могилевской губернии с дочерьми и младшим сыном, а два старших обучались в Петербурге, где последние три года жил их отец, весьма богатый человек, содержавший родственников жены, а перед смертью обедневший. Сгубила карточная игра, и после его кончины остались только долги. По заявлению вдовы, связи с живущими за границей родственниками она не поддерживала и мужа сестры Марии видела единственный раз двенадцать лет назад в Германии. Следователь считал иначе: Эвелина Галынская связь с родней поддерживала и была причастна к распространению фальшивых кредитных билетов. Их в Могилевской губернии с 1869 по июль 1872 года выявили сто семнадцать.

С мая 1871 года фальшивые пятидесятирублевые кредитные билеты стали появляться в Москве. 30 июня 1872 года в Одессе изъяли фальшивые десятирублевые кредитки, присланные из египетской Александрии банкиру Рафаловичу. И те и другие идентичны изъятым у Добровольской. Явно без участия Огинской здесь не обошлось. В оборот фальшивки попадали из ссудных касс и банкирских контор, как отмечалось в следственном деле, учреждений «вне всякого контроля». Да и Добровольская уверяла, без участия банкиров фальшивки так бы не расходились, и поведала о своем заграничном вояже.

В начале мая 1872 года она получила письмо от Марии из Брюсселя с приглашением навестить ее по важному делу, та обещала возместить дорожные расходы и просила всю корреспонденцию направлять в Брюссель или Париж на имя Maxi, якобы так быстрее дойдет. В Вильно о поездке за границу знал только близкий друг Густав Чайковский. Полиция его арестовала, допросила, доверия он не вызвал: состоял в связи с женщиной на двадцать лет старше, ежедневно у нее столовался, ничем не занимался, десять лет назад был отчислен из гимназии за неуспеваемость, а Добровольская утверждала: Густав до недавнего времени преподавал в гимназии.

На станцию Вержболово Добровольская прибыла поездом, не имея заграничного паспорта, в надежде на приграничных жителей, за деньги помогавших перебираться за кордон, и ее выручил двадцатилетний житель Эйдткунена. В городе, именуемом «восточными воротами Европы», останавливаться не стала, спешила в Берлин. Три дня ходила на почту за письмом от Марии. Из него узнала, что подруга в городе, остановилась в отеле, названия не помнит, но начинается с буквы «Ф» и находится вблизи почты. При встрече в отеле «Фландрия» Огинская поведала о привезенных из Парижа фальшивых русских кредитных билетах на семнадцать тысяч рублей, уже упакованных для отвоза в Вильно. Снаряжая Добровольскую в обратный путь, подвязала ей на рубашку под платье холщовые наглухо зашитые мешки с фальшивыми билетами, а один спрятала в подушку.

В Эйдткунене для перехода границы Добровольская воспользовалась услугами незнакомца (Коришко). За четыре дня он достал прусскую легитимационную карту, посоветовал ехать в Россию отходящим в шесть утра прусским поездом и оставить у него свои вещи для тайной доставки в Вильно. Конечно, дама волновалась, и от таможенников в Вержболово это не укрылось. Они пригласили пассажирку на досмотр в особую комнату, где изъяли мешки и насчитали тринадцать фальшивых кредитных билетов пятидесятирублевого достоинства и 911 десятирублевого. Но не досмотрели подушку, она осталась у Добровольской. В волнении дама забыла про зашитый в нее мешок, пока в казарме пограничного кордона не стала укладываться спать, тихонько подпорола, рассыпав пух. Стоявший в карауле солдат решил, что подушку распороли таможенники, и предоставил арестантке иголку с ниткой. При переводе в арестантскую при полиции Добровольская просила солдата сжечь мешок, вручила презент, но он нарушил данное ей обещание. Из этого мешка изъяли сто один фальшивый пятидесятирублевый кредитный билет и письма. В одном без адреса, написанном рукой Огинской, фальшивые кредитные билеты именовались «товаром», который «самый превосходный, имеет первенство пред всеми прежними, разбирается весьма многими, и получить его можно лишь тогда, когда будет производиться скорая за него уплата». В другом письме без подписи на английском языке речь шла о воспитании детей; возможно, и под словом «дети» подразумевались фальшивки.

Добровольская призналась, что еще зимой 1868 года Огинская, проездом из Парижа в Петербург, гостила у нее в Вильно, уговаривала отвезти в столицу какому-то генералу фальшивые кредитки. Она отказалась, ссылаясь на незнание Петербурга и нежелание плутать по городу, как по лесу. Ныне тому генералу привезенные Добровольской кредитные билеты должна была передать Вильгельмина Гауз. Генерал платил полцены, если брал восемьдесят фальшивок пятидесятирублевого достоинства на сумму четыре тысячи рублей, то две тысячи давал курьеру. Добровольская не знала точно, сколько фальшивых денег Огинская переправила в Россию, предполагала, что несколько сотен тысяч, и уверяла: «Мария легкого характера, ей сорок пять лет, и поверьте, занялась преступным делом, только ради приобретения средств на жизнь, никаких политических мотивов».

Показания Добровольской подтверждали сведения собранные агентом Каменским, французской и бельгийской полицией. По заключению следствия, Огинская «не более как курьер», не посвященный в тайны преступного общества, организованного «для водворения фальшивых денег в России», но она знает адреса фальшивомонетчиков. Чета Огинских, вращаясь в свете, быстро истратила данные родственниками деньги и со смертью своих покровителей лишилась средств на воспитание детей. По этой причине, пишет следователь, супруги «бросались куда ни попади, лишь бы обрести деньги без труда», хотя, по данным иностранной полиции, ее семья «и поныне находится в крайне стесненном положении».

Сумятицу в розыск княгини Огинской внес руководитель Виленской губернии. Не имея документальных доказательств, утверждал: Мария вовсе не княгиня, вышла замуж за границей, причем не за сына князя Габриэля Огинского, а за его воспитанника по фамилии Рогинский, значит, ее фамилия Рогинская, кто ее родители — неизвестно, но не Ксаверий Платер. Следствие оставило «фантазии» губернатора без внимания. Хотя, как утверждал некий чиновник, никогда не видевший чету Огинских, но в течение семи лет служивший домашним доктором в семье Эвелины Галынской, Виктор Огинский действительно был незаконнорожденным сыном Габриэля Огинского, и неизвестно, был ли усыновлен. А отец Марии Огинской виленский помещик Ксаверий Платер прожил свое состояние за бутылкой вина, и его детей на воспитание взяли состоятельные родственники.

Следствие установило документально, что князь Виктор Огинский родился в Вильно в 1830 году, с двухлетнего возраста жил с отцом в Париже, получил великосветское образование, возвратился в Вильно, познакомился с юной графиней Марией Платер и в 1850 году женился. Молодожены уехали за границу. В 1862 году за участие в варшавских манифестациях князь Огинский был арестован прусской полицией, в 1863 году он вновь в Варшаве и с оружием в руках выступает против власти, в результате тяжелого ранения у него парализовало руку. В 1864 году прибыл в Париж, занимался маклерством, обеднел, влез в долги. На первых порах помощь оказывала жена, а потом даже перестала с ним переписываться, и князь покинул Париж, поселился в Мюнхене. Баварской полиции его местонахождение установить не удалось.

Княгине Огинской на момент следствия по делу Добровольской было тридцать восемь лет, а не сорок пять, как уверяла подруга детства. Ее старший сын, 1852 года рождения, жил в Париже, работал в редакции и был уволен за «недобропорядочную жизнь», водил дружбу с авантюристами; младший сын — офицер бельгийской армии, считался безупречным молодым человеком.

Уроженцы Российской империи Виктор и Мария Огинские имели прусское подданство. По конвенции, заключенной между Россией и Пруссией, подданные одного из этих государств, прожившие не менее десяти лет в одном из них, имели право натурализоваться в нем. Правительство Российской империи решило требовать у Пруссии выдачи Марии Огинской, но отказалось от этой идеи, так как дама могла укрываться в Англии или Швейцарии, а эти страны не склонны были выполнять поступавшие из России запросы. Тогда сыскная полиция, ссылаясь на визиты Марии Огинской в Петербург и предполагая, что та может вновь наведаться, предложила вести ее розыск и производить арест на территории Российской империи. Как ни старались агенты сыскной полиции в России и правительственные агенты за границей установить местонахождение княгини Марии Ксаверьевны Огинской, задача осталась нерешенной.

И все же результат был. Именно розыск этой преступницы помог выявить и разоблачить несколько групп, занимавшихся подделкой не только русских, но и европейских денежных бумаг, что значительно смягчило общественное мнение в тех странах по отношению к Российской империи.