Художников, создающих картины на исторические темы, редко привлекают прозаические стороны жизни. То ли дело эпохальные события: Иван Грозный убивает своего сына, боярыня Морозова отправлена в ссылку за приверженность старообрядству. Профессор исторической живописи Николай Кошелев тоже изобразил событие, потрясшее в свое время землю Русскую, не всю, конечно, но в пределах кремлевской стены шум был великий.

ДЕНЬ ОТКРЫТОЙ ДВЕРИ

Картина профессора Кошелева «Петр в детстве» изображает четырехлетнего мальчика, которому еще предстоит стать Петром Великим, а пока шалунишка играет под присмотром нянек, мамок и сенных девок. Однажды царское чадо так развеселилось, что служанки не уследили: Петр открыл дверь, ведущую из покоев его матушки Натальи Кирилловны в горницу, где царь Алексей Михайлович беседовал с иностранными послами. О ужас! Позор немыслимый! Посторонние мужчины могли видеть царицу и ее боярынь! Страшный переполох начался среди женщин, невольных нарушительниц старорусского этикета.

Сколько времени дверь оставалась открытой? Ну, допустим, две-три минуты, но этого хватало, чтобы событие попало в исторические хроники, где указана дата скандального происшествия – зима 1676 года.

Не следует думать, что это просто курьезный случай. В XVII веке положение русских женщин из состоятельных семей мало отличалось от жизни законных жен и наложниц в гареме турецкого султана. Женская половина богатого русского дома была таким же тюремным раем, где есть все, кроме свободы.

РУССКИЙ ГАРЕМ

Без позволения главы дома никто из мужчин – ни ближайшие родственники, ни гости, ни слуги – не мог видеть женщин. Боярыни и боярышни жили как затворницы, не смея носа за дверь высунуть.

Царицы подавали пример соблюдения строгих традиций. Царь Алексей Михайлович со своей первой женой Марией Ильиничной из рода Милославских прожил 21 год, и за это время только один из тысячи слуг-мужчин сподобился случайно увидеть государыню. Когда царица заболела, к ней пригласили доктора-иноземца. В правилах теремной жизни не было исключений: ни при каких обстоятельствах посторонний не мог видеть женщин, даже в церкви они полностью закрывали лица. В ожидании врача в горнице плотно занавесили окна, и воцарился мрак, в котором с трудом можно было различить силуэт царицы. Доктору пришлось ставить диагноз, не видя больную. Он попросил разрешения хотя бы измерить пульс. Чтобы прикосновение чужого мужчины не осквернило тело царицы, ее руку обернули тканью. Неудивительно, что царственные пациентки не были долгожительницами.

Царица выезжала на богомолье в экипаже, окошки которого были полностью закрыты шторками со всех сторон. Благородные боярыни делали точно так же. Можно представить, как девочки и молоденькие девушки пытались чуть-чуть отодвинуть занавеску, чтобы хоть одним глазком увидеть жизнь, которой они были лишены. Поездки в церковь становились главным событием дня, но у большинства богатых горожан имелись домовые храмы, и женщины сидели в теремах безвылазно.

Глава дома строго карал за нарушение режима, совмещая обязанности судьи и палача: «Плетью бережно бить, и разумно, и больно, и страшно, и хорошо. Если велика вина, то снять рубашку и вежливенько побить, за руки держа». Домострой разъяснял, как истязать женщину «вежливенько»: не бить по глазу, по уху или кулаком под сердце, не колоть посохом.

Если жена окончательно опостылела, то ее можно обвинить в неверности и запереть в монастыре. Большинство московских монахинь были «разведенками», попавшими в обители по воле своих мужей.

Постригися, моя жена немилая,
Постригися, моя жена постылая!
За пострижение тебе дам сто рублей,
Я построю тебе новую келейку,
Обобью ее черным бархатом,
Ты в ней будешь жить да спасатися...

После того как женщина принимала постриг, ее бывший муж мог через шесть недель снова жениться. Будущий реформатор Петр I, когда ему понадобилось освободиться от супруги, чтобы полностью сосредоточиться на любовнице, пошел проторенной дорожкой.

Обвинения против царицы Евдокии были сформулированы весьма туманно: «…за некоторые ее противности и подозрения», но этого хватило, чтобы навсегда сломать жизнь молодой женщины.

ПЯТЬДЕСЯТ ОТТЕНКОВ СИНЯКОВ

Картину теремного пожизненного заключения нельзя рисовать только мрачными красками, в ней были и светлые стороны. Затворницы могли целыми днями бездельничать, хотя поощрялось вязание кошельков и вышивание. Обильные трапезы поглощали время, свободное от рукоделия и безделья. После завтраков, полдников, обедов, перекусов и ужинов полагалась подремать на мягонькой постельке. Такой режим приводил к ожирению, которое было заветной женской мечтой. Полных женщин в шутку называли загузастками. Они имели привлекательные округлости и большую попу, гузло, то есть все необходимое для привлечения мужчины. Синонимы к слову «худая» – «негодная», «дурная», «скверная», «неприглядная», «испорченная» и тому подобное. Шансы выйти замуж у худых девиц были невелики. Худышек откармливали, как на убой: «Девушки, не склонные к полноте, лежат целый день в постели с намерением растолстеть, пьют водку, очень способствующую толстоте, потом спят, а потом опять пьют». 

Летом и по праздникам разрешалось гулять в саду около дома и качаться на качелях. Это был единственный вид активного отдыха.

Конечно, старушки, глядя на раскрасневшиеся лица девушек, сетовали:

– Срамота-то какая! В наше время бесовской забавы не дозволяли! Ветрогонки! Качели – энто сети дьявольские, в них попал и пропал! Дьявола только тешат!

Настоящую радость приносили женщинам наряды. Богатые, расшитые жемчугами и золотыми нитями платья веселили душу и радовали глаз. Надевать следовало три платья одно на другое. Если женщина ходила по дому в одном платье, то «это приписывали к ее неблагопристойности и бесчестию».

К сведению тех, кто осуждает современный яркий макияж. Русские красавицы страстно любили краситься. Они белились, румянились, подводили брови, красили губы так сильно, что лица было не разглядеть. Считалось, что если муж перестал покупать жене белила, румяна и прочие косметические снадобья, значит разлюбил. Обильный грим на лице был обязательным элементом моды. Известно, что одна своенравная москвичка не захотела краситься, предпочитая естественную красоту. Она подверглась всеобщему осуждения. Муж непокорной красавицы расписал ей лицо без белил и румян.

Кстати, синяки на лице и теле не всегда говорили о недовольстве мужа. Кроме побоев в наказание существовало любовное битье. Старинная рукопись сохранила женское мнение о рукоприкладстве, своеобразный гимн синякам и шишкам: «Чем крепче и почаще побивает муженек, тем сильнее боюсь мужа и холю его. Да разве это любовь, если муж не потреплет моей косынки, не оставит синевы на плечиках и щечках румяных!» Мужчины шли навстречу женским пожеланиям: «Если не бьешь жену, она ругается: ты меня не любишь. Если любишь, то бей сильней!» Женщины предпочитали, чтобы их хлестали хворостиной или кнутом, переносили «сердечные побои» терпеливо, не плакали и не кричали, а потом с гордостью показывали приятельницам кровоподтеки, свидетельства мужней любви.

Секс, в существовании которого на Руси долгое время сомневались, не относился к радостям жизни. Церковь наставляла прихожан, что половые отношения существуют «не слабости ради, а для чадородия». Позволительной считалась только одна поза – мужчина сверху, называвшаяся «на коне». Поцелуи в губы и прочие шалости не приветствовались. Даже такие скромные любовные утехи были очень редки. Царь Алексей Михайлович посещал спальню своей супруги раз в год.

Долгое время отношение к женщине как к самке, которую из-за ее греховных наклонностей следует держать под замком, оставалось незыблемым. В невозмутимую тишину теремов лишь изредка проникали слухи, что возможна другая жизнь, более интересная и привольная.

Как обвал в горах начинается с падения первого маленького камушка, так и освобождение женщин началось с незначительного события. Вскоре после скандала со случайно открытой дверью на женскую половину царица Наталья Кирилловна отправилась на богомолье в Троицко-Сергиевский монастырь: «Царица тогда ехала в открытой колымаге, чтобы все ее видели; но народ, пораженный этим поездом, потупил глаза в землю и не смел смотреть на нее». С большим преувеличением можно считать, что это была первая демонстрация за права женщин на Руси, а мать Петра Великого стала основоположницей феминистического движения.