Поющие под мостом
ЯРКИЙ МИР
Поющие под мостом
Олег Дзюба
журналист
Москва
3220
Поющие под мостом
Мост в Исфагане

Первопроходчество во все разумные времена слыло занятием достойным, а порой даже выгодным, хотя и чреватым потерей здоровья, взятого в дорогу имущества, а то и головы. Увы, в нашем веке попытка добиться славы первопроходца сравнима с погоней за миражом. Все уже исхожено, отснято, зафиксировано, описано и обследовано. А если что новое и откроется, то не обязательно будет в радость.


Часть 1   >


Часть 2   >


Часть 3   >

Всегда можно прочесть впечатления предшественников, а потом сравнить, посетовать, если увиденное ими до нас не дошло, или порадоваться, когда сотни лет просвистали, а все отмеченное странниками или торговыми людьми пусть не совсем целым-целехонько, но выглядит или обстоит почти как во времена стародавние.

В Исфагане на роль исторического поводыря я избрал московского купца Федота Котова, совершившего при императора Петре I отважное «хождение в Персию» и оставившего о нем весьма примечательные записки. С его подсказки я сразу по прибытии в бывшую столицу Ирана отправился на бывшую же Шахскую площадь (ныне площадь Имама ), где, кроме прекрасных мечетей, сохранился средневековый базар с мастерскими, в которых бывал отважный москвитянин.

На Востоке обмануться в ожиданиях ничего не стоит, но медный базарный ряд меня не разочаровал. С первых шагов по нему я понял, почему исфаганцы воздвигли в своем городе памятник чеканщику: узкий проход между витринами лавок оказался битком набит всем, что душа пожелает, из плодов труда мастеров по недрагоценному, но с глубокой древности уважаемому материалу.

Целая стена была увешана добротными щитами, вполне способными выдержать удар копья. Копья и клинки тоже имелись, и, судя по их обилию, хозяин оружейной торговой точки вполне способен был до зубов вооружить целый взвод эпохи греко-персидских войн. Притом угодил я отнюдь не в антикварный магазинчик, где подобный ассортимент в порядке вещей, а в современную торговую точку. Избытка покупателей в ней на наблюдалось, но почтенного возраста иранец оживленно обсуждал с хозяином его арсенал, словно собирался поучаствовать в ролевой игре наподобие тех, что в последние десятилетия стали довольно популярными у нас.

Буквально через стенку располагалось куда более мирное заведение, битком набитое медной посудой. Прямо у прилавка сидел на крохотной по высоте табуреточке исфаганец, похожий на героя памятника своей профессии, и оживленно тюкал молоточком по близкому к завершению медному блюду. Хозяин, наблюдавший за ним, отвешивал по ходу процесса замечания, на которые чеканщик улыбчиво отзывался, не прерывая своего занятия. Похоже, что речь о шла о срочном заказе, вызывавшем у владельца медной забегаловки какие-то вопросы. Наконец он выбрался из-за своей ограды, присел на корточки возле мастера и затеял с ним нечто типа диспута, не уступавшего по темпераменту обсуждения виденным мной в Италии спорам о футболе. Удовлетворившись-таки результатами труда, хозяин взялся за мобильник и затараторил в него, то и дело постукивая пальцем по блюду, которое, встав полностью на ноги, он забрал у мастера и держал под мышкой.

Занятно было бы дождаться финала этой сценки, но, скосив взгляд в сторону, я полностью переключился на монументальное по размерам устройство, подобного которому я в Иране увидеть никак не ожидал. Не поленясь зайти в магазин, у входа в который красовался этот полутораметровый по меньшей мере сосуд для кипячения воды, я спросил по-английски иранское название изумившего меня металлического монстра и услышал в ответ лаконичное: «Самавар!» Выходило, что этот, так сказать, знакомый незнакомец не только внешне схож с нашим привычным атрибутом домашнего очага, но еще и называется почти так же!

…За следующую неделю пребывания на «голубой родине Фирдуси» я повстречал еще с десяток разновеликих разновидностей иранских аналогов убранства наших прежних трактиров и современных чайных. Самовары всевозможных калибров различались формами и объемами пузатости, но встречались не только в сувенирных рядах, но и в обычных лавках, подсказывая, что иранцы воспринимают их не как диковинку, а как привычную утварь. По ходу маршрута удалось выяснить и кое-какие подробности их появления вдали от русских снегов.

Молва гласит, что появились они в Иране во времена правления шаха Аббаса. Этот властелин, как считают иранцы, во многом схож с Петром Великим. При нем Персия прорубила свое окошко в далекую Европу, сквозь которое в нее потянулись наши торговые люди и среди них купец Федот Котов. В те же годы, очевидно, здесь и появились подобия самоваров, тут же пришедшиеся ко двору благодаря своей конкретной функциональности. Ведь вопреки ходячему мнению, будто весь Восток подвержен кофемании, в Иране этот напиток не слишком в чести, уступая в симпатиях чаю. Ну а где чай, там и самовар!

Самовары Котову на глаза то ли не попадались, то ли он просто не обратил на них внимания, поскольку торговать ими не собирался. Зато пышное шествие Аббаса, возвращавшегося из вояжа в Багдад, он исхитрился лицезреть и описать в весьма живописных подробностях. Судя по его свидетельству, шаха встречали в пяти верстах от главной площади: «Доехали до моста, построенного в шахских садах через реку Испоганьку. Эта река невелика, мелка... через реку построен большой и высокий каменный мост длиною в 150 саженей, шириною в 40 саженей. А по обе стороны моста возведены высокие и широкие, как городские, стены, на верх которых ведут каменные лестницы. Сквозь стены сделан проход для людей, а от прохода вниз, к воде, также ведут лестницы. По обе стороны моста на стенах сидели женщины ряда в два, а где могли – и в три. При встрече шаха… они кричали во весь голос, били себя руками по губам, благодаря чему голос раздваивался. Здесь же, на мосту, трубили в большие трубы, играли на зурнах, били в литавры и в набаты. Когда проходил шах, все мужчины, женщины, ребята и девушки кричали и плясали. Этот крик был так оглушителен, что нельзя было друг с другом словом перемолвиться, а теснота была такая, что невозможно было ни ехать, ни идти пешком – друг друга давили, разрывали платье, отрывали стремена, а пеших топтали…»

Признайтесь, что от такой картины любого оторопь возьмет. Но дело не в одной только всенародной любви к Аббасу. Педантичный Котов отмечает в завершение картины, что: «В персидском царстве был такой закон: если кто-либо… с семи до восьмидесяти лет не идет встречать шаха, тех казнят – животы вспарывают». Под угрозой подобного наказания за нехватку верноподданности исфаганцам просто деваться некуда было от пылкой демонстрации чувств, ибо лишаться жизни из-за собственной нерадивости никому не хотелось…

К описанному Котовым мосту я пришел в сумерках, когда в городе зажглись огни и в подсвеченных изнутри многочисленных арках этой переправы замельтешили тени исфаганцев, для которых мост и место свиданий, и дорожка для прогулок, и уголок для времяпрепровождения, чем бы оно ни было вызвано.

Говорят, что особенно красив этот мост в половодье, когда Испаганька (как фамильярно назвал Котов реку Заянде) вздувается до арочных пролетов. Но такое бывает редковато – лишь после сильных дождей или в пору таяния горных снегов. Меня же встретило высохшее русло, по которому легко перейти с берега на берег в любом полюбившемся уголке набережных. У спуска к отсутствовавшей воде темнело изваяние льва с отполированными до блеска глазами. Подобная статуя смутно угадывалась и на противоположном берегу. Наша провожатая посветила фонариком в сторону этого львиного визави, и в ответ мрачновато блеснули искорки глаз другой статуи. Оптический эффект вовсе не был случайным. Строители моста и скульпторы задумали его в напоминание всем приходившим к мосту – шах все и всегда видит! 

В двух-трех шагах от всевидящего льва я наткнулся на подобие низковатой каменной скамьи. За день беготни по Исфагану ноги отяжелели и назойливо подсказывали о необходимости присесть на несколько минут. Я собрался исполнить потребности своих конечностей, благо что спутники занялись иступленным фотографированием гривастого шахского соглядатая, однако невесть почему помедлил и правильно сделал. Проявившийся из темноты моложавый страж порядка предостерегающе помахал рукой. Оказалось, что в качестве сиденья я чуть было не воспользовался… ложем для ритуального обмывания покойников перед погребением! Умерших ополаскивали, черпая воду из более полноводной в аббасовские времена реки, притом сам шах мог распространить свое всевидение и на похоронный обряд, так как нередко проводил время в покоях посреди моста, из которых траурные занятия подданных предствали пред ним воистину как на ладони.

Просветивший меня полицейский оказался ко всему прочему архитектором по специальности, призванным на обязательную для мужчин-выпускников воинскую службу, но проходящим ее с учетом образования. Дружелюбие и разговорчивость недавнего студента счастливо для меня совпали с его обязанностью совершать регулярный обход исторического памятника. Перечисляя архитектурные достоинства Аббасова наследия, провожатый заговорил о необычайных акустических свойствах первого мостового яруса.

За доказательствами дело не стало. Страж моста завел нас под своды и вполне мелодично запел, да так, что на его вполне приятный тенор из-за соседней арки вышел иранец средних лет, добровольно переведя соло в дуэт. Нетрудно было, впрочем, заметить, что незваный участник спевки поет по заученному тексту, а полисмен довольствовался однозвучием, подчиненным той же мелодии. Спросив в полголоса у нашей сопровождающей о смысле песни, я узнал, что содержит она непременные для восточной поэзии образы неутоленной любви, мечты о скорой встрече и всего прочего, без чего ни в одной стране жизнь не в жизнь. На вопрос, почему полицейский обходится без слов, мне было сказано, мол, скорее всего, он их просто не помнит.

Очевидно, страж моста ни на секунду не забывал, что находится при исполнении уставных обязанностей, а безобидное, но не лишенное легкой фривольности словесное сопровождение, видимо, не вписывалось в строгие служебные рамки.

Скромные наши аплодисменты привлекли еще нескольких слушателей. Под сводами моста, как тут же выяснилось, коротали зимний вечер десятка полтора иранцев разных возрастов, до начала импровизированного вокала лежавших на коврах, расстеленных по кирпичным барьерам между арочными отсеками. Невольная публика тоже подключилась к песне, так что подмостье на несколько минут превратилось в нечто вроде репетиционного зала народного хора. Добровольный наш чичероне пояснил потом, что петь под мостом в Исфагане не возбраняется и многие горожане специально приходят сюда за этим. Сомневаться вслух я не стал, хотя уж очень походили подмостные певцы на бездомных, которых одни только песни и согревают. Но кто знает, может, под арками и впрямь веселей, чем где бы то ни было еще.

Фото автора.


20 января 2021


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
8370545
Александр Егоров
940827
Татьяна Алексеева
775904
Татьяна Минасян
319186
Яна Титова
243109
Сергей Леонов
215717
Татьяна Алексеева
179142
Наталья Матвеева
176557
Валерий Колодяжный
171204
Светлана Белоусова
157271
Борис Ходоровский
155356
Павел Ганипровский
131006
Сергей Леонов
112002
Виктор Фишман
95617
Павел Виноградов
92450
Наталья Дементьева
91736
Редакция
85313
Борис Ходоровский
83213
Станислав Бернев
76847