Этот гениальный роман появился всего на несколько лет раньше наших «Двенадцати стульев» и сразу завоевал невероятную популярность в Европе, а также в СССР. И это несмотря на категорическое заявление, сделанное издателем Шольцем и адвокатом Червинкой после смерти Ярослава Гашека: «Через десять лет новому поколению содержание произведения будет уже неясным и едва ли найдутся для него читатели». Судите сами, правы ли были эти люди. Роман с длинным названием «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны» переведен практически на все мировые языки (не считая, конечно, самых экзотических), он пережил десятки экранизаций в самых разных странах, а сам Йозеф Швейк стал самостоятельной фигурой, практически независимой от своего создателя.

ЛИЧНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

В отроческом возрасте я лежал в больнице после неприятной, но очень в то время популярной операции по удалению гланд: полный рот крови, пульсирующая глотка, ноющая боль… Одним словом, скучно. И тут мне в палату приносят толстую книжку про Швейка, и я, корчась от смеха, забываю обо всем на свете! Вскоре эта книга стала для меня (наравне с отечественным Бендером) эталоном, с помощью которого легко можно было установить, обладает ли чувством юмора собеседник. А в молодости мы особенно ценили девушек, полюбивших и понимавших бравого солдата.

Прошло еще немного времени, и мы, молодые гиды-переводчики со знанием славянских языков, начали огульно называть чешских туристов «пепиками» — так по-чешски звучит уменьшительно-ласкательная форма полного имени Йозеф, настолько типичным чехом казался нам главный герой Ярослава Гашека. А через несколько лет после «оказания братской помощи» народам ЧССР я оказался переводчиком в этой стране. Ну и конечно, не преминул блеснуть перед местными жителями знанием их самого великого написанного на чешском языке произведения.

И… натолкнулся на глухую стену непонимания, в первую очередь со стороны официальных лиц, приветствовавших нашу «братскую помощь». В этих кругах даже бытовал такой термин — «швейковани», который можно перевести на русский как «швейковщина». «Швейк — герой и идеал мелкой буржуазии. Его вечная «фига в кармане» оскорбительна для коммунистов, для нашего рабочего класса», — объясняли мне высокопоставленные чиновники ЧССР, не подозревая, что при этом сами уподобляются целой галерее героев Гашека — от сыщика Бретшнейдера до капитана Сагнера. Такое отношение к литературному герою несколько обескуражило меня, но я пришел в равновесие, воспользовавшись любимым выражением Швейка: «То хце клид!» В буквальном переводе — «Это требует покоя», но более точно было бы «Не надо спешить», «Это следует обдумать» или, говоря по-русски, «Семь раз отмерь, один раз отрежь».

И еще один эпизод из моей жизни, который прямо перекликается с романом о Швейке. Помните, как он во время своего «будейовицкого анабасиса» попадает в жандармский участок в Путиме, где его принимают за русского шпиона? Туповатый вахмистр, растроганный героизмом вражеского лазутчика, ласково допрашивает его, то и дело посылает бабку Пейзлерку в трактир за спиртным и пивом. Вот и со мной во время службы в Центральной группе войск в Чехословакии регулярно происходила почти такая же история: по долгу службы я регулярно навещал «местных» военных контрразведчиков. Три их комнаты располагались на втором этаже старого дома, а на первом располагалась пивная с популярным в то время названием «Модра гвезда», то бишь «Синяя звезда». И каждый раз капитан и подполковник ЧНА, оба «контрика», как мы их про себя называли, моментально посылали пани уборщицу вниз за угощением — прекрасным пивом, которое они предпочитали потреблять вместе с отвратительным напитком под названием «Туземски рум», или — в народе — «туземак». Под это дело служебные разговоры легче шли…

ПОДВИГ ПЕРЕВОДЧИКА

Давайте все-таки логично перейдем к русскому Швейку, появившемуся всего лишь через три года после смерти Гашека, не успевшего завершить свой гениальный роман. Тогда, в 1926 году, он был переведен с немецкого издания Зуккау, а еще три года спустя вышел перевод с чешского, сделанный Петром Григорьевичем Богатыревым (1893–1971).

В то время советский ученый-фольклорист работал в нашем дипломатическом представительстве в Праге и преподавал в Братиславском университете. Его перевод «Швейка» выдержал, как и сам роман, испытание временем. Напомним, что и после этого, в 1937 году, вышел перевод Чернобаева 3-й и 4-й частей романа, отличающийся, по словам критики, «весьма низким качеством». Слава знаменитого романа не дает покоя и нашим современникам. В 2001 году ростовское издательство «Феникс» опубликовало «адаптированный» (?) перевод Лавровой и Федорова, которые якобы «максимально приблизили к восприятию современным читателем». Но читатели не приняли этот весьма далекий от оригинала «продукт», к тому же сильно урезанный.

Однако вернемся к переводу Богатырева, единственно удачному и, пожалуй, единственно возможному. Чешский стоит особняком в семье славянских языков. Как ни странно, это вызвано минимальными по сравнению с иными родственными языками иностранными заимствованиями, которые русское ухо чаще всего воспринимают как анахронизм. Например, «самолет» по-чешски — «летадло», «белье» — «прадло» (видимо, от «прани» — «стирка»), «театр» — «дивадло» и так далее — этот ряд можно продолжать бесконечно. Да что там говорить, даже отцы-основоположники звучат как «Карел Маркс и Бедржих Энгелс», а английская королева — какая-то там Алжбета! Кроме того, чешскому языку свойственны уменьшительно-ласкательные формы, иной раз весьма приторные. Эту особенность отметил и Владимир Маяковский: «Нежен чех. Нежней, чем овечка. Нет меж славян нежней человечка: дует пивечко из добрых кружечек, и все в уменьшительном: «пивечко»... «млечко»... Будьте ласков, пан Прохаско... пан Ваничек... пан Ружичек...»

Эта, казалось бы, невероятная нежность и легкость сильно усложняют работу переводчика: то, что звучит нормально для чешского уха, русскому кажется по-детски смешным. Но и это не самое главное: иной раз конструкции чешского языка оказываются просто непереводимыми. Вот, например, первая фраза первой главы романа в переводе Богатырева: «Убили, значит, Фердинанда-то нашего…» В оригинале в буквальном переводе она звучит так: «Так нам убили Фердинанда…»

То есть убили для нас, убили ради нас и так далее. И подвиг переводчика Богатырева как раз и состоит в том, что он сумел не адаптировать, как упомянутые выше горе-переводчики, а переложить книгу на язык, доступный русскому читателю. По точности, буквальности богатыревский перевод совпадает с оригиналом процентов на шестьдесят, но по передаче смысла и, если хотите, идеи романа близость достигнута почти стопроцентная. За исключением снятых или смягченных по цензурным требованиям «неприличных выражений».

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ХУЛИГАН: СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ

Сам Ярослав Гашек отнюдь не чурался крепкого словца. В послесловии к первой части романа он писал: «Люди, которых коробит от сильных выражений, просто трусы, пугающиеся настоящей жизни, и такие слабые люди наносят наибольший вред культуре и общественной морали. Они хотели бы превратить весь народ в сентиментальных людишек, онанистов псевдокультуры… Такие типы на людях страшно негодуют, но с огромным удовольствием читают непристойные надписи на стенках общественных уборных».

Известна телеграмма, которой Гашек ответил командованию Чешского легиона на требование немедленно прибыть в Пензу: «Поцелуйте меня в ж…» Писатель всю свою жизнь отличался буйным, несколько анархическим нравом. Вот его краткая характеристика: анархист и бродяга, богема и мистификатор, мастер литературной сатиры и юмора, торговец собаками, двоеженец, автор одного из важнейших произведений ХХ века…

Он родился 30 апреля 1883 года в семье пражского школьного учителя, но не отличался ни примерным поведением, ни хорошими оценками. После смерти отца Ярослав (Ярда, как его называли приятели) бросил гимназию и устроился учеником аптекаря, но вскоре его выгнали оттуда. Так что пришлось ему заканчивать образование в торговой академии (только не надо воспринимать всерьез высокое звание среднего учебного заведения). Закончив учебу, он некоторое время прослужил в банке «Славия», однако вскоре отдал предпочтение бродяжничеству, богемной жизни и вообще избрал жизненный путь свободного художника. Правда, у него было постоянное рабочее место в анархистском журнале «Омладина» («Молодежь»).

В 1907 году его анархическая активность привела его на месяц в тюрьму, и, надо думать, это ему не понравилось, и он решил целиком посвятить себя сатире и юмору. Между делом женился на дочери скульптора по имени Ярмила Майерова, которая наивно сочла, что может увести его со скользкого пути, но у нее ничего не получилось. Вершиной его мистификаторской деятельности стало основание политической партии — так называемой Партии умеренного прогресса в рамках законности. Это стало великолепной издевкой над псевдодемократией в рамках «черно-желтой империи» — Австро-Венгрии. А самой отчаянной его шуткой стала попытка поселиться в одной из пражских гостиниц в день рокового выстрела в Сараево. В анкете постояльца он назвался так: «Лев Николаевич Тургенев. Родился 3 ноября 1885 года в городе Киеве. Живет в Петрограде. Православный. Частный служащий. Приехал из Москвы. Цель приезда — ревизия австрийского Генерального штаба». Выходка вполне в духе его будущего всемирно знаменитого героя.

Во время Первой мировой Гашек попал на Галицийский фронт, где вскоре сдался в плен, потом вступил в Чехословацкий легион, затем покинул его и оказался в рядах Красной армии в должности политработника и журналиста. Кажется, он максимально приблизился к исполнению своей заветной юношеской мечты — стать чешским консулом в России. В 1920 году он вернулся в Чехословакию с новой женой — «большой белой русской женщиной», Александрой Гавриловной Львовой. Но в Праге его отвергли — за связь с русскими большевиками и отказ завершить войну в рядах Чехословацкого легиона, который по пути на родину ограбил все окрестности железной дороги от Самары до Владивостока. Ходят упорные слухи, что они слямзили и легендарное «золото Колчака»: только что родившаяся буржуазная Чехословакия неожиданно стала владелицей второго в Европе — после Великобритании — золотого запаса.

Русофилу и анархисту-большевику не оставалось ничего иного, как поселиться с русской женой в провинциальной Липнице, где он взялся за написание своего знаменитого романа. Поначалу он с русской женой Шурой жил в комнате над рестораном, что вполне его устраивало. Современники запомнили его слова: «Наконец-то я счастлив — живу в кабаке!» Вскоре он выкупил этот кабак, где обучил повара готовить свое любимое блюдо, которое он называл «кошачьей пляской»: обжаривал на раскаленной сковороде вчерашнюю вареную картошку, резаные колбаски, лук и заливал все это яйцом. А пить предпочитал сваренный по собственному рецепту грог: в три литра белого вина вливал литр коньяка, добавлял лимон, сахар, гвоздику и душистый перец и нагревал эту смесь до кипения. Говорят, этот напиток валил с ног здоровых мужиков…

Потом он переселился в небольшой домик во все в той же Липнице, выстроенный на гонорары от первой части Швейка, там и начал писать роман. Чаще всего он диктовал его местечковому писарю Клименту Штепанеку, иной раз не менее шести часов в день. Однако весьма буйный и неумеренный образ жизни подкосил его здоровье, и 3 января 1923 года он продиктовал последние в своей жизни строки: «Мы с окружным начальником всегда говорили: «Патриотизм, верность долгу, самосовершенствование — вот настоящее оружие на войне». Напоминаю вам об этом именно сегодня, когда наши войска в непродолжительном времени перейдут через границы». Умирающий писатель вложил эти слова в уста клинического идиота подпоручика Дуба…

БИОГРАФИЯ ГЕРОЯ

Йозеф Швейк официально «родился» в 1912 году, когда стал героем сборника рассказов «Бравый солдат Швейк и другие удивительные истории». В него, помимо других, вошли следующие истории, имеющие отношение к действующим лицам будущего романа: «Поход Швейка против Италии», «Швейк закупает церковное вино», «Решение медицинской комиссии о бравом солдате Швейке», «Бравый солдат Швейк учится обращаться с пироксилином» и «Бравый солдат Швейк в воздушном флоте». Вот как об этом вспоминала первая жена писателя Ярмила: «Однажды весной Гашек, поздно вернувшись домой, сел на кухне к столу и попросил: «Дай мне бумагу, я хочу кое-что записать. Мне пришла в голову такая мысль, такая мысль…» Я дала ему бумаги, он начал писать. Написал заголовок: «Идиот в воинской части» — и уснул с пером в руке. На другой день, едва проснувшись, он сказал: «Вчера у меня появилась блестящая идея. Не знаю, что это было. Если бы только вспомнить!» Найдя листок с заголовком «Идиот в воинской части», он обрадовался: «Да, это то самое! Но что дальше?» Меня это очень удивило и запомнилось, потому что Гашек никогда раньше не размышлял таким образом о своих рассказах. Позже он написал рассказ «Бравый солдат Швейк». Это была юмореска будущего цикла о Швейке…»

Несмотря на вежливую сдержанность первой супруги Гашека, не составит особого труда догадаться, что гениальная идея осенила не совсем трезвую голову. Как тут не вспомнить Анну Андреевну Ахматову? «Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда. / Как желтый одуванчик у забора, / Как лопухи и лебеда. / Сердитый окрик, дегтя запах свежий, / Таинственная плесень на стене... / И стих уже звучит, задорен, нежен. / На радость всем и мне».

Некоторые современные исследователи утверждают, что Гашек был знаком с неким Йозефом Швейком, пражским ремесленником, но проверить этот факт не представляется возможным. Зато к тонкостям романа можно отнести саму фамилию героя. Дело в том, что в оригинале она пишется так: Švejk. Именно так, чтобы подчеркнуть славянское, а не немецкое происхождение фамилии — в таком случае она писалась бы Šveik, Šveyk или вовсе Schweik. Вместе с тем очень многих героев Гашек «срисовал» со своих знакомых или даже друзей. Да и сама его биография изобилует таким множеством приключений, что их хватило бы не на один очередной том «Похождений…». Довольно будет вспомнить, что сам писатель во время Гражданской войны в России был приговорен к расстрелу, который ему заменили на должность… красного коменданта Бугульмы!

Жаль, что мы не дождались продолжения великой книги. Это попытался было сделать друг Гашека Карел Ванек, однако этот опыт был дружно воспринят как неудачный. Приведу для иллюстрации отрывок из первой главы этого «продолжения» (книга вышла в рижском издательстве «Братство», а переводчик скрылся за инициалами «М. С.»):

«…знания Швейка в русском языке пополнил казак, который вел его в штаб дивизии, отдыхавшей в тылу фронта; он осмотрел ранец Швейка, взял оттуда последние консервы и, открывая коробку, спросил пленного:

— У тебя только одна... мать? Ты почему их сожрал? А табак турецкий у тебя есть, мать!..

И Швейк, охваченный радостью, что имеет возможность запомнить часто повторяющееся русское выражение, отвечал:

— Консерва хорошо, турецкий табак да-да, нажрись, вор... мать!

Между ними завязалась дружеская беседа, и Швейк с удовольствием увидел, что казак относится к нему с уважением и, обращаясь к нему, по-приятельски улыбается:

— Вот военнопленный! Русские слова знает и понимает! Молодец, мать!..

За тот небольшой промежуток времени, пока они шли вместе, Швейк заметил, что его провожатый, с кем бы ни говорил, никогда это «мать!..» не пропускает и не забывает упомянуть в начале или в конце каждой фразы и что солдаты, отвечавшие ему на вопросы, также держались этого правила; из этого Швейк понял, что вопрос идет о каком-то общепринятом выражении, которое свойственно людям хорошо воспитанным и порядочным».

Нетрудно догадаться, что «продолжение» не имеет и не может иметь ничего общего с оригинальным текстом Гашека. Кстати, он надиктовывал его упомянутому выше Штепанеку и ни разу не обращался к записанному тексту: листки с записями сразу же отправлялись в редакцию!

Писать об этом романе, равно как и перечитывать его, можно бесконечно. И каждый раз за приключениями героев будет открываться все новый и новый мир гениального автора. Но — как мы отметили в самом начале — правду говорят, что нет пророка в своем отечестве! Вот высокоученый взгляд на гениальную книгу литературоведа Павла Яноушека: «Я думаю, что все литературоведы, которые «Швейка» читали, конечно же, скажут, что литературный Швейк не такой. «Швейк» — это сегодня одно из тех произведений литературы, о котором все говорят, но далеко не все его читали. «Швейк» сейчас воспринимается как классическое произведение со всеми вытекающими последствиями. Все чехи знают, о чем «Швейк», но очень многие об этом знают только понаслышке, многие книгу не читали. Швейк превратился в своего рода миф. Как и Дон Кихот. Никто не читал «Дон Кихота», но все знают, что для него характерно». К счастью, вне его исторической родины Швейка-Гашека читают и почитают, о чем свидетельствует редчайший факт — в Европе, включая Россию, воздвигнуто десятка три его памятников.