К началу XXI столетия коммуналок — неотъемлемого элемента советского быта — в российских городах стало совсем немного. Выселенные из центральных районов жильцы в большинстве своем въехали в отдельное жилье на окраинах, а исторические здания — бывшие особняки, в которых в прошлом столетии гнездились сотни семей рабочих, — уступили место бизнес-центрам, торговым площадкам и VIP-жилью. Отдельным домам со сложной судьбой повезло: в них с большим или меньшим успехом провели реконструкцию. Другие безжалостно стерты с лица города, но сохранение исторического наследия — предмет отдельного разговора. А сегодня мы хотим вспомнить, как все начиналось — и почему дворцовые интерьеры с ковровыми дорожками и золочеными канделябрами почти в одночасье превратились в трущобы с непременной водкой на кухне, сомнительными удобствами и той неповторимой романтикой, которую не раз воспели в XX веке все те, кого эта среда растила и вдохновляла.

Об истории вопроса

Многие полагают, что коммунальная квартира — сугубо советский феномен, включая временные рамки и географию распространения. Своим происхождением этот тезис обязан послереволюционному уплотнению, когда на голову каждого собственника квартиры обрушилось по несколько рабочих семей, которые были у нового правительства в приоритете как главная движущая сила в построении нового государства. На самом деле у коммунальной истории более глубокие корни — хотя апогея она достигла, без сомнения, именно в советские времена.

Для начала определимся с термином: Российский гуманитарный энциклопедический словарь определяет понятие как «квартира, расположенная в доме государственного или муниципального жилищного фонда, в которой проживает несколько нанимателей». Исторически люди предпочитали селиться семьями: в пещерах, землянках и избах не было чужаков — все их обитатели были так или иначе повязаны родственными узами. В крайнем случае семья могла приголубить какую-нибудь бедную сироту-сестрицу, но коммунальным бытом это можно назвать лишь отчасти, хотя человек пришлый мог оплачивать нужды из собственного кармана и делить домашние обязанности по строгому договору. Кстати, Александр Пушкин был вынужден в течение некоторого времени делить крышу над головой с сестрами Натальи Николаевны, которые приехали в Петербург, чтобы устроить свое личное счастье. Известно, что Александра и Екатерина вносили долю за стол и квартиру из своего содержания, которое выплачивал им брат Дмитрий.

Но первыми предшественниками коммуналок можно назвать доходные дома, которые особенно распространились в Европе и России в XIX веке с притоком населения в города. Доходные дома имели своим прототипом древнеримские инсулы: в III веке до н. э. их начали строить как жилье, которое государство сдавало беднякам в аренду. Первые этажи занимали относительно состоятельные квартиросъемщики, на верхних в большой тесноте селились бедняки. Туда не дотягивались ни водоснабжение, ни канализация; к тому же инсулы часто рушились, так что проживание в «квартире» считалась признаком скверного материального положения — люди со средствами селились в частных домах.

Доходные дома тоже делились на квартиры, однако бедность часто заставляла людей снимать в них отдельные комнаты или даже углы. Французский писатель Эжен Сю оставил запоминающееся описание парижского быта в дешевом доходном доме: «Обыкновенно в таком помещении ютилась целая семья, вынужденная спать вместе, считая большим счастьем, если можно было поместить девочек на отдельной постели от мальчиков. Большой удачей считалось и то, если одеяло и простыни не были сданы в ломбард… Что касается многих других работниц... то если у них нет ни жилища, ни семьи, они могут позволить себе в день кусок хлеба и еще что-нибудь; за один-два су в ночь они делят постель с какой-нибудь товаркой в жалких меблированных комнатах, где таких кроватей стоит обычно пять-шесть в одной комнате, причем некоторые заняты мужчинами, поскольку их больше, чем женщин. И, несмотря на жуткое отвращение, которое несчастная скромная девушка испытывает от совместного житья, ей приходится подчиняться, так как хозяин комнат не может поместить отдельно мужчин и женщин».

Примерно та же картина наблюдалась и в наших широтах — вспомнить хотя бы эпизод, когда Раскольников пришел в дом родителей Сони, которые жили в страшной нищете и вдобавок в проходной комнате. Нет оснований полагать, что Достоевский выдумал эти суровые реалии: Петербург был до краев набит доходными домами, а предполагаемый дом Раскольникова на пересечении Столярного переулка и Гражданской улицы украшает горельеф: «Дом Раскольникова. Трагические судьбы людей этой части Петербурга послужили Достоевскому основой его страстной проповеди добра для всего человечества».

На дне

До сих пор мы говорили о вынужденном соседстве, но к середине XIX столетия факт совместного проживания приобрел романтический флер благодаря появлению коммун. Само слово «коммуна» восходит к французскому понятию общности, но в России такие «кружки по интересам» появились благодаря популярному роману Чернышевского «Что делать?».

Нищета тем временем породила новый формат совместного существования — в России распространились ночлежные дома, которые появлялись главным образом там, куда шел большой приток рабочих. Деревня начала массовую миграцию в города ради заработка, а бизнесмены XIX века быстро смекнули, что на этом можно сколотить состояние. Чернорабочим платили гроши — и тем не менее им нужно было где-то жить. В ответ на социальный запрос в столицах начали появляться дешевые гостиницы и благотворительные учреждения с нарами в общих спальнях, которые емко описали свидетели своего времени — Горький и Гиляровский. Первый вывел ночлежный дом в громкой пьесе «На дне» и назвал ночлежку «подвалом, похожим на пещеру». Легендарный репортер Гиляровский не остался равнодушен к пьесе современника и написал очерк «Час «На дне»: «Посмотрев пьесу Горького, я вздумал вчера подновить впечатление.

Был сырой, туманный вечер. Особенно ужасны такие туманные, сырые вечера в ночлежных домах, битком набитых бродячим народом, вернувшимся кто с поденщины, кто «с фарта» в мокрой обуви и сыром платье. Все это преет, дает удушливый пар — дышать нечем!И вот я в центре Хитровки, в доме Кулакова с его рядом флигелей на обширном дворе, напоминающем двор 3-го акта пьесы Горького. Спускаюсь вниз, в подвальный коридор-катакомбу среднего флигеля. Направо и налево крепкие двери с обозначением нумеров и количества ночлежников. Общие камеры. Отворяю дверь. Сквозь туман видны разметавшиеся фигуры, нары по обеим сторонам с расположившимися ночлежниками и уходящие вглубь высокие, крутые своды, напоминающие тюрьмы инквизиции. Точь-в-точь такие же, какие видел я накануне на сцене Художественного театра. Только здесь они чище: выбелены начисто. Совсем не то, что я видел здесь лет 20 тому назад, когда этот дом принадлежал Ромейко. Тогда вот была трущоба! Освещенные теперь, коридоры тогда были полны непроглядного мрака, изломанные лестницы носили на себе следы крови».

«Столовых нет ни у кого в Москве»

Но подлинная история коммуналок началась в ходе уплотнения после революции 1917 года. Декрет ВЦИК 1918 года «Об отмене частной собственности на недвижимости в городах» упразднил право частной собственности на городскую землю и здания, имевшие стоимость или доходность выше определенного предела, который устанавливали местные органы советской власти. Сильнее всего от уплотнения пострадали жители Петрограда — как раз потому, что там было больше всего просторных и роскошных квартир.

Еще раньше, в 1917-м, Владимир Ленин вполне конкретно определил, кого будут уплотнять: «Богатой квартирой считается… всякая квартира, в которой число комнат равняется или превышает число душ населения, постоянно живущего в этой квартире.

Владельцы богатых квартир обязаны немедленно, под угрозой конфискации всего имущества, предоставить в двух экземплярах… заявление об освобождении одной из двух богатых квартир на нужды бедного населения столицы». В 1919-м определили и метраж, достаточный для одного человека, — он составил примерно девять квадратных метров. Вас четверо в стометровой квартире? Получите две, а то и три семьи в довесок. Чтобы не подселять чужих людей, владельцы тащили в дом любых родственников — хоть ближних, хоть дальних.

И здесь мы снова вспомним о литературе — потому что процесс уплотнения, кажется, никто не описал с таким трагизмом и иронией, как Булгаков в «Собачьем сердце»:

«Вошедшие топтались на ковре…

— Мы, управление дома, — с ненавистью заговорил Швондер, — пришли к вам после общего собрания жильцов дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома...

— Кто на ком стоял? — крикнул Филипп Филиппович, — Потрудитесь излагать ваши мысли яснее.

— Вопрос стоял об уплотнении...

— Довольно! Я понял! Вам известно, что постановлением от 12-го сего августа моя квартира освобождена от каких бы то ни было уплотнений и переселений?

— Известно, — ответил Швондер, — но общее собрание, рассмотрев ваш вопрос, пришло к заключению, что в общем и целом вы занимаете чрезмерную площадь. Совершенно чрезмерную. Вы один живете в семи комнатах.

— Я один живу и р-работаю в семи комнатах, — ответил Филипп Филиппович, — и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку.

Четверо онемели.

— Восьмую? Э-хе-хе, — проговорил блондин, лишенный головного убора, — однако это здо-о-рово.

— Это неописуемо! — воскликнул юноша, оказавшийся женщиной.

— У меня приемная, заметьте, она же — библиотека, столовая, мой кабинет — три. Смотровая — четыре. Операционная — пять. Моя спальня — шесть и комната прислуги — семь. В общем, не хватает... Да впрочем, это неважно. Моя квартира свободна, и разговору конец. Могу я идти обедать?

— Извиняюсь, — сказал четвертый, похожий на крепкого жука.

— Извиняюсь, — перебил его Швондер, — вот именно по поводу столовой и смотровой мы и пришли говорить. Общее собрание просит вас добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказаться от столовой. Столовых ни у кого нет в Москве.

— Даже у Айседоры Дункан! — звонко крикнула женщина».

Коммунальная романтика

Эффект от уплотнения тем не менее оказался впечатляющим: к апрелю 1919 года Центральная жилищная комиссия Петрограда вселила около 36 000 рабочих и членов их семей в новые квартиры. Невероятно, но факт: многие отказывались от жилплощади, мотивируя отказ тем, что им сложно общаться с бывшим дворянством, дорого платить за отопление и далеко ходить на работу.

Коммунальные квартиры немедленно стали предметом иронии, которая, как известно, рождается там же, где безнадежность. Эксцентрик Даниил Хармс нередко помещал своих действующих лиц в стены коммунальных квартир — да и сам не мог похвастаться отдельной жилплощадью, что не помешало ему предвидеть некоторый романтизм в условиях, в которых больше чем полвека будет жить вся страна. Вот его нехитрое эссе «Неожиданная попойка»: «Однажды Антонина Алексеевна ударила своего мужа служебной печатью и выпачкала ему лоб печатной краской. Сильно оскорбленный Петр Леонидович, муж Антонины Алексеевны, заперся в ванной комнате и никого туда не пускал. Однако жильцы коммунальной квартиры, имея сильную нужду пройти туда, где сидел Петр Леонидович, решили силой взломать запертую дверь. Видя, что его дело проиграно, Петр Леонидович вышел из ванной комнаты и, пройдя к себе, лег на кровать. Но Антонина Алексеевна решила преследовать своего мужа до конца. Она нарвала мелких бумажек и посыпала ими лежащего на кровати ПетраЛеонидовича…

Взбешенный Петр Леонидович выскочил в коридор и принялся там рвать обои. Тут выбежали жильцы и, видя, что делает несчастный Петр Леонидович, накинулись на него и разодрали на нем жилетку. Петр Леонидович выбежал в жакт. В это время Антонина Алексеевна разделась догола и спряталась в сундук.

Через десять минут вернулся Петр Леонидович, ведя за собой управдома. Не найдя жены в комнате, управдом и Петр Леонидович решили воспользоваться свободным помещением и выпить водочки. Петр Леонидович взялся сбегать за этим напитком на угол. Когда Петр Леонидович ушел, Антонина Алексеевна вылезла из сундука и предстала в голом виде перед управдомом.

Потрясенный управдом вскочил со стула и подбежал к окну, но, видя мощное сложение молодой двадцатишестилетней женщины, вдруг пришел в дикий восторг. Тут вернулся Петр Леонидович с литром водки. Увидя, что творится в его комнате, Петр Леонидович нахмурил брови. Но его супруга Антонина Алексеевна показала ему служебную печать, и Петр Леонидович успокоился.

Антонина Алексеевна высказала желание принять участие в попойке, но обязательно в голом виде, да еще вдобавок сидя на столе, на котором предполагалось разложить закуску к водке. Мужчины сели на стулья, Антонина Алексеевна села на стол, и попойка началась. Нельзя назвать это гигиеничным, если молодая голая женщина сидит на том же столе, где едят. К тому же Антонина Алексеевна была женщиной довольно полного сложения и не особенно чистоплотной, так что было вообще черт знает что. Скоро, однако, все напились и заснули: мужчины на полу, а Антонина Алексеевна на столе.

И в коммунальной квартире водворилась тишина».

Эта тишина — самое долгожданное и вместе с тем зловещее состояние коммунальной квартиры. Ведь, пока вы спите, за соседом может приехать черный «воронок». И если за соседом, думать: хорошо, что не за вами. Или хуже: хорошо, что донос дошел до адресата…

Из коммуналки в хрущевку

К концу 20-х годов прошлого столетия началось активное выселение «нетрудового элемента». Постановление Президиума ВЦИК гласило: «Все нетрудовые элементы, облагаемый доход которых превышает 3000 рублей в год, должны быть выселены из государственных домов к 1 октября 1929 года в административном порядке и без предоставления жилой площади». На любого соседа, зарабатывающего частным наемным трудом, можно было пожаловаться — и гарантированно освободить жилплощадь, потому что в стране уже начали появляться системы лагерей, где требовались рабочие руки. Из многочисленных литературных источников масштаба «Архипелага ГУЛАГ» Солженицына и частных воспоминаний известно, что для того, чтобы очутиться за колючей проволокой, вовсе не нужно было прикладывать особые усилия — достаточно было не опустить крышку унитаза, а обо всем остальном позаботятся соседи. Говорят, в нынешних коммуналках, где все друг у друга на виду, донос тоже не считается явлением из ряда вон выходящим: о том, что электроприборы у вас подключены в обход счетчика, компетентные органы часто узнают от ваших же соседей. Что поделать — генетическая память.

Лишь в послевоенные годы государство наконец получило возможность реализовать давно обещанную жилищную политику — начать строить дома с индивидуальными квартирами. Процесс, безусловно, нельзя было назвать экономным, поэтому правительство приняло решение отказаться от архитектурных изысков. Постановление ЦК КПСС, Совмина СССР «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве» от 4 ноября 1955 года требовало: «В трехмесячный срок пересмотреть проектно-сметную документацию на строящиеся объекты с целью решительного устранения в проектах излишеств в архитектурной отделке, планировочных и конструктивных решениях». В 1957-м последовала подкрепляющая директива от ЦК: «Начиная с 1958 года в жилых домах, строящихся как в городах, так и в сельской местности, предусматривать экономичные благоустроенные квартиры для заселения одной семьей». Именно этому документу мы обязаны появлению хрущевок — временного жилья, которое оказалось куда более постоянным, чем было задумано.

Квартиры получали за особые трудовые заслуги, стоя в десятилетних очередях. Впрочем, существовал и экспресс-способ: нужно было сделать что-нибудь выдающееся. Знаменитый Стаханов получил многокомнатную квартиру в Москве почти сразу после того, как поставил трудовой рекорд. Простым смертным же приходилось терпеливо ждать и продолжать писать историю коммунального быта — со своими внутренними баталиями, плакатами и записками, а еще — полным отсутствием личного пространства. Представители нескольких поколений вообще не понимали, что это такое, а переехав в собственную квартиру в новостройке, начинали лезть на стену от непривычного одиночества.

Переход в собственность

Любопытный факт: выдача квартиры отнюдь не подразумевала ее перехода в собственность владельца (позднее эту проблему решила приватизация). Так что советскую квартиру нельзя было ни продать, ни сдать — только обменять в случае переезда.

Помните фильм «Карнавал»? Хозяйка квартиры, давно не получающая плату, пришла выяснять отношения с героиней Ирины Муравьевой в полной боевой готовности: понимая, что справедливости с помощью милиции она не отыщет, женщина ринулась в бой на голом энтузиазме, но вместо взрослого папы-квартиросъемщика встретила наивную провинциальную дочь.

Право на частную собственность появилось только в 1991-м: закон РСФСР «О приватизации жилищного фонда в РСФСР» обозначил право каждого гражданина «на приобретение в собственность бесплатно, в порядке приватизации, жилого помещения в государственном и муниципальном жилищном фонде социального использования один раз». В конце 92-го после ваучерного бума бесплатная приватизация становится единственным способом передачи жилья в собственность.

В 1998-м государство обратило внимание на проблемы коммуналок. Постановление Правительства Москвы «О программе поэтапной ликвидации коммунального заселения в жилищном фонде города Москвы», по сути, положило конец поселению в коммуналки: в столице исключили «заселение отдельных квартир покомнатно (по отдельным договорам найма)» и «заселение освободившихся комнат в квартирах коммунального заселения гражданами, не проживающими (не зарегистрированными) в данной квартире».

В Петербурге проблему решали, как водится, позже и медленнее: закон Санкт-Петербурга «О целевой программе Санкт-Петербурга «Расселение коммунальных квартир в Санкт-Петербурге» вступил в силу 17 октября 2007-го. Идеалистическая программа предусматривала расселение всех коммуналок к 2016 году — и уже сейчас очевидно, что мечты в данном случае остались мечтами.

И в заключение — немного о личном, потому что история коммуналок так или иначе коснулась каждого петербуржца. Лет десять назад, когда я — автор этих строк — еще училась на кафедре фотожурналистики и дизайна, мы с друзьями-фотографами нашли на одной из центральных петербургских набережных дом, который казался заброшенным, а на самом деле приглянулся инвесторам и попал под программу расселения коммуналок. Зайти в здание было несложно — тогда вокруг домов под снос еще не ставили ограды. Мы растерянно прошли четыре парадных по пять этажей — и побывали в каждой квартире, которые выглядели так, будто их прошлые обитатели обиделись на всю свою жизнь и бросили ее покрываться плесенью. Плакаты с красотками из журналов сомнительного качества, плюшевые игрушки, которые послужили не одному поколению детей, шесть слоев обоев, одни уродливее других, — в этом было столько же личной драмы, сколько и беспристрастной истории коммунального быта.

А потом мы вышли во двор и познакомились с людьми, которые продолжали там жить, несмотря на то что в доме не было ни воды, ни электричества, в надежде на то, что их услышат и не выселят на задворки города.

Борьба человека против системы, судя по всему, окончилась ничем: на месте жилого дома на набережной Робеспьера (которая неожиданно стала в прошлом году Воскресенской) давно красуется роскошный бизнес-центр. Как будто история снова совершила свой беспощадный оборот — от роскоши к нищете и обратно к роскоши.